Лёша, привет! Знаешь, ты наверное как никто другой ставишь меня в тупик ну да к лучшему потому, что друг спорит,а в раг поддакивает... А теперь о переводах. Оно интересно поскольку начать надо с простого иной раз даже ни одна буква не меняется, но поэтизм как мне кажется есть в том моём стихотворении где я взял за основу мужское стихосложение Д.Карповича: у него:

Растает, видимо, к утру незваный гость,
Мне оставляя грусть, асфальту – лужи.
Март далеко...я в мае вам не нужен.
Ужели снег так рисковал зазря? Вопрос!

у меня:

До ранку зтане, мабуть, гість нежданий,
Мені зоставить глум, асфальту – брьох.
Далеко Березень ... я в травні не жаданий.
Невже сніг ризикнув дарма? Сполох!

Это так привожу на всякий случай сам с интересом читал. Про Мандельштама помнилось, всегда со мной, только Египетская марка, да мёд (приём жёлтого цвета, дёготь чёрное. Прародитель билайна словом. Как раз кстати сегодня еду перевозить ульи с пчёлами..... Совпаденье!

ВИРТУАЛЬНЫЙ КЛУБ ПОЭЗИИ > Статьи
Для корректного отображения этой страницы установите шрифт Palatino Linotype.

Светлана Бунина
Свое иное слово:
об украинизмах в лирике О.Э. Мандельштама
Украинизмы — слова, заимствованные из украинского языка, — не сразу вычленяемый, но все же достаточно емкий и по-своему знаковый пласт мандельштамовской лексики. Произвольность в анализе индивидуального словаря поэта обыкновенно приводит к сбоям в интерпретации отдельных текстов (ср. ошибку С. Рудакова в списке стихотворения «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…», где строка «И летают поверхи, поверхи ястреба тяжелокровные» записана с существительным «по верхам», нарушающим рифмовку; или множащиеся среди исследователей толкования лексемы «прокинется» в стихотворении «Ласточка», как правило, упускающие ее прямое, «украинское» значение «проснется, очнется»1) и — шире — стереотипам в представлениях о его художественном мышлении. Автору этой статьи в равной степени далеки и понимание Мандельштама как русского еврейского поэта, на протяжении всей жизни воспроизводившего именно (и преимущественно) концепты иудейской культуры, и его рассмотрение в качестве поэта русского языка, болезненно равнодушного к «чужим наречиям». Речь, как кажется, должна идти об органическом синтезе, объединяющем коды разных культур в рамках индивидуальной — но вместе с тем укорененной в эстетике постсимволизма — жизнетворческой установки на «одомашнивание мира». И в этом контексте именно украинизмы, практически «бесшовно» вошедшие в ткань мандельштамовской лирики, могут служить примером понимания и присвоения поэтом чужого слова.

Количество украинизмов у Мандельштама достаточно велико. Нам удалось насчитать порядка двадцати лексем, первые из которых возникли в его лирике после знакомства с будущей женой. Так, уже 10 мая 1919 года (а датой своего знакомства чета Мандельштамов считала 1 мая того же года) написано стихотворение «На каменных остогах Пиэрии…», где фигурируют традиционные для украинской народной поэзии «лирники» и «криница». В связи с украинизмами в этом тексте обращают на себя внимание мотивы слепоты и холода (ср. также выразительное «и холодком повеяло высоким от выпукло девического лба» [7, 147]), которые затем будут не раз репродуцироваться в мандельштамовской лирике, оттеняя образ Надежды Яковлевны. Само появление первых украинских слов легко объяснить биографически: под влиянием чувств к молодой киевлянке поэт входит в интенсивное соприкосновение с киевским говором — и на этом своеобразном пике увлечения украинской культурой даже читает «Кобзаря» Т.Г. Шевченко. Вместе с тем такое увлечение вряд ли возникло бы без культурной предпосылки — представления о чарующем звучании украинской речи, привитого русскому сознанию Гоголем и принципиального для Мандельштама (поэта, работавшего на слух).

Прочтение Мандельштамом наследия Шевченко не содержит следов прямого влияния — за исключением, пожалуй, достаточно очевидного интертекста «Чи ми ще зійдемося знову?..» (послание друзьям из петербургского цикла Шевченко) в стихотворении «В Петербурге мы сойдемся снова…», отмеченного А. Морозовым [цит. по: 7, 558]. В то же время некоторые фольклорные образы (подсолнечник, тополь, степь, очи) с характерно украинскими коннотациями2, по-видимому, заимствованы им именно из «Кобзаря». Близость человека и природы, выраженная частыми в народной поэзии олицетворениями, отзовется в мандельштамовском тексте 1931 года, где слово «громада» будет взято в «украинском» значении «общество, собрание» (ср. многочисленные легенды о вольном казачестве, народных «ватажках», пересказанные Шевченко):

Александр Воскобойник   13.07.2010 20:24   Заявить о нарушении

Да, Лёша, совсем запамятовал - Света Харина заходила давеча ко мне в избушку читальню и передавала тебе привет, говорит передай Алексею привет если помнит меня :)) Так что прими через меня от Светы привет!

Александр Воскобойник   13.07.2010 20:38   Заявить о нарушении

Спасибо, Саша!

Алексей Воскобойник   13.07.2010 22:55   Заявить о нарушении