Выбор. Четыре отрывка Бродского

Не помню уже точно у кого здесь (кажется, у Игоря - "Турунтая") встретил высказывание, примерно:
- К Бродскому можно относиться по-разному, но сочинять стихотворения, как будто его не было на свете, невозможно.
(Оригинал - замечание автора Турунтай:
- Бродского можно любить или не... Но писать сейчас так, как будто его не было - невозможно. Как бы к нему ни относиться.
Турунтай   06.04.2011 )
Согласен... да и вне связи с сочинительством - невозможно отрицать его влияние, его власть над читающим.
Мне было двадцать три, когда в первый раз услышал:
- Вот и прожили мы больше половины...
а и тогда уже стоило усилий отмахнуться от этой и последующих строчек, отнести их в своей жизни вперёд и не начать бесконечно оглядываться. А сейчас - оглядываюсь, конечно, как без этого. Может, не знал бы "Писем...", так и не сверял бы:
- что там, позади? - правда ли, что только руины?
И чувствую при каждой такой оглядке - это он тогда, много лет назад, предложил мне это испытание, или, скорее - искушение. Наверное, правильней всего будет сказать - "искус".
Бродский - ориентир, и одновременно - водораздел или межа, всякий пишущий полагает своей обязанностью непременно определиться по отношению к нему, да и собрата спросить:
- Как тебе, (друг мой Постум), Бродский?
Захотелось и мне ответить, отвечаю:
- Друг мой, Бродского я не люблю.
А почему? Дело тут, против обыкновения, не в языке и не в поэтике. Язык Бродского мне скорее нравится, нравится умелой повествовательностью, он ясный, без нечеловеческих вывертов. Мне, в общем-то, всегда понятно, что написано и как написано, без зауми у него всё, с неожиданными, и от того - сочными аллегориями.
Иногда мне кажется даже, что я не люблю вовсе не Бродского - не люблю своих собственных реакций на его крючочки, не люблю той мути, что вижу в самом себе, встречая очередной предложенный искус. Читаю:
- И когда пилой
     режут горло собаке, не морщься.
Вот, пожалуйста, вот она - проверка. До этого места  в "Назидании" перечислено достаточно, что бы понять - путешествие в Азии опасно, а ты давно в ней, давно, а может - всю жизнь идёшь к какой-то, наверное - очень важной цели. Неожиданная выходка - раньше всё были важные советы, касающиеся возможных опасностей, грозящих самому тебе - и вот впервые требуется реакция (отсутствие реакции) на то, что происходит рядом. Как быть то?
Ты ли ( я ли?)после этого события идёшь дальше?, идёшь по пустыне, складываешь стрелу из камней, не разводишь костра на берегу богатой аллювием речки... Бродский не отстаёт, идёт следом, спрашивает:
- Кашляя в пыльном облаке, чавкая по грязи,
     какая разница, чем окажешься ты вблизи?
Если бы, если бы стихотворение оборвалось на первой проверке - я не любил бы и боялся самого себя. Но мы с ним доходим до конца, до финала - строк невероятной силы. Он уверяет, что я там один, но это не так, или, может быть, на самом деле он оставляет меня одного там, где сам - точно, что был и стоял, где он, наверное, и живёт:
  Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под
     бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
     или ангел разводит изредка свой крахмал;
     когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
     помни: пространство, которому, кажется, ничего
     не нужно, на самом деле нуждается сильно во
     взгляде со стороны, в критерии пустоты.
     И сослужить эту службу способен только ты.
И вот тут я точно понимаю, что не люблю всё-таки именно Бродского. Мы разные.
Я не хочу быть никаким центром, никаким критерием пустоты пространства, где на моих глазах убили собаку, а я сумел даже не поморщиться.