Из неопубликованного. Сергей Пагын.
***
В стареющем небе все больше земли,
на ней в тишине и дремоте
у кромки заката стоят журавли,
не помня о скором отлёте.
А те, кто хлебнул леденящей тоски,
чьи в хламе пылятся ботинки,
летят - беспечальны, чисты и легки -
в лазури родного суглинка.
***
А ведь так хотел невесомо жить -
над бедой скользить, над водой кружить,
и лететь над мглистым родным двором
золотистой стружкою, белым сном,
братом быть и музыки, и огня,
что горит в печи на исходе дня...
Только все острее и тверже страх,
тяжелее воздух в студеных снах,
где на мерзлой ряби ночной воды
все ясней, светлее мои следы.
***
И захочешь осени пустоты,
чтоб душе - прохладно, светло, просторно,
чтобы листья падали с высоты
и потёртый ворот касался горла.
Чтоб картошку позднюю собирать,
сердцевину знобкую ощущая
тишины,
в которой отец и мать
вносят старый улей во тьму сарая.
***
Когда испарится последняя тьма,
забудет дорогу пустая сума,
листвою покроется посох,
тогда обнаружишь в остатке сухом
земли невесомый светящийся ком
и юный трепещущий воздух.
И будет душа, высока и чиста,
смотреть как течет молодая вода,
на ветке колышется птица…
Смотреть, не желая уже ничего,
на небо в грозу, на подобье его,
что в лужах дрожит и ветвится.
***
Каждодневное мужество жить-
сигарету искать по сусекам,
дымоход почерневший чинить,
пить вино с овдовевшим соседом,
видеть гулкие горькие сны,
плакать в них, ощущая потерю,
утеплять в ожиданье зимы
пересохшие окна и двери,
всё латать прохудившийся быт,
где, дымя ввысь трубой обветшалой,
трёхоконное время стоит
над провалом…
***
«А рубаху мне ты не ту надел…» -
говорит ему покойный отец.
Дом во сне его невозможно бел,
на столе разложен чабрец -
на газете старой, и пахнет им
так, что сыну впору глотать слезу.
И стоит в передней пастуший дым,
тишину держа на весу.
А потом – темнеет, и дверь скрипит,
и отцовы меркнут во тьме слова…
Лишь в углу у шкафа горит…болит
белизна холщового рукава.
***
Сны и память входят в осенний быт,
где дым, фасоль, виноград…
И тот, кто напрочь тобой забыт,
идет вдоль кривых оград,
тебе улыбаясь издалека
и тая среди теней.
И ты замечаешь, что облака
все тоньше и все светлей.
И жизнь истончается, словно ткань
висящих в свету рубах.
И если ты встанешь в слепую рань,
невнятный почуешь страх,
шагнешь с порога – и пустота…
И лишь стародавний снег
перстом тебе охладит уста,
коснется горячих век.
****
В конце всех концов ты сидишь на пороге
и смотришь в пустой огород.
Не зная осенней тоски и тревоги,
там ярко капуста цветет.
Летают над нею последние пчелы,
наверно, для них это сад –
сияющий, влажный…
И в воздухе голом
они все гудят и гудят.
Ботвою хрустя, подойдешь ты поближе
и скудную сладость вдохнешь,
стараясь запомнить и тучи, и крыши,
и веток ореховых дрожь,
и этих соцветий живое свеченье…
И к ним сотворишь ты потом
в пределах посмертных и воздух, и тени,
и бледный родительский дом.
Другие статьи в литературном дневнике:
