В. В. и что-то накатилоСлушала передачу о Маяковском, заслушалась: текст хороший, интонация сдержанная и уважительная, песни на его стихи... На меня очень сильно действует, когда фразы со страшненьким смыслом произносятся просто и так буднично, так, рассказики из жизни столичных культурных деятелей начала «новой» эпохи... Очередная потеря – уехал Давид Бурлюк... Это не Бурлюк уехал, это всё, что ещё кипело и бурлило, двигаться заставляло сбежало отсюда исключительно из лучших побуждений – успеть сделать что-то ещё, остался только бесконечно развивающийся и совершенствующийся застой... Но этого «ещё» хватило на весь XX век и даже нам немного перепало. Очень обидно, что рядом с В. В. не оказалось кого-то вроде Анатолия Мариенгофа, видимо, это было просто невозможно (в том числе и потому что фиксировать стихию мало кому под силу). Это я к тому, что «Роман без вранья», даже при всех своих правках и редакциях (мы же знаем, что, может, это и роман, но ещё это «воспоминания о...», этого никто и не отрицал) – это честный художественный документ. Не уверена я, конечно, в легитимности словосочетания «художественный документ», но, по-моему, это как раз та единственная форма, в которой можно говорить о больших художниках, а уж тем более – о поэтах. «Я хочу быть понят...» Не мифологизированное житие, а документ, то есть собрание фактов, где одно подтверждает другое и где художник рассказывающий не выпирает за счёт художника, о котором рассказывают. Вот так... неопределённо. Ладно, нынче все бросились рассказывать рассказы и не только о Лиле Брик, хотя это так... неинтересно (интересно только самим спорящим, было бы о чём...). Но ведь в этом же контексте существует ещё один персонаж – Осип Брик, человек, который вполне искренне (по-моему, уникальный случай в истории литературы) признал гениальность В. В. и главное – дал денег под эту гениальность. И человек, который, читая «Я хочу быть понят своей страной...» также совершенно искренне сказал что-то вроде: нет, ну, вот этого не надо, вы ведь понимаете, Володя, ну, это же лирика, а лирика сейчас не нужна, сейчас должны трубить трубы и греметь барабаны... (Кстати, тоже правда, «лирику» эту в какой-то из ранних периодов своего непросвещения я приписывала... Есенину.) Повторюсь, на сегодняшний день написано и пересказано достаточно много, для того чтобы можно было ничего не понять. Кем он был, этот «теоретик революционного искусства»? Серым кардиналом, теневым продюсером, никем? Было бы интересно взглянуть... Вспомнились последние интервью Ивана Дыховичного... Какой он был светлый, весёлый, фонтанирующий энергией и идеями, в том числе и собирался снимать фильм о Маяковском. Никогда уже у нас не будет такого художественного документа о Маяковском, а если что-то и будет, то мы очень скоро поймём, что лучше б и не было... Да, забыла уточнить (вдруг это нужно): спорить со мной о гениальности В. В. было бы крайне бестолковым занятием. Гениальных поэтов у Серебряного века было только три (ладно, с этим, наверное, можно поспорить и даже продуктивно), но и это – очень много, несказанно много для «века», уместившегося в три с половиной десятилетия. Все остальные – приближающиеся, почти все – новаторы, изобретатели, «классики», двигатели, революционеры и даже немного могильщики поэзии, которой больше никогда не будет. Другая – ещё может быть (если нам очень повезёт), но не такая, возможно, это и закономерно, только очень печально... А гениальность В. В., конечно, особенная, как, впрочем, и любая другая. «... А не буду понят – ну что ж...» Для каждого, но не для всех подряд, что ли... «...Глядят ежедневное солнце, / зазна'ются. //Чего – мол – стоят лученышки эти? // А я / за стенного / за желтого зайца // отдал тогда бы – все на свете». Похоже, весна меня ещё не до конца отпустила – страдает краткосрочная память... Да-да, мне тоже непонятно, как это... Только что сказали имя – тут же забыла, потом полдня вспоминаю. Точно так же придумываю ответы, вопросы, фразы для «Аргонавтов»... остальное, важное, стараюсь записывать сразу, по ходу. Правда, я надеялась, что маразм будет развиваться не так стремительно и не так рано... Но зато, зато можно немного приблизиться к пониманию вот этого: В. В. мучительно долго подбирает нужные, точные, самые правильные слова – «как солдат... бережёт свою единственную ногу» и, чтобы вспомнить утром, накорябал строку горелой спичкой на стене. Не нужно слишком буйной фантазии, чтобы представить, как просыпается В. В. утром (ну, или когда там), долго таращится на стену и пытается понять: что за... «нога» и какого... она делает на стене?! Вот это – надо. Надо услышать есенинское к Мариенгофу: «А ведь мы с тобой вроде этих глупых лошадей. Русская литература будет потяжельше Большого театра». Или вот это, из чудом сохранившихся записей для несостоявшейся книги Фаины Раневской: «Борис Пастернак слушал, как я читаю «Беззащитное существо», и хохотал по-жеребячьи. Анна Андреевна говорила: Фаина, вам 11 лет и никогда не будет 12. А ему всего 4 годика»... Всё остальное – не надо. Надо устоять среди временных потоков, уносящих кучи мусора. Надо суметь ухватить суть поэта, как однажды – суть иностранного языка, и тогда, может быть... Что касается Мариенгофа, вряд ли можно сказать, что судьба его была счастливой. Можно ли из продолжительности его жизни вывести, что он был чуть ли не худшим поэтом своего времени? Нет, конечно. Можно сказать только, что, во-первых, повезло (так бывает, хоть и редко, редко, но бывает, но...). А в-главных – вовремя перестал быть поэтом. Это не упрёк, это я о странной литературной закономерности, которую недавно мне филологически и доходчиво объяснили, но я всё равно недопонимаю – что даже из не самых лучших поэтов получаются очень неплохие прозаики. То есть можно предположить, что вот за это: «...Рыжеволосая девушка принесла нам маленькую электрическую грелку. Девушка любила стихи и кого-то из нас. В неустанном беге за славой и за тормошливостью дней мы так и не удосужились узнать кого. Вспоминая об этом после, оба жалели – у девушки были большие голубые глаза и волосы цвета сентябрьского кленового листа» или: «Платон изгнал Гомера за непристойность из своей идеальной республики. Я не Гомер. У нас республика Советов, а не идеальная. Можно мне сказать гадость. Совсем маленькую...» и так далее, и далее – была положена жизнь. Не думаю, что он был менее одарён, чем Клюев (1937 г.), Клычков (1937 г.), Орешин (1938 г.), Лившиц (1938 г.), Нарбут (1938 г.), Большаков (1938 г.), тот же Эрлих (1937 г.) и так далее, и далее... Нет, и нет, и нет. Так было надо. Нам повезло – иногда так бывает (редко, но...). Как нетрудно заметить, нынче все бросились исследовать, раскапывать и издавать, только вот прочитать о... по-прежнему невозможно. Может, у меня – в каждом глазу по бревну и ни одного бобра, но попадаются только кучи мусора и уже совсем редко – «жития»... Но это я так, между всем. А вообще. Глобальность и планомерность уничтожения именно поэтов до меня стала доходить только в период моего более позднего непросвещения. Масштабы и причины по-прежнему не совмещаются, ну, в моей голове, по крайней мере. Почему – поэты? Зачем??? ...А их всё равно ещё хватило на Великую Отечественную, на Бродского, на шестидесятые, на начало нового века, они до сих пор живут, так живут (один Джезказган чего стоит! Знать не хочу как там он теперь зовётся...), и так пишут, и такое пишут!.. Непонятно только, насколько их ещё хватит, и по-прежнему не очень ясно, что оказалось страшнее. Не надо просить её понимания. Она и так всё прекрасно понимает, только ей ничего этого на хрен не надо. И ей не надо, чтобы ты понимал это. Даже если ты – В. В. Особенно, если ты – В. В. Он понял. «Я знаю силу слов Глядится пустяком © Copyright: Плутонный Трактор, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
