"Только в начале семидесятых годов я снова, как в раннем детстве, стал жить поэзией. Но практически всё, что создавала моя рука, было лишь гипсовым слепком с моих чувств и порывов. Если бы в то время мои стихотворения смогли обрести форму человека, я бы не смог в этом манекене узнать себя. Тогда я стал догадываться, что чувства невозможно упаковать в слова. Любое чувство должно само, как гусеница в бабочку, превратиться в слово.
В то время знакомый литературный консультант не уставал повторять: «Миша! Тебе не хватает мастерства!» Он требовал от меня работы над словом. А я не мог. Для меня это было равнозначно тому, если бы папа Карло выстругивал Буратино не из дубового полена, а из собственного ребёнка.
«Слова должны быть такими, какими они родились!» - отвечал я.
«Ты никогда не станешь большим поэтом! - морщился литературный консультант, подозревая меня в неискренности. – Быть поэтом – это значит уметь работать со словом!»
«Быть поэтом означает нести на себе крест, на котором кроме тебя самого никого не распнут», - отвечал я.
«Ой, врёшь ты всё, Миша. От лукавого всё это!» - не верил мне литературный консультант.
Это, как у Лермонтова: «Я говорил правду, а меня обвиняли во лжи»
«Среди людей жить трудно», - думал я.
А что?
Каждый раз, когда я был самим собой, от меня отворачивались все на свете (речки, цветы и облака не в счёт!). Стоило мне нацепить на лицо маску, пусть даже самую безобразную, как тут же мир заключал меня в свои объятия и горячо шептал на ухо: «Ты и я одной крови!».
Мне же хотелось не крови, а только духа, русского духа, который дышит, неизвестно где!"
