Наше знакомство началось с того, что она влетела однажды в раскрытое окно, пока я сидел и писал, и завела танец вокруг моей головы. Очевидно, ее привлекал запах спирта от моих волос. Я, отмахнулся от нее и раз, и другой, но она не обращала на это внимания. Тогда-то я взялся за ножницы для бумаги.
У меня есть такие ножницы для бумаги, большие и чудесные, я пользуюсь ими, чтобы чистить трубку или как каменными щипцами; я даже вбиваю ими гвозди в стену; в моей опытной руке это страшное оружие. Я помахал ими несколько раз в воздухе, и муха улетела.
Но немного спустя она вернулась назад и начала тот же танец. Я встал и передвинул стол к двери. Муха прибыла следом. Сыграю я с тобой шутку, подумал я. И я тихохонько пошел и смыл спирт со своих волос. Это помогло. Муха довольно сконфуженно села на ламповый абажур и не двигалась.
Так все шло хорошо довольно долгое время, я продолжал работать и успел много сделать. Но постепенно это стало слишком однообразным - все время видеть эту муху, каждый раз, как поднимешь глаза. Я рассмотрел ее, это была самая обыкновенная муха средней величины, хорошо сложенная, с серыми крыльями. "Шевельнись-ка чуточку", - сказал я. Она не шевелилась. "Прочь", - сказал я и замахнулся на нее. Тогда она взлетела, облетела кругом комнаты и опять вернулась на абажур.
Отсюда, собственно, и начинается наше знакомство. Я проникся уважением к ее стойкости: чего она хотела, того она хотела; она тронула меня также своим выражением, она склонила голову набок и печально смотрела на меня. Чувства наши сделались взаимными, она поняла, что я проникся к ней симпатией, и повела себя соответственно, она становилась все более развязной. Уже днем, когда я должен был выйти, она полетела впереди меня к двери и пыталась мне в этом помешать.
На следующий день я встал в положенное время. Как раз когда я, кончив завтракать, собирался начать работу, я встретил муху в дверях. Я кивнул ей. Она прожужжала несколько раз вокруг комнаты и опустилась на мой стул. Я вовсе не приглашал ее садиться, и стул был мне нужен самому. "Прочь", - сказал я. Она поднялась в воздух на несколько вершков и снова опустилась на стул. Тогда я сказал: "Сейчас я сяду". Я сел. Муха взлетела и уселась на моей бумаге. "Прочь", - сказал я. Никакого ответа. Я подул на нее, она расселась и не желала удаляться. "Нет, без взаимного уважения друг к другу долго так продолжаться не может", - сказал я. Она выслушала меня, подумала, но решила все же остаться сидеть. Тогда я снова взмахнул ножницами; окно было открыто, это я не рассчитал, и муха вылетела.
Несколько часов ее не было. Все это время я ходил и предавался досаде, что сам же выпустил ее. Где-то она теперь? Кто знает, что могло с ней приключиться? Наконец я уселся на свое место и собрался начать работу, но я был полон мрачных предчувствий.
Тут муха вернулась. Что-то скверное прилипло к ее задней лапке. "Ты лазала в грязь, животное, - сказал я, - фу!" Но тем не менее я был рад, что она вернулась, и хорошенько закрыл окно. "Как ты можешь пускаться в такие прогулки!" - сказал я. У нее был такой вид, как будто она злорадствует и говорит мне: "бэ-э!", потому что совершила эту прогулку. Я еще никогда не видел, чтобы муха так злорадствовала, она заразила меня, я тоже сказал: "бэ-э!" - и от души рассмеялся. "Ха-ха, видел ли кто-нибудь такую проказницу муху! - сказал я. - Иди-ка сюда, я тебя немножко пощекочу под подбородком, шельма ты этакая".
Вечером она испробовала свою старую уловку и хотела загородить мне дверь. Я набрался мужества и употребил свою власть. Очень хорошо, даже отлично, что она меня любит, но удерживать меня каждый вечер дома - это у нее не получится. И я силой протиснулся мимо нее. Я слышал, как она бесится там внутри, и крикнул ей: "Сама теперь видишь, как хорошо сидеть в одиночестве! Прощай! Сиди себе там".
