Амур и Психея.ЛУЦИЙ АПУЛЕЙ "Метаморфозы" ...Жили в некотором государстве царь с царицею. И были у них три дочки-красавицы. Старшие по годам дочки, хотя и были прекрасны на вид, все же можно было поверить, что найдутся для них у людей достаточно похвалы. Младшая же дочка, была девушкой такой красоты чудной, такой неписанной, что и слов-то в человеческом языке, достаточных для описания и прославления ее, не найти. Так что, многие из местных граждан и множество из иноземцев, которых жадными толпами собирала молва о необычайном зрелище, восхищенные и потрясенные недосягаемой красой, прикрывали рот свой правою рукою, положив указательный палец на вытянутый большой, словно они самой богине Венере священное творили поклонение. И уже по ближайшим городам и смежным областям пошла молва, что богиня, которую лазурная глубина моря породила и влага пенистая волн воздвигла, по своему соизволению являет повсюду милость и живёт среди людей, как-будто заново из семени Светил Небесных уже не море, но земля произвела на свет другую Венеру, одаренную цветом красоты и девственности. Такое мнение со дня на день безмерно укреплялось, и растущая слава девушки по ближайшим островам, по материкам, по множествам провинций распространялась. Толпы людей, не останавливаясь перед дальностью пути, перед морской пучиною, стекались к знаменитому чуду. Никто не ехал в Пафос, никто не ехал в Книд, даже на саму Киферу для лицезрения богини Венеры никто не ехал; жертвоприношения стали реже, храмы заброшены, священные подушки раскиданы, обряды в пренебрежении, не украшались гирляндами изображения богов и алтари вдовствовали, покрытые холодною золою. К той девушке уже обращаются с мольбами и под смертными чертами чтят величие столь могущественной богини; и когда поутру дева появляется, ей приносят дары и жертвы во имя отсутствующей Венеры, а когда она проходит по площадям, часто толпа ей усыпает дорогу цветами и венками. Но такое чрезмерное перенесение божеских почестей на смертную девушку сильно воспламенило дух у самой Венеры, и та, в нетерпеливом негодовании, потрясая головой, в волнении сама себе говорит: "Как, древняя матерь природы!? Как, родоначальница стихий!? Как, всего мира родительница, Венера, я терплю такое обращение, что смертная дева делит со мною царственные почести и имя мое, в небесах утвержденное, оскверняется земною нечистотою? Да, неужели я соглашусь делить сомнительные почести со своей заместительницей, принимающей под моим именем искупительные жертвоприношения, и эта смертная девушка будет носить мой образ? Напрасно, что ли, Пастырь пресловутый, суд и справедливость которого великий подтвердил Юпитер, предпочел меня за несравненную красоту столь прекрасным богиням? Но не на радость себе присвоила та самозванка, кто бы она ни была, мои почести! Устрою я всё так, что раскается она даже и в самой своей недозволенной красоте!" Сейчас же призывает Венера к себе сына своего крылатого, крайне дерзкого мальчика, который, в злонравии своем и общественным порядком пренебрегая, вооруженный стрелами и факелом, бегает ночью по чужим домам, расторгая везде супружества, и, безнаказанно совершая такие преступления, хорошего решительно ничего не делал. Его, от природной испорченности необузданного, возбуждает она еще и словами, ведет в тот город и Психею - таково было имя девушки, - воочию ему показывает, рассказывает всю историю о соревновании в красоте; и вздыхая, дрожа от негодования, говорит она ему: "Заклинаю тебя узами любви материнской, нежными ранами стрел твоих, факела твоего сладкими ожогами, отомсти за свою родительницу. Полной мерой воздай и жестоко отомсти этой дерзкой красоте, сделай то единственное, чего мне больше всего хочется: пусть эта дева пламенно влюбится в самого последнего из смертных, которому судьба отказала и в происхождении, и в состоянии, и в самой безопасности, в такое убожество, что во всем мире не нашлось бы более жалкого". Сказав так, она долго и крепко целует сына своего Амура полуоткрытым ртом и идет к близлежащему краю омываемого морем берега; едва ступила она розовыми ступнями на влажную поверхность шумящих волн, как вот уже покоится на тихой глади глубокого моря, и едва только пожелала, как немедля, будто заранее приготовленная, показалась и свита морская: здесь и Нереевы дочери, хором поющие, и Портун со всклокоченной синей бородой, и Салация, складки одежды которой полны рыбой, и маленький возница дельфинов Палемон; вот по морю здесь и там прыгают тритоны: один в звучную раковину нежно трубит, другой от враждебного солнечного зноя простирает шелковое покрывало, третий к глазам своей госпожи подносит зеркало, прочие на двухупряжных колесницах плавают. Вот такая толпа сопровождала Венеру, которая держала путь к Океану. Между тем, Психея, при всей своей очевидной красоте, никакой прибыли от прекрасной своей наружности не имела. Все любуются, все прославляют, но никто не приходит - ни царь, ни царевич, ни хотя бы кто-нибудь из простого народа, кто бы пожелал просить ее руки. Дивятся на нее, как на божественное явление, но смотрят, как на искусно сделанную статую. Старшие две сестры, об умеренной красоте которых никакой молвы не распространялось в народе, давно уже были просватаны за женихов из царского рода и уже заключили счастливые браки, а Психея, в девах словно вдовица, сидя дома, оплакивает пустынное свое одиночество, недомогая телом, с болью в душе, ненавидя свою красоту, хотя она всех людей и привлекала. Тогда злополучный отец несчастнейшей девушки, подумав, что это знак небесного неблаговоления, и страшась гнева богов, вопрошает древнейшее прорицалище - Милетского бога - и просит у великой святыни мольбами и жертвами мужа и брака для обездоленной девы. Аполлон же, хотя и грек, и даже иониец, из уважения к составителю милетского рассказа дает прорицание на латинском языке: Царь, на высокий обрыв поставь обреченную деву Услышав ответ святейшего прорицателя, царь, прежде счастливый, пускается в обратный путь огорчённый и сообщает своей супруге предсказания зловещего жребия. Все грустят, плачут, убиваются немало дней. Но ничего не поделаешь, придётся исполнять мрачное веление страшной судьбы. Идут уже приготовления к погребальной свадьбе несчастной девушки, уже пламя факелов чернеет от копоти и гаснет от пепла, звук мрачной флейты переходит в жалобный лидийский лад, и веселые гименеи оканчиваются мрачными воплями, а невеста отирает слезы подвенечной фатой. Весь город сострадает печальной участи удрученного семейства, и по всеобщему согласию тут же издается распоряжение об общественном трауре. Но необходимость подчиниться Небесным указаниям призывает бедненькую Психею к принятию уготованной муки. Итак, когда все было приготовлено к торжеству погребального бракосочетания, при общей скорби, трогается в путь в сопровождении всего народа похоронная процессия без покойника, и заплаканную Психею ведут не как на свадьбу, а как на собственное погребение. И когда удрученные родители, взволнованные такой бедой, замедлили совершать сие нечестивое преступление, сама их дочка такими словами подбодрила их: "Зачем долгим плачем несчастную старость свою мучаете? Зачем дыхание ваше, которое скорее мне, чем вам, принадлежит, частыми воплями утруждаете? Зачем свои лица, чтимые мною, бесполезными слезами пятнаете? Зачем темните мой свет в очах ваших? Зачем рвете седины? Зачем грудь, зачем сосцы эти священные поражаете ударами? Вот вам за небывалую красоту мою награда достойная! Поздно опомнились вы, пораженные смертельными ударами нечестивой зависти. Когда народы и страны оказывали нам божеские почести, когда в один голос все новой Венерой меня провозглашали, тогда скорбеть, тогда слезы лить, тогда меня, как бы уже погибшую, оплакивать следовало бы. Чувствую, вижу, что одно только название именем Венеры меня погубило. Ведите меня и ставьте на скалу, к которой приговорил меня рок. Спешу я вступить в счастливый этот брак, спешу увидеть благородного супруга моего. Зачем мне медлить, оттягивать приход того, кто рожден всему миру на пагубу?" Сказав так, умолкла Психея и уже твердой поступью присоединилась к шествию сопровождавшей ее толпы. Идут все к указанному обрыву высокой горы, ставят на самой ее вершине девушку, удаляются, оставив брачные факелы, освещавшие ей дорогу и тут же угасшие от потока слез, и, опустив головы, расходятся все по домам. А несчастные родители Психеи, удрученные такой бедою, запершись в доме, погруженные во мрак, предали себя вечной ночи. Психею же, боящуюся, трепещущую, плачущую на самой вершине скалы, нежное веяние мягкого Зефира слегка подымает, всколыхнув ей полы и вздув одежду, и спокойным дуновением понемногу со склона высокой скалы уносит, и в глубокой долине на лоно цветущего луга, медленно опуская, кладет. ... Психея, тихо покоясь на нежном, цветущем лугу, на ложе из росистой травы, отдохнув от такой быстрой перемены в чувствах, сладко уснула. Вдосталь подкрепившись сном, она встала с легкой душой. Видит рощу, украшенную большими, высокими деревьями, видит хрустальные воды источника прозрачного. Как раз в самой середине рощи, рядом со струящимся источником, стоит дворец, не человеческими руками созданный, но божественным искусством. Едва вступишь туда, узнаешь, что перед тобою какого-нибудь бога светлое и милое пристанище. Штучный потолок, искусно сделанный из туи и слоновой кости, поддерживают золотые колонны; все стены выложены чеканным серебром с изображением зверей диких и других животных, словно устремившихся навстречу входящим. О, поистине то был удивительный человек, полубог, конечно, или, вернее, настоящий бог, который с искусством великого художника столько серебра в зверей превратил! Даже пол, составленный из мелких кусочков дорогих камней, образует всякого рода картины. Поистине блаженны, дважды и многократно блаженны те, что ступают по самоцветам и драгоценностям. И прочие части дома, в длину и ширину раскинутого, неисчислимы по ценности: все стены, отягченные массою золота, сияют таким блеском, что, откажись солнце светить, они сами залили бы дом дневным светом; каждая комната, каждая галерея, даже каждая створка дверная пламенеет. Прочее убранство не меньше соответствует величию дома, так что, поистине, можно подумать, будто великий Юпитер создал эти чертоги небесные для общения со смертными. Привлеченная прелестью этих мест, Психея подходит ближе; расхрабрившись немного, переступает порог и вскоре с восхищённым вниманием озирает все подробности прекраснейшего зрелища, осматривая находящиеся по ту сторону дома склады, выстроенные с большим искусством, куда собраны великие сокровища. Нет ничего на земле, чего бы там не было. Но, кроме необычайности стольких богатств, было всего дивнее то, что сокровища целого мира никакой цепью, никаким засовом, никаким стражем не охранялись. Покуда она с величайшим наслаждением смотрела на все это, вдруг доносится до нее какой-то голос, лишенный тела. "Что, говорит, госпожа, дивишься такому богатству? Это все принадлежит тебе. Иди же в спальню, отдохни от усталости на постели; когда захочешь, прикажу тебе и купание приготовить. Мы, чьи голоса ты слышишь, твои рабыни, усердно будем прислуживать тебе, и как только ты приведешь себя в порядок, не замедлит явиться роскошный стол с яствами". Психея ощутила изумление от божественного покровительства и, вняв совету неведомого голоса, сначала сном, а затем купаньем смывает остаток усталости и, увидев, тут же, возле себя, появившийся полукруглый стол, накрытый, как о том свидетельствовал обеденный прибор, для её трапезы, охотно садится за него. И тотчас вина, подобные нектару, и множество блюд с разнообразными кушаньями подаются, будто гонимые каким-то ветром, а слуг никаких-то нет. Никого не удалось ей увидеть, лишь слышала, как слова раздавались, и только некие голоса имела она к своим услугам. После обильной трапезы вошел ещё кто-то невидимый и запел, а другой заиграл на кифаре, которой также она не видела. Тут, до слуха Психеи доносятся звуки поющих многих голосов, и, хотя никто из людей не появлялся, ясно было, что это хор. По окончании развлечений, уступая увещеваниям сумерек, Психея и отходит ко сну. Но в глубокой ночи какой-то легкий шум долетает до ее ушей. Тут, опасаясь за девство свое в таком уединении, робеет она, и ужасается, и боится какой-либо беды, тем более что она ей неизвестна. Но вошел уже таинственный супруг и взошел на ложе, супругою себе сделал Психею и потом раньше восхода солнца поспешно удалился. Тотчас же голоса, дожидавшиеся в спальне, окружают заботами потерявшую невинность новобрачную. Так продолжалось долгое время... ... И по законам природы новизна от частой привычки приобретает для Психеи приятность, и звук неизвестного голоса служит ей утешением в её одиночестве. Меж тем родители ее старились в неослабевающем горе и унынии, а широко распространившаяся молва о несчастии достигла старших сестер, которые все узнали и быстро, покинув свои очаги, поспешили, мрачные и печальные, одна за другой, повидаться и поговорить со своими родителями. В ту же ночь со своей Психеей так заговорил супруг - ведь только