Послеюбилейное. Продолжая разговорПроходило тяжело, отмечалось как будто нехотя, всесторонне нехотя: не заметить нельзя, потому что – величина, эпоха, круглая дата, живые современники и, как бы ни было странно, поклонники и последователи. А с другой стороны – «Ну до того ли сейчас графу?» Вопрос сложный... Сказала бы я, что решать его надо на государственном уровне, но в наших нынешних условиях фраза звучит дико и вызывает только истерический смех. Но не могу не отметить несколько положительных «юбилейных» моментов, среди которых: по-прежнему высокий интерес к судьбе и творчеству Иосифа Александровича Бродского, по-прежнему острая полемика поэтической и гражданственной направленности вокруг этого имени, и меня радует даже та неоднозначность восприятия именно текстов, безотносительно биографического антуража. Словом, юбилей этот ещё раз подтвердил приятный во всех отношениях и очень важный факт: неравнодушие к Бродскому, равно как и интерес к поэзии во всех её проявлениях, есть и, надеюсь, никуда не исчезнет хотя бы в ближайшие сто-двести лет. Очень и очень надеюсь. Но я хочу продолжить начатый мной ранее разговор, только уже не о любимом В. В., а о другом. Спор тогда возник (как, впрочем, и предполагалось) по поводу того, что три названных мной гениальных «серебряных» поэта оказались так или иначе москвичами. То есть понятно, что имеется в виду, не столько место рождения, сколько место жизни и творчества. Москвичи с петербургско-одесско-немецко-еврейскими корнями – Марина Цветаева и Борис Пастернак, то есть первое поколение родившихся и выросших в Москве, ну а Маяковский – это уже, как говорится, «лимита с амбициями». И талантом, конечно. Хотя, если говорить не только о времени, но и о месте, то я согласна с Юнной Мориц, суть высказывания которой можно сконцентрировать в следующем: географическая принадлежность поэта – бред бредовый. Это так, но всё же, всё же... Есенин – точно не петербургский поэт, например. А Саша Башлачёв совершенно зря приехал в Москву, хотя... и Ленинград с 85-го по 88-й годы ему тоже не помог... В масштабах истории и в рамках общего литературного процесса это всё – мелочи, конечно, только не эти ли мелочи определяют направление жизни поэта, складывают его дорогу в вечность?.. Так вот. Понаслушавшись воплей типа «Да что это такое?!», «А как же Блок?!» и т. д., пришлось мне «доработать» свою теорию. Тем более, что был повод вспомнить о Петербурге, то есть Ленинграде времён Бродского. Вот я и собираюсь сказать, что гениальную «петербургскую» линию от Пушкина, разумеется (хотя от А. С. можно и нужно вести любую линию), продолжают Блок и Бродский. (Кстати, набираю текст, и моему текстовому редактору не нравится ни одна фамилия. Кроме Пушкина, конечно.) Не думаю, что кого-то из жителей можно обидеть предположением, что модерн и футуризм – это Москва. Это понятно: столица с многовековым стажем, перекрёсток множества дорог, да почти центр мира. Если старина – то нескольковековая (осталось бы только что-нибудь от неё...), если новые технологии то – самые что ни на есть передовые. А вот постмодерн, от самого начала и, надеюсь, что сегодня тоже – это Петербург. Сначала его собрали из кусочков Европы, укрепили русскими костями, сюда переехало старое дворянство и здесь же возникло новое, петровское, постепенно добавляли фабрики, новых «горожан» – бывших крестьян и бывших европейцев. На этой почве выросло необыкновенное, просто другое... пусть будет сообщество, думаю, это слово как раз подойдёт. Через двести четырнадцать лет было решено уничтожить это странное «растение», вывести, как сорняк: повыдёргивать и сжечь, останки развеять по всему свету. Потому что – а чего оно тут, такое постмодерновое со всякими своими идеями и искусствами космополитизм разводит на чужой территории? Уж извольте быть как все! И Петербург вывели. Александр Блок со своими поэтическим даром и местопребыванием попал в кошмарное положение: он, наследник Пушкина, Лермонтова, Тютчева, должен был обеспечить переход от классической русской поэзии к поэзии нового, вернее, другого времени, от символического романтизма перейти к тяжёлой обязанности – быть намертво связанным вот с этим местом и этим временем да ещё и пытаться это как-то любить. Крестовина была сколочена грубо и наспех. С такой крестовиной на плечах никто долго не протянет. Прибавить петербургский климат, обстановку в стране и личную необустроенность, как водится у великих поэтов – получите, пожалуйста, первую жертву поэзии на её пути к новому времени. Я даже скажу, что крестовина – это не просто два бруса в виде креста, но ещё и такое приспособление у рельсов для перевода с одного пути на другой. Вот так-то. Неоспоримый факт: после Пушкина всероссийским поэтом сумел стать только Блок. Бродский в этом плане немного не дотягивает до этих величин, но и то лишь потому что ему выпало другое время, однако его влияние всю последующую русскую поэзию неоспоримо и как минимум равнозначно влиянию предшественников. Тоже факт: на становление всех новокрестьянских поэтов оказывали влияние петербургские символисты, да и приезжали с периферии многие из них «к Блоку», а вот сконцентрировались потом в Москве (правда, всех новокрестьянских поэтов также уничтожили, но это только сильнее роднит их с остальными опаснейшими властителями слов). Нет и не было противостояния между петербургской и московской «школами», разве что пили интеллигенты и дворяне как-то тихо и осознанно, по-блоковски так пили, в отличие от московских «рабочих и крестьян»... Некстати, бессмысленное предположение: будь Маяковский петербургским символистом, он