В последующие дни эта маленькая дрянная муха самым различным образом испытывала мое терпение. Если ко мне кто-нибудь приходил, она ревновала и своей неприветливостью изгоняла посетителей. Когда я упрекал ее за такое поведение и хотел дать ей взбучку, она в головоломном витке устремлялась прямо с пола на потолок и усаживалась там, так что у меня голова начинала кружиться. "Ты упадешь!" - кричал я ей. Но мои предостережения ничего не давали. "Ну и пожалуйста, сиди себе там наверху", - говорил я и поворачивался к ней спиной. Тогда она спускалась вниз. О да, это действовало безошибочно, если я не обращал на нее внимания, она проносилась перед самым моим носом и хлопалась прямо на мою рукопись. Здесь она начинала разгуливать, как будто у меня в доме не было ножниц. "Обходись с ней все-таки по-хорошему", - думал я. И самым дружеским тоном я говорил: "Не ходи ты здесь и не пачкайся в чернилах; ведь я же тебе только добра желаю". Она была глуха к моим словам. "Говорил я или нет, чтобы ты не ходила по этой бумаге! - повторял я. - Это грубая бумага, для черновиков, ноги можно занозить". Ах, нет, этого она, видимо, не боялась. "Слыхано ли подобное упрямство, - кричал я раздраженно, - разве в этой бумаге мало щепок?" Куда там, никаких щепок она не замечала. "Ну и ступай ко всем чертям, - отвечал я, - я возьму другой лист". Но когда я брал другой лист, она уходила прочь.
Так проходили дни и недели. Мы привыкли друг к другу, работали вместе на разных листах, делили радости и печали. Причуды ее были бесчисленны, но я их терпел. Она самым отчетливым образом дала мне понять, что не выносит сквозняка, и я держал окна и двери закрытыми ради нее. Тем не менее часто бывало, что ей вдруг приходило в голову броситься вниз с потолка - и прямо в оконное стекло, чтобы разбить его. "Если у тебя есть дела снаружи, пожалуйста, этой дорогой", - говорил я. И я открывал перед ней дверь. Ну, нет, она не собиралась выходить. "Хочешь ты выйти или нет? - спрашивал я. - Раз, два, три!" Никакого ответа. Тогда я в бешенстве захлопывал дверь.
Вскоре мне пришлось пожалеть о своей вспыльчивости.
Однажды муха исчезла. Она подстерегла утром, когда служанка вошла в комнату, и выскользнула наружу. Я понял, что это была ее месть, и долго размышлял, что мне теперь делать. Я вышел во двор и прокричал, что, мол, прошу покорно, пусть не возвращается, я без нее скучать не буду. Это не помогло, мне не удалось ее выманить, а мне ее недоставало. Я открыл все, что можно было открыть в моем доме, и выложил свою рукопись на окно, на милость ветра и непогоды; она должна была увидеть, что мне ничего для нее не жаль. Я расспрашивал о мухе свою квартирную хозяйку, я снова вылил массу спирта себе на волосы, и манил ее, и называл своим лучшим другом и своей придворной мухой, чтобы возвеличить ее, - все напрасно.
Наконец, утром следующего дня, она вернулась. Она явилась не одна, она притащила с собой любовника с улицы. От радости, что я вновь вижу ее, я простил ей все и даже довольно долго терпел ее возлюбленного. Но что слишком, то слишком - всему есть предел. Сперва они уселись, чтобы посылать друг другу нежные взоры и тереться лапками, но вдруг любовник бросился на нее таким образом, что это заставило меня покраснеть. "Что это вы делаете у всех на глазах! - сказал я и стал их стыдить. - Хе, вырасти не успели, а туда же!" Это она сочла оскорблением, она вскинула голову и ясно дала мне понять, что я просто-напросто ревную. "Я ревную! - присвистнул я. - Ревную вот к этому! Ну, знаешь что!" Но она еще выше вскинула голову и повторяла свое. Тут я встал и произнес следующие слова: "С тобой я не хочу препираться, это противно моему рыцарскому чувству; но вышли против меня своего жалкого любовника, его я встречу достойно". И я схватил ножницы.
Тогда они начали издеваться надо мной. Они сидели на углу стола и смеялись так, что тряслись от хохота, они, казалось, говорили: "Ха-ха, а нет ли у тебя ножниц побольше, ножниц для бумаги чуть побольше!" - "Я покажу вам, что дело не в оружии, - ответил я. - Я выйду против этого молодчика с жалкой линейкой в руке". И я взмахнул линейкой. Они хохотали все больше и больше и выказывали мне свое презрение самым явным образом. "Что это, вы опять начинаете!" - сказал я угрожающе. Но они не обратили на меня никакого внимания, мгновение не казалось им роковым, они приближались друг к другу с бесстыдными телодвижениями и уже готовы были снова обняться. "Вы этого не сделаете!" - закричал я им. Но они сделали. Тогда мое долготерпение кончилось, я поднял линейку, и она упала как молния. Что-то хрустнуло, что-то потекло, мой меткий удар положил их обоих на месте бездыханными.
Так окончилось это знакомство.
Это была всего лишь маленькая обыкновенная муха с серыми крыльями. И ничего в ней не было особенного. Но она доставила мне немало приятных минут, пока была жива.
1895
Перевод Константина Бальмонта
Кнут Гамсун. Совершенно обыкновенная муха средней величины
