ЖрецБыков говорит, что на вопрос "Почему все-таки не репрессировали Пастернака?" есть множество рациональных ответов и один иррациональный, но, кажется, единственно верный. Цитирую Д.Б.: "Заболоцкий был похож на провинциального бухгалтера, Мандельштам суетливостью напоминал еврейского портного. Пастернак был похож на поэта — слишком похож, как и Ахматова; этим, и только этим, можно объяснить их неприкосновенность. Обоих травили, у Ахматовой погубили двух мужей и едва не погубили сына; но взять их не смогли — потому что в крови у всех без исключения людей живет первобытный трепет перед жрецом; а у архаичных натур этот рудимент еще сильнее. Через это переступить не мог никто — даже Хрущев, которому вообще-то не было свойственно уважение к печатному слову. Травить — да, но уничтожать — нет. Даже Мандельштама Сталин предполагал вначале «изолировать, но сохранить». Возможно, Пастернака спасло то, что он сознательно культивировал образ поэта, «бога неприкаянного»; возможно, просто не умел иначе себя вести. Как бы то ни было, он уцелел: Сталин как всякий профессиональный властитель отлично понимал пределы своей власти и не посягал на самые древние запреты". Конец цитаты. Меня заинтересовало это сравнение, сопоставление настоящего поэта с жрецом, а значит, и со священником в подлинном смысле этого слова. Это ведь готовая идейная программа становления поэта: начитывая тысячами страниц архив человеческой поэтической памяти, учась технической составляющей писательского мастерства, не забывай и о том, чтобы быть священником, причем священником, может быть, даже больше, чем пророком. --- Впечатлил меня эпизод, когда в Переделкино к Пастернаку приехал чиновник, собиравший подписи писателей под петицией о расстреле военной верхушки СССР. Пастернак чуть не с кулаками набросился на этого чиновника: "Чтобы подписать", — кричал он на весь поселок, — "надо знать этих людей и знать, что они сделали! Я ничего о них не знаю! Не я им давал жизнь и не мне ее отнимать!" Узнавшая через минуту об этом его ответе жена Зинаида Николаевна (которая была на третьем месяце беременности) бросилась Пастернаку в ноги и умоляла ради их будущего ребенка подписать проклятый документ. "Если я подпишу, я буду другим человеком", — ответил он. — "А судьба ребенка от другого человека меня не волнует". Я почти такими же словами два-три раза в жизни оправдывал перед собой и перед близкими некоторые свои решения. Если бы я поступал иначе, я был бы уже не я. © Copyright: Рыжов Александр Геннадьевич, 2015.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