бы и до тридцатого года не дожил – отмучился бы раньше... Да, дурацкое предположение. Не смешно ли, между прочим, что Блока, можно так же не любить и не принимать, как Бродского, да и как Пушкина тоже – признаемся честно, что время отдаляет его от нас, то есть нас от него, и надо приложить определённые усилия, чтобы услышать и хоть немного понять поэта. Думаю, Блока и Бродского не любят за этот совершенно чёткий, очень жестоко творимый ими разрыв между тем, как должно быть и тем, как это получается в заданных исторических (временных) рамках. Блока можно не любить и по совершенно другим, социальным, я бы сказала, причинам. Не знаю, насколько правдивы все известные истории о встрече Блока и Есенина, но одна из легенд гласит, что заслушавшийся блоковским чтением Есенин с непередаваемым рязанским акцентом произнёс нечто вроде: «У нас на Рязани Вас бы понесли на руках!», на что Блок очень спокойно ответил: «У вас на Рязани таких, как я, побили бы камнями.» Ещё одно нескромное моё предположение: мне кажется, я знаю, почему так упорно отказывался Иосиф Александрович от своих «Стансов», начинавшихся строчками «Ни страны, ни погоста // не хочу выбирать. // На Васильевский остров // я приду умирать...» 1962 года (двадцать два года человеку, это уже не очень мало). Во-первых, конечно, прекрасно понимал по прошествии времени, что никуда он не дойдёт, а во-вторых, он, всегда утверждавший и небезосновательно, что его поэтическое поколение оторвано от своих предшественников, что они – не наследники тех великих, догадался однажды, что это совсем не так, и, может быть, вспомнил: «...Я хочу при последней минуте // Попросить тех, кто будет со мной, – // Чтоб за все за грехи мои тяжкие, // За неверие в благодать // Положили меня в русской рубашке // Под иконами умирать» 1923 года (этому человеку двадцать восемь, а через два года его не станет). Между ними двумя тридцать девять лет, и это – ничто в масштабах не то что истории, а даже жизни. Они могли бы встретиться, хотя один из них – урождённый петербуржец, который уехав, вернуться не смог, потому что некуда было возвращаться, а другой – «понаехавший» москвич, который по какому-то странному, то есть просто поэтическому совпадению умирать приехал в Петербург, остановившись почти рядышком с Васильевским... Крестовина Бродского такая же, как у Блока – уход родины, потеря той родины, которая была, а теперь её надо заново искать. Причём искать ту самую, а не какую-то другую, потому что иначе всё было бы легко и безболезненно. И если Блоку довелось пережить пусть жесточайший, но один разрыв с ней, то на долю Бродского выпало пережить это дважды. Не сочтите за бурно развивающуюся манию величия, но мне кажется, его всё ещё не совсем поняли не то что современные читатели, но даже его современники. Они не поняли, чего стоило ему остаться русским поэтом, наследником всех русских поэтов. Уникальный ведь случай (потому что Набоков – прозаик). Образцы западной поэзии, переводы, поиск новых форм – кто из великих русских поэтов этим не занимался? Очень и очень мало кто, «лимита с талантами», не успевшие изучить ещё один язык по причине хотя бы своей слишком короткой и не для того предназначавшейся жизни. Но все эти шестеро (да, вместе с В. В., да хоть и как исключением, подтверждающим правило) – откровенные западники с русской душой и русским языком, совершенно по-разному прожившие свои жизни, и только последний из них не вернулся на родину, потому что возвращаться было на самом деле некуда. Мне всё думается: прав ли он оказался в своём последнем нечаянном предсказании?.. Опять же можно спросить: а с какого перепугу великих поэтов только шесть? Неправда, конечно их не шесть и это не всё. Эти – всего лишь линии, пунктиры, проходящие через всё. Если очень коротко, то поэтическая гениальность заключается прежде всего в своевременности поэта и его современности, потому что поэт – это всегда его время. Он делает своё время интересным для всех остальных в настоящем и в будущем, выглядя абсолютно современного даже из далёкого далека. Они изменяют, развивают и, да, усложняют наш язык. В этом – их сила, постоянная преемственность и перекличка, даже если они разделены временем и пространствами. Анна Ахматова замечала, что без понимания современной поэзии нет никакого смысла говорить о великой и уже определившейся с собственной гениальностью поэзии прошлого. Как петербургскому поэту ей в полной мере присущ этот постмодернистский взгляд на поэзию, на историю, на мир вообще, потому что классическое, традиционное мировоззрение сначала предполагает, как вы понимаете, изучение классических же, традиционных образцов... Итак, седьмого поэта, современного себе, каждый выберет сам. Возможно, сейчас он не будет признан не то что значительным, а вообще не будет признан. Но это не имеет никакого значения, если он – настоящий поэт и у него будут настоящие читатели, да хоть два человека. Так что выбирайте. И лучше поторопиться, потому что они есть и за некоторых становится очень страшно, а потом обычно бывает слишком поздно... Поэтому поторопитесь и не пожалейте простых, но также необходимых слов в ответ на его важные, но не сразу понятные слова. P. S. Пока писался текст, наступило шестое июня. Всех нас я искренне поздравляю с тем, что у нас есть такая дата, что у нас есть Поэт, от которого можно вести любой отсчёт в любую сторону. Пока наши линии и пунктиры будут пересекаться с его, на его стихах, с его словами, у нас ещё всё может быть. Всех – с Днём Рождения Поэта! © Copyright: Плутонный Трактор, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
