Ведь мы превыше их. И с нами бог...

Георгий Юрин: литературный дневник

"— Я рук не поднимал. Мне было всё равно.
Один конец. Другого не дано.
А он стоял вот так, как ты сейчас.
Глаза… Да где там! Я не видел глаз.
А только взгляд — как смертный приговор,
И автомат — надульником в упор.
Момент — и я, безмолвный упаду,
Как тот поляк в сороковом году,
Как тот советский у Великих Лук.
Они, как я, не поднимали рук.
И я тогда, шагая через них,
Спешил. Нам было некогда: блицкриг!


Но медлил он. И вдруг, шагнув вперёд,
Сказал: «Иди!» А я-то знал: убьёт.
Я стал спиной и ощутил спиной
Как солнце замирает надо мной,
Как мушка наползает вдоль спины.
Плевок — и я, претише тишины,
Сорвусь лицом, как в пропасть, в чёрный снег —
Прениже ветра и ненужней всех.


Я сделал шаг. Второй… Потом шестой…
Потом — не помню. И услышал: «Стой!»
Я стал и ждал, полуживой: когда?
Но он сказал: «Цурюк иди. Сюда».
А я-то знал: конец! Не пощадит.
Ударит в грудь.
Глаза открыл: сидит!
Сидит и, отвернувшись от пурги,
Портянки заправляет в сапоги.
Спокоен так, как будто я не враг.


Я сделал шаг. Второй. И третий шаг.
«Ещё немного, — думал, — и… прыжок!»


Но он поднялся. Палец на курок.
«Теперь иди, — сказал, — куда ты шёл! —
И автоматом на восток повёл. —
Туда иди!» И взглядом как прожёг.


А я стоял ошеломлён. У ног,
Казалось, обрывались все пути.
Идти назад? Да где там! Не дойти.
Вперёд идти — пустыня впереди,
Такая, что в обход не обойти.
Снега и пепел. Пепел и снега.
В сравненье с ней Сахара — чепуха!


И я-то знал, оставшись без огня,
Что впереди — ни вздоха для меня,
Ни потолка, ни тлеющих углей.


Я человек, но избегал людей.
Я человек, но обходил, как тень,
Пожарища остывших деревень —
Они страшней, чем минные поля.
Я человек, но не искал жилья.


И всё ж я шёл, надеясь: обойду,
Что где-нибудь в колонну попаду
Таких, как я. Но с каждым шагом шаг
Всё тяжелей и неотступней страх.


Такого страха я ещё не знал.
Я, спотыкаясь, тихо остывал
На ледяном, бушующем костре.


И вдруг — ты представляешь! — на заре
Запел петух. Не где-нибудь вдали,
А из-под ног запел, из-под земли.
И я подумал, что схожу с ума.


Какой петух, когда вокруг зима,
Когда вокруг ни стога, ни шеста!
Вся степь, как это стрельбище, пуста.
Какой там, к чёрту, петушиный крик!
Теперь-то что… А вот тогда, старик,
Мне было не до смеха, не до слёз.
Мороз такой! До потрохов мороз.
Вдыхаешь лёд, а выдыхаешь прах.


Я стал сосулькой в рваных сапогах.
Я замерзал. Я оседал, как в пух,
В глубокий снег.
А он поёт, петух!
Как из могилы. Глухо, но поёт!


Я еле веки разомкнул: встаёт
Передо мной вот так, как твой рюкзак,
Пушистый дым. И я не помню, как
Подполз к нему. Я умывался им.
Он мягкий был, как вязаный, жилым.
В нём тёплые струились ручейки.


Вставало солнце. И дымки… дымки…
Из-под земли над снежной целиной.
Я понял, Хорст: деревня подо мной.
Как кладбище. Ни крыши. Ни бревна.
Мы всё вогнали в землю, старина,
Огнём и плетью. Мёртвых и живых.
Ну как же, Хорст! Ведь мы превыше их.
И с нами бог!
Какая ерунда!
Я это после понял. А тогда
Всё тело ныло с головы до ног:
Тепла! Тепла! И я уже не мог
Держаться больше. Всё равно каюк!
Мне женщина открыла дверь. И вдруг
Как оступилась, отступив за дверь,
Как будто я не человек, а зверь.
Как будто автомат ещё со мной.
Забилась в угол. За её спиной
Дышали дети — волосы вразброс.
И только там я поднял руки, Хорст!


Да, только там. В землянке. Только там.
Сходились люди молча, точно в храм.
И так смотрели — хоронить пора.


Вошёл старик и ручкой топора
К моим ногам подвинул табурет.
Сказал: «Садись!» Да разве в тот момент
Я мог кричать о долге! Нет, не мог.
И ты б не мог. Какой там, к чёрту, долг,
Когда я жёг! Ты б видел их глаза —
Смотреть нельзя. И не смотреть нельзя.
Так только неотмстившие глядят.


Я говорил, что Гитлер виноват,
Что я солдат, что жечь я не хотел.
Но перед ними Гитлер не сидел,
А я сидел! И между нами, Хорст,
Всё сожжено на сотни русских вёрст.
Могилы от реки и до реки —
Ни улыбнуться, ни подать руки.


И всё за них. Не за меня. Вины
Не отвести. И всё-таки они
Поесть мне дали, вывели. Иди!


А как «иди»? Всё те же впереди
Обугленные сёла, города…


О, как я рад был, старина, когда
В колонну пленных я попал! Вина
Была уже на всех разделена
До самооправданья. Мол, приказ
И прочее… Что обманули нас,
Мол, хорошо, что вышли из игры…


Нам дали всем лопаты, топоры,
Сказали: строй. Но разве топором
Я мог поднять, что повалил огнём?!
…Пришёл домой. А дома нет. Была
Одна стена — отвесная скала,
А над стеной, шурша, как головни,
Вороны каркали, ни сына, ни жены…


А ты — герой! — о долге мне орёшь.
Всё это ложь! Да как ты не поймёшь,
Что убивая нами, под фугас
Бросали нас и убивали нас
На всех фронтах всё те же, Хорст, они,
Кому всю жизнь до нищеты должны.
За хлеб должны, за кружку молока.
За место у патронного станка.
Всю жизнь должны, как деды и отцы.
Подвалы — нам, а им, старик, — дворцы!
Окопы — нам, а им, старик, — чины.
Платили кровью! Всё равно должны.
И с ними бог. Не с нами. С нами — долг!
Приказ: сжигай! И я, — он встал, — я жёг!
Устало жёг. А чаще — на бегу.
Бензином — раз! — и дети на снегу.
Босые дети! Понимаешь ты!
А нам — кресты, нагрудные кресты.
А нам — холмы, могильные холмы.
Мы трусы, Хорст, а не герои мы!


Он сел и пули наотмашь — в кусты.
— Я груб, старик, но ты меня прости. —
И замер, глядя на полынь в упор,
Как будто это не полынь — костёр.


Огонь… Огонь… И дети на снегу
На том донецком страшном берегу."


Егор Исаев. "Суд памяти", поэма, отрывок.


................


И что же твой бот не читает это, Кравчук? Ты тоже - из этих, которые - "превыше всех"? Видел я твое фото в юности, спасибо Яндексу. Не забуду. И хозяев твоих. И, главное - не только я - не забуду.
Не беспокойтесь, читать и писать здесь - больше ничего не буду.
-Порхайте, мотыльки... и дальше.


............


Добра всем.





Другие статьи в литературном дневнике: