Имя

В безымянном зелье зев, над коим завеса зияющая: дар-дыра; зав Зов; зам зим, Сим-Сим, открой Бога сим; сам Сом сомневается в том, что Завет – свет, а тома – тьма, в коей томится нехристь, чьё ристалище – нерестилище, где нечему вырасти; попробуй вырой вырАй, где зимуют змеи; рад бы рак в рай, да равенство не пускает, а братство ходит через Иордан туда и обратно, пока свод его – свобода.

Речет Адам: я дам, я дам, я дам… Сиречь ядом изведу? Но не яд свят… Не дам, а задам зады твердить, и задом пятятся в Содом, а Содом над судом: Мёртвое море – сода маркиза де Сада… Дам Даль; где тварь, там словарь; я Яма имени. Йима – перл первенства, умер Имир, и мир умрет.

В яме ямба сам Ярило – лишь Рильке, а религия – реликтовое реле речи, а речь – рычаг рока, а рык его отрыгивается взрывами, после коих мы лишь рыскающие останки остовов, а остовы – острова в небытии, чья острогА – рога, и велий зев улюлюкает: Вельзевул.

Над варевом тварей имена парят, ибо каждое имя – пар парадокса, а парад имён – аппарат бряцающий и порицающий немоту; гегемон гомона Немо, когда бытия немА; имя – клад, имя – склад, имя – препарат, наделяющий перьями поры – порывы Сущего, когда Бог говорит: пора не пора, я иду со двора в Гефсиманский сад, и парадиз – голубятня, пока Адам кличет кречетов речи, а слетаются голуби прозы, прозвища, но где голубь, там глубь, а где глубь, там глупость, но глупость – лупа мудрости, ибо дальнозоркая мудрость нуждается в теле-скопе, пока мир – скопец, аппарат улавливает Арарат, и оттуда имя возвращается.

Но куда оно сядет, когда нагота Ноя открыта и наглеет непроизносимое? Без потопа не было бы потомства; и оратай араратский, возделав ниву, заложил град, где продолжается эра Вины и царствует Венера, требуя венца, в венец Венерин –выспренний вертоград, пока течёт вино из вены; Афродита родит, а Хам насмехается: гляньте, вот он, винт Вины, а мне бы гайку гаера; изменяет имя, пока виноград его зелен для родоначальника; семя Симово, явь Яфетова, химия Хамова.

Винт – конвент; голосуют галки-гайки, стража стрижей стрижёт горластых наголо, и с плачевных плеч слетают головы.

Хам твердит: «Ахамот моя!», а сподвижница Ноя – Эннойя; а для Хама хомут – сфера Софии, а засов Софии засасывает и праведников; что плен, что тлен, люби Елену, кому не лень; и парил бы Парис, да Елена – ему не пара, и попал он на симпозиум Симона-волхва, лётчика-налётчика, чья кара – синхрония сини, где заклёвывает Симона Симург.

Эннойя – врагиня уныния, всеблагое начинание; Эннойя за Ноя и за Энея супротив неофита-нехристя, за которого гнев и гной: фуга факта – фига, и Велиар – фигляр, находящий смак в бесплодной смоковнице, ибо в ней его же ковы.

Имя, прожиточный минимум, да не минует Милостивого.

В воду смотрел Адам, а вода – Духова вдова, в коей отражается досущая стража: универсалии, с которыми играют в салки их меньшие сёстры, самки-имена; машет Адам белым платом плоти и приманивает их; они метки, их удел – метаться и рассаживаться на метафорах; в саже сожительства предметы – помёт имен.

Задали Адаму таску, чтобы в раю не тосковал, и понадобился Адаму другой таз, кроме своего, в котором полоскалось бы грядущее, пока шар земной – шарада неразгаданная, и лишь ребус, изъятый из грудной клетки, плодовит.

Ребус отлынивает, предпочитая лону линию по наущению ползучего многоточия, будто боги – точки; лучше-де точка, чем почка; лучше точка, чем тачка; лучше точка, чем течка; ибо точки – затычки, а древо источает богообразующий тук, и бьёт уточняющий ток, а на райском току токуют клювы вместо колосьев: тик-так, тик-так, тик-так….

Начался в раю сев, но, запретное съев, вместо сева вышла Ева.

Пела на дереве птица – игрица, а как надкусили плод, её как не бывало: прилетела птица Дробро и с ней птица Зложь, и вспорхнули в ужасе остальные имена, ища убежища в небе: Дробро, дробясь, дробит, и вылупляются выводки выводов и рассаживаются на бывших предметах,  а предмет без матки-метки – не предмет: предмат, диамат, словом, сопромат.

Дробро переняло у древа рев, и где рев, там ком; что же выстроишь рывком?

Где ревут, там рвут; и древляне разорвали тело Ревностного. Где озеро Озириса? Где зарево Загреево? С рёвом свергли, прибавив звук: иго – Игорь!

А без Игоря горе. Оле! Была олива, стало олово.

Знахарь Захария ловил мячик за мячиком, имячко за имячком и выпускал томА, не имея потомства, пока не возвестил ему горний хореограф, что у него родится сын, а Захария мнил, что это сон, и едва не утратил свой сан, ибо нем тот, кто Слову не внемлет, но сын родился, и предстал Захарии сонм имён, и начал знахарь писать «И», имя райское Бога, «И» - синь, «И» - сияние, «И» - синтез, а синтез – сын тезиса,  а он иной, вслед за «И» написалось «О», но «О» - это овен, а овен – аванс, ибо предшествует Агнцу; «О» - овин, а вселенский именной овин – Иван, а Иван – это нива, ибо Иван – Вина.

Когда крестит Вина, вода – не вдова, вода – Духова водительница, и нисходит Глаголубь, чтобы потом причащать вином.

Новь эона – Эннойя! Оле! Олива источает елей, и вместо Оли-оливы Елена, гора Елеонская, откуда вылетают огненные имена искупать в купели иго расторгнутое, и каждая цель исцеляется Целомудрием, когда каждое имя воспламеняет свой крест, свой насест; был вредмет, потом бредмет, а в огне ведмет, и ведмедь мог иметь своё имя, обозначающее: свет медлит; мнят – темнят, мол, се светопредставление, а се светопреставление, и светоставление, когда Зложь низложена, а Дробро обрело образ, и оно Добро; будет мрак, пока им я врак, пока им я знак, пока им я маяк, а ты рекИ: Господи, и мя прими, ибо имя имени: Аминь!

29.03.1988.