для зрения он был недоступен, но не для осязания и слуха: "Психея, сладчайшая и дорогая супруга моя, жестокая судьба грозит тебе гибельной опасностью, к которой, я полагаю, следует отнестись с особым вниманием. Сестры твои, считающие тебя мертвой и с тревогой ищущие следов твоих, скоро придут на тот утес; если ты случайно услышишь их жалобы, не отвечай им и не пытайся даже взглянуть на них, иначе причинишь мне жестокую скорбь, а себе верную гибель". Психея кивнула в знак согласия и обещала следовать советам мужа, но, как только Амур исчез вместе с окончанием ночи, бедняжка весь день провела в слезах и стенаниях, повторяя, что теперь она уж непременно погибнет, накрепко запертая в блаженную темницу, лишенная общения и беседы с людьми, так что даже сестрам своим, о ней скорбящим, никакой помощи оказать она не может и даже хоть краткого свидания с ними не дождется. Не прибегая ни к бане, ни к пище, ни к какому другому подкреплению, горько плача, отходит она ко сну. Не прошло и минуты, как на ложе возлег её супруг, появившийся немного раньше обыкновенного, и, обняв ее, еще плачущую, так ее вопрошает: "Это ли обещала ты мне, моя Психея? Чего же мне, твоему супругу, ждать от тебя, на что надеяться? И день и ночь, даже в супружеских объятиях, продолжается твоя мука. Ну, делай как знаешь, любимая, уступай требованиям души, жаждущей нашей гибели. Вспомнишь, только, о серьезных моих увещеваниях, когда придет к тебе запоздалое раскаяние". Тогда Психея просьбами, угрозами, что иначе она умрет, добилась от мужа согласия на ее желание повидаться с сестрами, умерить их печаль и поговорить с ними. Так уступил Амур просьбам своей молодой жены; больше того, он даже разрешил дать им в подарок, что ей захочется, из золотых украшений или драгоценных камней, неоднократно предупреждая при этом и подкрепляя слова свои угрозами, что если она, вняв гибельным советам своих сестер, будет добиваться увидеть своего мужа, то святотатственным любопытством этим она низвергнет себя с вершины счастья и навсегда, впредь, лишится его объятий. Она поблагодарила мужа и с прояснившимся лицом говорит: "Да лучше мне сто раз умереть, чем лишиться сладчайшего твоего супружества! Ведь кто б ты ни был, я люблю тебя страстно, как душу свою, и с самим Купидоном не сравню /Психея и не подозревала, что её незримый супруг и есть сам Купидон, Амур/. Но, молю тебя, исполни еще мою просьбу: прикажи слуге твоему Зефиру так же доставить сюда сестер моих, как он доставил меня. - И, запечатлев ему поцелуй для убеждения, ведя речь нежную, прильнув всем телом для соблазна, прибавляет к этим ласкам: - "Медовенький мой, муженек мой, твоей Психеи нежная душенька!" Силе и власти любовного нашептывания уступил Амур против своей воли и дал обещание, что все исполнит, но как только стал приближаться рассвет, Амур исчез из рук супруги. А сестры, расспросив у родителей, где находится утес и то место, на котором была оставлена Психея, спешат туда и готовы выплакать себе глаза, бьют себя в грудь, так что на частые крики их скалы и камни откликаются ответным звуком. Несчастную сестру свою по имени зовут, пока на пронзительный вопль их причитаний, доносившихся с горы, Психея вне себя, вся дрожа, не выбежала из дому и говорит: "Что вы напрасно себя жалобными воплями убиваете? Вот я здесь, о ком вы скорбите. Прекратите мрачные крики, отрите наконец щеки, мокрые от продолжительных слез, раз в вашей воле обнять ту, которую вы оплакиваете". Тут, призвав Зефира, передает ему приказание мужа. Сейчас же, явившись на зов, он спокойнейшим дуновением доставляет их к сестре безопасным образом. Вот, они уже обмениваются взаимными объятиями и торопливыми поцелуями, и слезы, прекратившиеся было, снова текут от радостного счастья. "Но войдите, говорит, с весельем под кров наш, к нашему очагу и утешьте с вашей сестрой Психеей скорбные души". Промолвив так, начинает она показывать и несметные богатства золотого дома, и обращает внимание их слуха на великое множество прислуживающих голосов; щедро подкрепляет их силы прекраснейшим купанием и роскошью стола, достойного бессмертных, так что в глубине их душ, досыта насладившихся пышным изобилием поистине небесных богатств, пробуждается зависть. Наконец, одна из сестёр с большой настойчивостью и любопытством принялась расспрашивать, кто же хозяин всех этих божественных вещей, кто такой и чем занимается ее муж? Но Психея, боясь нарушить супружеские наставления, не выдает сокровенной тайны, а наскоро придумывает, что он человек молодой, красивый, щеки которого только что покрылись первым пушком, главным образом занятый охотой по полям и горам; и чтобы при продолжении разговора случайно не нарушить принятого ею решения, нагрузив их золотыми вещами и ожерельями из драгоценных камней, тут же призывает Зефира и передает их ему для доставления обратно. Когда приказание это было без замедления выполнено, добрые сестры по дороге домой, преисполняясь желчью растущей зависти, много и оживленно между собою толковали. Наконец одна из них так начала: "Вот слепая, жестокая и несправедливая судьба! Нравится тебе, чтобы, рожденным от одного и того же отца, от одной матери, столь различный жребий выпал нам на долю! Нас, старших как-никак по возрасту, ты предаешь иноземным мужьям в служанки, отторгаешь от родного очага, от самой родины, так, что вдали от родителей влачим мы жизнь изгнанниц; она же, самая младшая, последний плод уже утомленного чадородия, владеет такими богатствами и мужем божественным, а сама и пользоваться-то как следует таким изобилием благ не умеет. Ты видела, сестра, сколько в доме находится драгоценностей, какие сверкающие одежды, какие блестящие перлы, сколько, кроме того, под ногами повсюду разбросано золота. И если к тому же муж её так красив, как она уверяет, то нет на свете более счастливой женщины. Быть может, как усилится привычка ее божественного мужа, укрепится его привязанность, он и Психею сделает богиней. Клянусь Геркулесом, к тому идет дело! Так она вела себя, так держалась. Да, метит она на небо; богиней держится эта женщина, раз и невидимых служанок имеет, и самими ветрами повелевает. А мне, несчастной, что досталось на долю? Прежде всего, мой муж мне в отцы годится, плешивее тыквы, телосложением тщедушнее любого мальчишки и все в доме держит на замках и запорах". Другая подхватывает: "А мне какого мужа терпеть приходится? Скрюченный, сгорбленный от подагры и по этой причине крайне редко в любви со мной находящийся; большую часть времени я растираю его искривленные, затвердевшие, как камень, пальцы и обжигаю мои тонкие руки всякими пахучими припарками, грязными тряпками, зловонными пластырями, словно я не законная супруга, а сиделка, для работы нанятая. Видно, что ты, сестра, - я скажу тебе открыто, как чувствую, - переносишь это с полным или даже рабским терпением. Ну, а что касается меня, так я не могу больше всё это терпеть, что такая блаженная судьба досталась на долю недостойной. Вспомни только, как гордо, как вызывающе вела она себя с нами, само хвастовство, неумеренно проявленное, доказывает надменность ее духа; потом от таких несметных богатств Психея, скрепя сердце, бросила нам кроху и, тотчас, тяготясь нашим присутствием, приказала удалить нас, выдуть, высвистать ветру незримому. Не будь я женщиной, перестану я дышать, если не свергну её с вершины такого богатства. Если и тебя, сестра, возмутило это оскорбление, давай обе вместе серьезно посоветуемся и примем решение, что нам делать. Но подарки, которые мы принесли с собою, не будем показывать ни родителям, ни кому-то другому, - совсем не будем упоминать, что нам известно что-либо о ее спасении. Довольно того, что мы сами видели, но лучше бы нам и не видеть, а тем более, чтоб нашим родителям и всему народу разглашать о таком ее благополучии. Не могут быть счастливы те, богатство которых никому не ведомо. Психея узнает теперь, что не служанки мы ей, а старшие сестры! Теперь же отправимся к нашим супругам и к бедным, но вполне честным очагам нашим; не спеша и тщательно все обдумав, мы вернемся более окрепшими для наказания её гордыни". По душе пришелся злодейский план двум злодейкам; итак, спрятав все богатые подарки, выдирая себе волосы и царапая лицо, чего они и заслуживали, притворно возобновляют они плач. Затем, напугав родителей, рана которых снова открылась, полные безумия, старшие сёстры отправляются по своим домам, строя преступный, поистине убийственный замысел против невинной своей сестры. Меж тем, неведомый Психее супруг снова убеждает её в ночных своих беседах: "Понимаешь ли ты, какой опасности ты подвергаешься, Психея? Судьба издалека начала бой и, если ты не примешь серьёзных мер предосторожности, скоро она с тобой сразится лицом к лицу. Коварные девки эти, твои сёстры, всеми силами готовят против тебя гибельные козни, и главная их цель - уговорить тебя узнать мои черты, которые, как я тебя уже не раз предупреждал, увидевши, ты не увидишь больше. Итак, если через некоторое время, эти негодные ламии, полные зловещих планов, придут сюда, - а они придут, я это знаю, - то не говори им ни слова, ничего. Если же, по прирожденной простоте твоей и по нежности душевной, сделать ты этого не сможешь, то, по крайней мере, не слушай никаких речей про своего мужа и не отвечай на них. Ведь скоро семья наша увеличится, и юное чрево твое носит в себе новое дитя для нас - божественное, если молчанием скроешь нашу тайну, но если нарушишь секрет - будет оно смертное". Психея при вести этой от радости расцвела и, утешенная божественным отпрыском, в ладоши захлопала, и славе будущего плода своего возвеселилась, и почтенному имени матери возрадовалась. В нетерпении считает она, как идут дни и протекают месяцы, дивится непривычному, неведомому грузу и постепенному росту плодоносного чрева от столь кратковременного укола. А те две заразы, две фурии гнуснейшие, дыша змеиным ядом, торопились снова пуститься в плаванье с преступной поспешностью. И снова на краткое время появляющийся супруг убеждает свою Психею: "Вот пришел последний день; враждебный пол и кровный враг взялся за оружие, покинул лагерь, ряды выстроил, сигнал протрубил; уже с обнаженным мечом преступные сестры твои подступают к твоему горлу. Увы, какие бедствия грозят нам, Психея нежнейшая! Пожалей себя, пожалей нас и святою воздержанностью спаси наш дом, мужа, самое себя и нашего младенца от несчастья нависшей гибели. О, если бы тебе негодных женщин этих, которых после убийственной ненависти к тебе непозволительно называть сестрами, не пришлось более ни слышать, ни видеть, когда они наподобие сирен с высокого утеса будут оглашать скалы своими губительными голосами!" Заглушая речь своими жалобными всхлипываньями, Психея отвечала: "Насколько я знаю, ты имел уже время убедиться в моей верности и неболтливости, теперь, не меньшее доказательство я дам тебе моей душевной крепости. Отдай только приказание Зефиру исполнить его обязанность и, в замену отказанного мне лицезрения священного лика твоего, позволь мне хоть с сестрами увидеться. Заклинаю тебя этими благовонными, по обе стороны спадающими кудрями твоими, твоими нежными, округлыми, на мои похожими ланитами, грудью твоей, каким-то таинственным огнем наполненной, - да узнаю я, хоть в нашем малютке черты твои! - и в ответ на смиренные просьбы и мольбы мои доставь мне радость обнять своих сестер и душу верной, и преданной тебе Психеи утешь этим счастьем. Ни слова больше не спрошу я о твоем лице, и самый мрак ночной мне уже не досаждает, потому что льётся мне свет души твоей". Зачарованный речами этими и сладкими объятиями, супруг ее Амур, отерев слезы ей своими волосами, обещал Психее все исполнить и исчез, предупреждая свет наступающего дня. А чета сестер, связанная заговором, не повидав даже родителей, прямо с кораблей проворно направляется к обрыву и, не дождавшись появления переносившего их ветра, с дерзким безрассудством бросается в глубину пропасти. Но Зефир, памятуя царские приказы, принял их на свое лоно, хоть и против воли, и легким дуновением опустил на землю. Сестры, не мешкая, сейчас же поспешным шагом заходят в дом, обнимают жертву свою, лицемерно и под радостным выражением храня в себе тайник скрытого обмана, обращаются к Психее со льстивой речью: "Вот, Психея, теперь ты уже не прежняя девочка, сама уже скоро будешь матерью. Знаешь ли ты, сколько добра ты носишь для нас в своём чреве? Какой радостью все наше семейство обрадуешь? Для нас-то счастье какое, что будем нянчить твоё золотое дитятко! Ведь, как и следует ожидать, ребенок по красоте выйдет в своих родителей. Самого Купидона ты на свет произведешь..." Так с помощью поддельной нежности они мало-помалу овладевают душою сестры. И как только они отдохнули с дороги на креслах и освежились горячими парами бани, Психея принялась угощать их в прекраснейшей столовой удивительными, совершенными кушаньями и закусками. Велит кифаре играть - играет, флейте звучать - звучит, хору петь - поёт. Всеми этими сладчайшими мелодиями невидимые музыканты ублажали души своих слушателей. Но преступность этих негодных женщин не успокоилась и от мягкой нежности сладчайшего пения: направляя разговор к заранее обдуманной коварной западне, принимаются сестры снова с хитростью расспрашивать, кто ее муж, откуда родом, чем занимается. Психея же, по крайней простоте своей забыв, что говорила в прошлый раз, заново выдумывает всё и рассказывает, что муж ее из ближайшей провинции, ведет крупные торговые дела, что он - человек уже средних лет, с редкой проседью. И, не задерживаясь на этом разговоре, Психея снова нагружает их богатыми подарками и передает приказ для отправления их ветру. Пока, поднятые спокойным дуновением Зефира, сёстры возвращались домой, так между собою переговаривались: "Что скажешь, сестрица, о такой чудовищной лжи этой дурочки? То юноша, щеки которого покрыты первым пушком, то человек средних лет, у которого уже пробивается седина. Кто же он такой, что в столь короткий промежуток времени внезапно успел состариться? Не иначе, сестрица, или негодница это все наврала, или мужа своего в глаза не видела; что бы ни было правдой, прежде всего, надо низвергнуть её с высоты благополучия. Если она до сих пор не знает лица своего мужа, - значит вышла за какого-нибудь бога и готовится произвести на свет ребёнка бога. А уж если она (да не случится этого!) прослывет матерью божественного ребенка, я тут же на крепкой верёвке повешусь. Давай, лучше, вернемся к родителям нашим, а, для начала, сплетем подходящую ложь, с которой завтра же к Психее и обратимся". Так, возбуждённые, поговорив наскоро со своими родителями, усталые от бессонной ночи, ранним утром сестрицы бегут к утесу и, оттуда с помощью Зефира быстро снесенные вниз, они притворно выжимают из глаз своих слезы и с хитростью начинают свою речь к Психее: "Счастливая, ты сидишь, не беспокоясь о грозящей тебе страшной опасности, блаженная в неведении такой беды, а мы, твои сёстры, всю ночь напролет, не смыкая глаз, думали о твоих делах и горько скорбим о твоих бедствиях. Мы наверняка узнали и не можем скрыть от тебя, дорогая Психея, разделяя несчастие твое, что тайным образом спит с тобою по ночам не кто иной, как огромный змей, извивающийся множеством петель, шея у которого переполнена вместо крови губительным ядом и пасть разинута, как бездна. Вспомни предсказания пифийского оракула, Психея, что провозвестил тебе брак с диким чудовищем. К тому же, многие крестьяне и охотники, множество окрестных жителей видели, как этот змей под вечер возвращался с пастбища и переправлялся вброд через ближайшую реку. Все уверяют, что недолго ещё он будет откармливать тебя, сестрица, льстиво угождая тебе кушаньями, но скоро он пожрет тебя, отягощенную лучшим из плодов. Теперь, Судьба тебе представляет выбор: или ты захочешь послушаться сестер твоих, заботящихся о дорогом твоем спасении, и, избежав гибели, жить с нами в безопасности, или же быть тебе погребенной во внутренностях жесточайшего гада. Но если тебе нравится уединение этой деревни, наполненной тайными голосами, или мрачные соединения зловонной, опасной любви и лобзания змея ядовитого, - дело твое, мы по крайней мере, свой долг честных сестер исполнили". На бедняжку Психею, простую душой и нежненькую, ужас напал от таких зловещих слов: из головы вылетели все наставления её супруга, забылись и собственные обещания, и, готовая броситься в пучину страха, вся трепеща, покрывшись смертельной бледностью, заикаясь, прерывающимся шепотом начинает она говорить сестрам такие слова: "Вы, мои дражайшие сестры, как и следовало ближним, исполняете священный долг ваш, и те, кто послал вас меня предупредить об опасности, по видимому, не лгут. Ведь, я никогда ещё в глаза не видала лица своего мужа, и совсем не знаю, каков он; лишь по ночам слышу я голос моего таинственного супруга, и мне приходится лишь мириться с тем, что при появлении света он обращается в бегство, так что я вполне могу предположить, что он - не человек, а некое жуткое чудовище. Возможно, этим объясняется и то, что он сам грозно запрещал мне искать его лицезрения и часто он пугал меня страшнымми бедствиями, если я полюбопытствую увидеть его внешность. Прошу вас, сёстры, если вы можете предпринять что-нибудь для спасения сестры вашей, находящейся в такой опасности, помогите мне, иначе дальнейшие промедления могут уничтожить благодеяния вашей предусмотрительности". Тогда, коварные сестрицы, подступив уже через открытые страхом ворота к незащищенной душе сестры своей Психеи, отбросили всякое прикрытие тайных ухищрений и, обнажив мечи обмана, накинулись на пугливое воображение простодушной девочки. Наконец, одна из фурий говорит: "Дорогая Психея, так как кровные узы заставляют нас ради твоего спасения забывать о всякой опасности, мы укажем тебе средство, давным-давно уже обдуманное нами, которое может служить единственным путем к твоему спасению. Возьми отточенную бритву и, проведя медленно для придания большей остроты по ладони, тайно спрячь её в постели с той стороны, где ты обычно ложишься спать; затем, возьми хорошую лампу, до краев наполненную маслом, ярким пламенем горящую, и прикрой её сверху каким-нибудь горшочком, чтоб твой змей не увидел; все эти приготовления сделай в величайшем секрете. Затем, когда этот Гад извилистыми движениями подымется на ложе, растянется и погрузится в глубокий сон, ты соскользни с кровати босая, ступая на цыпочках как можно тише, освободи ту лампу от покрова горшечного, и воспользуйся для совершения славного подвига твоего её светом, высоко воздень правую руку с бритвой и острым её лезвием отсеки голову зловредного змея от туловища. Мы же с нетерпением будем ожидать тебя и сразу же тебе поможем: как только убийством его ты спасёшь себя, мы поспешим сюда, и, быстро унеся вместе с тобой все это добро, просватаем тебя, принадлежащую к человеческому роду, настоящим земным браком за человека". Так, преступницы, зажегши столь страшными речами огонь в сердце своей сестры, быстро ее покидают, боясь оказаться даже поблизости от подобных несчастий, и, отнесенные, как обычно, дуновением крылатого ветра на утес, поспешно обращаются в бегство и сев на корабль, отъезжают. Между тем Психея, оставшись одна (хотя злые фурии тревожили её и не давали покоя), волнуется в скорби, подобно бурному морю; и хотя решение принято и душа непреклонна, все же, готовясь совершить преступление, она еще колеблется в нерешительности, и противоречивые чувства отвлекают её от ужасного дела. Она думает и откладывает; дерзает и трепещет; отчаивается и гневается, чувствуя, что в теле своего супруга она одновременно любит мужа и ненавидит чудовище. Но вечер уже привёл её к ночи, и Психея, в торопливой поспешности, всё же делает приготовления к сему безбожному предприятию. Вот и ночь пришла, её супруг пришел и, предавшись сначала любовному сражению, вскоре погрузился в глубокий сон. Тут Психея слабеет телом и душою, но, подчиняясь жестокой судьбе, собирается с силами и, вынув светильник, взяв в руки бритву, решимостью преодолевает свою женскую робость. Но, как только, от поднесенного огня лампы осветились все тайны постели, видит она нежнейшее и сладчайшее из всех диких зверей "чудовище" - видит самого пресловутого Амура, бога прекраснейшего, прекрасно лежащего, при виде которого даже пламя лампы веселей заиграло и ярче заблестело бритвы святотатственной лезвие. И сама Психея, изумлённая таким зрелищем, не владеет собой, покрывается смертельной бледностью и, трепеща, опускается на колени перед спящим Амуром, стараясь спрятать своё оружие; она бы и сделала это, если бы бритва, от страха перед таким злодейством выпущенная из её рук, не упала. Изнемогая от душевной муки, Психея всматривается в красоту божественного лица своего супруга. Видит она прекрасную голову с пышными волосами, пропитанными запахом амброзии, белую его шею и пурпурные щеки, изящно спускающиеся завитки его локонов, одни с затылка, другие со лба свешивающиеся, от лучезарного блеска которых сам огонь в светильнике заколебался; за плечами летающего бога - перья сверкающим цветком белели, и, хотя крылья находились в покое, кончики нежных и тоненьких перышек трепетными движениями находились в беспокойстве; остальное тело видит гладким и сияющим; так что Венера, его мать, могла не раскаиваться, что произвела такого сына на белый свет. В ногах, на ложе Амура, покоились лук и колчан со стрелами - благодетельное оружие великого бога. Ненасытная в чувствах, к тому же, очень любопытная Психея не сводит глаз с мужниного оружия, она осматривает и ощупывает его, вынимает из колчана одну из стрел, и кончиком пальца пробует острие, но, сделав неосторожно сильное движение дрожащим суставом, больно колет себя, и так, что на поверхности кожи выступает капелька алой крови. Вот, так случилось, что сама того не ведая, Психея поранилась стрелой Амура, и тотчас же воспылала сильной любовной страстью к богу любви. Разгораясь все большей и большей страстью вожделения, Психея, наклоняется к нему и торопливо начала осыпать его жаркими и долгими поцелуями, боясь, как бы не прервался сон его. Но пока она, таким блаженством упоенная, рассудком своим не владеющая, волнуется, лампа её, то ли по негоднейшему предательству, то ли по зловредной зависти, то ли и сама пожелав прикоснуться - как бы поцеловать столь прекрасное тело, брызгает с конца фитиля горячим маслом на правое плечо Амуру. "Эх ты, лампа, наглая и дерзкая, презренная прислужница любви, ты обожгла бога, который сам господин всяческого огня! И, наверное, впервые изобрел тебя какой-нибудь любовник, чтобы как можно дольше ночью пользоваться предметом своих утех". Почувствовав боль ожога, Амур немедленно очнулся и вскочил, он понял всё. Бог любви, увидев запятнанной и нарушенной клятву, данную Психеей, немедленно освободился от объятий и поцелуев несчастнейшей своей супруги и, не произнеся ни слова, поднялся в воздух. А Психея, как только взмыл он вверх, обеими руками ухватилась за его правую ногу, но, наконец, устав долгое время быть висячей спутницей в заоблачных высях, упала на землю. Влюбленный Амур не бросил её, лежащую на земле, а перелетев на ближайший кипарис, с высокой верхушки его, глубоко взволнованный, так говорит Психее: "Ведь я, дорогая моя супруга, вопреки повелению матери моей Венеры, приказавшей внушить тебе страсть к самому жалкому, последнему из смертных и обречь тебя к убогому браку, сам предпочел прилететь к тебе в качестве возлюбленного. Я знаю, что поступил легкомысленно, но, я, знаменитый стрелок, к несчастью, сам себя же ранил, и потому сделал тебя своей супругой, но неужели для того, чтобы ты сочла меня чудовищем и захотела бритвой отрезать мне голову за то, что в ней находятся эти влюбленные в тебя глаза? Я всегда то и дело убеждал тебя остерегаться, всегда дружески отговаривал меня увидеть. И почтенные советницы твои (сёстры) немедленно ответят мне за свою столь подлую, гибельную выдумку, а тебя же, Психея, я накажу только моим исчезновением". И, окончив речь эту, Амур на крыльях устремился ввысь. А Психея, распростертая на земле, следя, покуда доступно было взору, за полетом мужа, душу себе надрывает горькими воплями. Когда же все увеличивающееся расстояние скрыло от глаз ее супруга, на крыльях стремительно уносившегося, ринулась она к ближайшей реке и бросилась с её берега в бурлящую реку. Но река, несомненно, в честь бога, способного воспламенить даже воду, и из боязни за себя, сейчас же волной своей вынесла Психею невредимою на берег, покрытый цветущей зеленью. На береговом гребне случайно сидел деревенский бог Пан, обняв горную богиню Эхо, которую учил он петь на разные голоса; неподалеку от воды на широком пастбище резвились козочки, пощипывая прибрежную травку. Козлиный бог милостиво подзывает к себе измученную и расстроенную Психею и, так как несчастье её было известно ему (как богу), ласковыми словами он успокаивает её: "Девушка милая, я деревенский житель, пасу стада, но, благодаря своей глубокой старости, научен долгим опытом. Так вот, если я правильно сужу, - а это, умные люди и называют даром провиденья, - то неровная, колеблющаяся твоя походка, крайняя бледность всего тела, твои частые вздохи, а главное - заплаканные глаза твои говорят, что от любви чрезмерной ты страдаешь. Послушай же меня и не старайся погубить себя, снова бросившись в воду или каким-то другим способом стремясь причинить себе смерть. Девушка, отложи грусть и брось печаль, и лучше всего обратись с мольбами к Купидону, к величайшему из богов, но так как он - юноша избалованный и капризный, ты постарайся ласковой предупредительностью расположить его в свою пользу". Ничего не ответив на слова пастушеского бога, а только поклонившись спасительному божеству, Психея печально тронулась в путь. Когда она усталой походкой прошла довольно далеко, уже к вечеру какой-то неизвестной тропинкой достигла она некоего города, где был царем муж одной из ее сестер. Узнав об этом, Психея пожелала сообщить сестре о своем присутствии; как только ввели её, после взаимных объятий и приветствий, на вопрос о причине её прибытия она начала свою речь таким образом: "Сестрица, ты помнишь ваш совет, а именно, как вы меня уговаривали, чтобы я чудище, которое под обманным обликом моего мужа проводило со мною ночи, раньше чем оно пожрёт меня бедную своей прожорливой глоткой, поразила обоюдоострой бритвой? Но как только, согласно нашему уговору, при свете лампы я взглянула на его лицо, вижу дивное и совершенное, просто божественное зрелище - самого сына богини Венеры вижу я, преславного Амура, сладким сном объятого. И пока, приведенная в восторг видом такой красоты, смущенная таким обилием наслаждений, я страдала от невозможности вкусить их, в это время по злейшей случайности пылающая лампа брызнула ему маслом на плечо. Проснувшись тотчас же от этой боли, Амур, как только увидел меня с лампой и оружием в руках, говорит: "Ты, за столь жестокое преступление уходи сейчас же с моего ложа и забирай свои пожитки, я же с сестрой твоей, - тут он назвал твое имя, - торжественным браком сочетаюсь", - и тотчас же он приказал Зефиру, чтобы тот унёс меня из его дома". Не успела еще Психея закончить свою речь, как её сестра, воспламенившись порывом безумия и губительной зависти, обманув своего мужа тут же придуманной ложью, будто получила какое-то известие о смерти родителей, сейчас же взошла на корабль, направилась к известному обрыву и, хотя дул совсем не тот ветер, все же она, охваченная вожделением, крикнула: "Принимай меня, Амур, достойную тебя супругу, а ты, Зефир, поддержи свою госпожу!" - и со всего маху бросилась в бездну. Но до места назначения, даже в виде трупа, злодейка-сестрица так и не добралась. Ударяясь о камни скал, члены ее разбились и разлетелись в разные стороны, и она погибла, доставив своими растерзанными внутренностями, как и заслуживала того, легкую добычу для птиц и диких зверей. Так она погибла. Не заставила себя ждать и следующая мстительная кара. Психея, снова пустившись в скитания, дошла до другого города, где, подобно первой, была царицей вторая её сестра. И эта также поддалась на приманку родной сестры и соперница Психеи поспешила к утесу на преступный брак, но равным образом упала, найдя себе гибель и смерть. Меж тем, пока Психея, занятая поисками Амура, обходит страны, он сам, страдая от ожога, лежал и стонал в спальне у своей матери. Тут чайка, птица белоснежная, что по волнам морским на крыльях плавает, поспешно ныряет в недра океана. Там, сейчас же представ перед Венерой, что купалась и плескалась, она докладывает ей, что сын её Амур обжегся, что он стонет от боли, причиняемой ему тяжелой раной, что он лежит, и неизвестно, поправится ли, и что у всех народов из уст в уста уже слух идет и Венеру со всей её родней поминают недобрым: сынок, мол, на горах своей любовью занимается, а сама она в океане купаясь, от дел своих отстала, а через то нет в мире ни страсти, ни очарования, ни прелести, а все стало неблаговидно, грубо и дико; ни браков супружеских, ни союзов дружеских, ни от детей почтения, но всеобщее позорище и от грязных похотей горечь и отвращение. Так эта болтливая и любопытная птица верещала в Венерины уши, пороча доброе имя её сына. И Венера, придя в сильный гнев от этих известий, восклицает: "Стало быть, у милого сынка моего подруга завелась какая-то! Ну, ты, чайка, что одна только и служишь мне от души, скажи мне не медля, как зовут ту девку, которая благородного и чистого моего мальчика соблазнила? Может быть, она из породы Нимф, или из числа Ор, или из хоровода Муз, или из Граций, моих прислужниц?" Не смолчала говорливая птица и отвечает; "Не знаю, госпожа; думается мне, что только одной девушкой - если память мне не изменяет, Психеей она зовётся, - он крайне ею заинтересован". Тут Венера в негодовании громком воскликнула: "Так он, на самом деле, любит Психею, соперницу мою по красоте, похитительницу имени моего?! Ах, шельмец! Наверное, чего доброго, он ещё и сводней свою мать считает, так как по моему указанию он узнал про эту девушку". Воззвав вот таким образом, Венера поспешно выплывает из глубины моря и сейчас же устремляется в свою золотую спальню; найдя там, как ей уже было доложено, больного сына, она прямо с порога завопила во весь голос: "Очень это прилично и достойно происхождения нашего, что ты, сынок, поправши наставления своей матери и госпожи, вместо того, чтобы в виде наказания внушить постыдную страсть моей врагине Психее, сам, мальчишка такого-то уже возраста, заключаешь её в свои распутные и преждевременные объятия, думая, что я потерплю своей невесткой ту, которую ненавижу! Или ты считаешь, болтун и потаскун несчастный, что ты один можешь наш род продолжать, а я уже по годам и зачать не могу? Ну так знай же: я другого сына рожу и гораздо лучше тебя, или для пущего твоего унижения, усыновлю кого-то из рабов и ему передам, и крылья твои, и факел, и лук, и все стрелы, и все мое снаряжение, которое я дала тебе совсем не для личного употребления; ведь, из денег твоего отца ничего не было истрачено на это вооружение, всё - моё!. Впрочем, с ранних лет ты ужасно воспитан - на руку ловкач, старших расталкивал безо всякого почтения; мать свою, меня, то есть, ты, стрелок и похотливец, каждый день раздеваешь и ранишь своими стрелами частенько, ни во что не ставя, словно вдову смертную какую-то, не страшась даже отчима своего, силача великого и знаменитого вояки. Мало того, в ущерб моему последнему браку, взял ты в обычай девиц поставлять ему в наложницы. Ну, уж, заставлю я тебя пожалеть о всех этих издевательствах, увидишь, как тяжело и горько будет твое супружество! Теперь, после такого позора и молвы в народах, что мне делать? Куда деваться? Какими способами пройдоху, сынка моего, Амура, образумить? Что же, к враждебной мне Воздержанности что-ли обратиться, которую я так часто из-за распутства этого мальчишки оскорбляла? Но толковать с этой деревенской, неотесанной женщиной - в ужас меня приводит такая мысль! Однако, откуда бы утешительная месть ни приходила, пренебрегать ею не следует. Именно Воздержанность окажется мне всего полезнее, чтобы как можно суровее пустомелю этого наказать, колчан забрать, стрел лишить, лук ослабить, факел угасить, да и само тело его обуздать хорошими средствами. Только тогда и сочту я обиду мою заглаженной, когда она кудри его-то обреет, сверкающее золото которых вот этими руками я так часто перебирала, а крылья, что я нектарной влагой из груди своей орошала, обкорнает". Сказавши так, гневно ринулась Венера вон, но не успокоилась еще желчь материнская. Тут, навстречу ей попадаются Церера с Юноной и, увидя надутое лицо ее, спрашивают, почему красоту сверкающих глаз её омрачают сурово сдвинутые брови. А Венера им в ответ: "Кстати, вы повстречались мне - вы и исполните желание моего оскорблённого сердца. Молю вас, приложите все усилия и найдите мне сбежавшую летунью Психею. От вас, конечно, не укрылись знаменитые происшествия в моем доме, и это натворил тот, кого я не могу больше называть сыном". На это богини, которым известно было все происшедшее, для успокоения пламенного гнева Венеры отвечают, словно бы в неведении: "А что за преступление, госпожа, совершил твой сын, что ты с таким упорством противишься его счастью и хочешь погубить ту, которую он любит? Что за грех, спрашивается, если он охотно улыбается красивой девушке? Разве ты не знаешь, что он уже взрослый юноша, или ты забыла, сколько ему лет? Или потому, что он выглядит моложе своего возраста, тебе он до сих пор кажется мальчиком? Ты - мать и притом женщина рассудительная, а, между тем, все время старательно разузнаешь обо всех шалостях своего сына, ставишь ему в вину распущенность, препятствуешь в любовных делах и осуждаешь в прекрасном сыне своем свои же повадки и удовольствия. Кто же из богов или из смертных допустит, чтобы ты повсюду сеяла в людях вожделение, если ты из своего дома изгоняешь любовь к любви и накрепко запираешь всеобщий источник женских слабостей?" Так они, из страха перед стрелами Амура, старались любезным покровительством угодить ему, хотя бы и заочно. Но Венера пришла в негодование от того, что они обращают в шутку причиненные ей обиды, и, опередив их, быстрыми шагами направила путь в другую сторону - к морю. ...Меж тем Психея, переходя с места на место, днем и ночью с беспокойством ища своего мужа, все сильнее желала, если не ласками, то хоть рабскими просьбами, мольбами смягчить его гнев. И вот, увидев какой-то храм на вершине крутой горы, подумала: "Как знать, быть может, именно здесь местопребывание моего владыки!" И тотчас направляется она туда, в надежде, что желание увидеть Амура вернёт ей утраченное счастье. Вот уже, решительно поднявшись по высокому склону, приблизилась она к святилищу. Видит пред собою пшеничные колосья, сложенные снопами и в венки сплетенные, и ещё колосья ячменя. Были там и серпы, и всевозможные орудия жатвы, но все это лежало по разным местам в беспорядке и без надзора, как это случается, когда работники во время зноя палящего все побросают. Психея все это по отдельности тщательно разобрала и, старательно разделив, разложила как следует, думая, что не стоит ей пренебрегать ни храмом, ни обрядами никого из богов, но у всех искать милостивого сострадания. За этой внимательной и усердной работой застает её кормилица Церера и издали еще восклицает: "Ах, достойная жалости Психея! Венера в тревожных поисках по всему свету неистовствует, твоих следов ищет, готовит тебе страшную кару, всю божественную силу свою направляет на месть тебе, а ты заботишься тут о моих колосьях и ничего больше для своего спасения не предпринимаешь?" Тут Психея бросилась к ее ногам, орошая их горючими слезами; волосами землю и богинины следы подметает и всевозможными просьбами взывает к ее благосклонности: "Заклинаю тебя твоей десницей плодоносной, радостными жатвы обрядами, сокровенными тайнами корзин, крылатой колесницей драконов, твоих слуг, бороздою почвы сицилийской, колесницею хищною, землею цепкою, к беспросветному браку Прозерпины схождением, светлым обретенной дочери возвращением и прочим, что окружено молчанием в святилище Элевсина аттического, - окажи помощь душе несчастной Психеи, к твоей защите прибегающей. Позволь мне схорониться хоть на несколько деньков в этой груде колосьев, покуда страшный гнев столь великой богини с течением времени не смягчится или, по крайней мере, покуда мои силы, ослабленные долгими муками, от спокойной передышки не восстановятся". Церера отвечает: "Слезными мольбами твоими я тронута и хочу помочь тебе, но совсем не намерена вызывать недовольство моей родственницы, с которой я связана узами старинной дружбы, и к тому же - женщины доброй. Так что, уходи сейчас же из этого помещения и будь довольна, что я не задержала тебя и не взяла тебя под стражу". Психея, получив, вопреки своим ожиданиям, отказ и удрученная двойной скорбью, снова пускается в путь и видит среди сумеречной рощи в глубокой долине новый храм, построенный с замечательным искусством; не желая пропустить ни единого средства улучшить свою судьбу, а наоборот, готовая заслужить милость какого угодно божества, приближается она к святым вратам. Видит она и драгоценные приношения, и полотнища с золотыми надписями, развешанные по веткам деревьев и дверным косякам; с изъявлением благодарности значилось в них и имя богини, которой дары посвящались. Тут, отерев прежде всего слезы, Психея склоняет колени и, охватив руками еще не остывший алтарь, возносит следующую молитву: "Сестра и супруга Юпитера великого, находишься ли ты в древнем святилище Самоса, что славится как единственный свидетель твоего рождения, младенческого крика и раннего детства; пребываешь ли ты в блаженном пристанище Карфагена высокого, где чтут тебя, как деву, на льве по небу движущуюся, или вблизи берегов Инаха, который прославляет тебя, как супругу Громовержца и царицу богинь, охраняешь ты славные стены аргосские, ты, которую весь Восток чтит как Зигию и везде на западе Луциной именуют, - будь мне в моей крайней нужде Юноной-покровительницей и изнемогающую в переживаемых мною мучениях от страха грозящих опасностей меня освободи! Насколько знаю я, охотно приходишь ты на помощь беременным женщинам, находящимся в опасности". Когда она взывала таким образом, вдруг предстала ей Юнона во всем своём величии, присущем царственной богине, и сейчас же говорит она Психее: "Поверь мне, дорогая, я охотно склонилась бы к твоим просьбам, но противодействовать воле Венеры, моей невестки, которую я всегда, как дочь, любила, мне совесть не позволяет. Да, кроме того, и законы, запрещающие покровительствовать чужим беглым рабам без согласия их хозяев, от этого меня удерживают". Устрашенная новым крушением своих надежд, Психея, не будучи в состоянии достигнуть крылатого своего супруга, отложив всякую надежду на спасение, предалась такому ходу мыслей: "Кто же еще может попытаться помочь мне в моих бедствиях, кто может оказать мне поддержку, когда никто из богинь, даже при желании, не в силах принести мне пользы? Куда же теперь я направлю стопы свои, окруженная со всех сторон западнями, и под чьей кровлей, хотя бы во мраке притаившись, укроюсь я от неотвратимых взоров Венеры? Вооружись, наконец, Психея, присутствием духа, смело откажись от пустой, ничтожной надежды, добровольно отдай себя в распоряжение своей владычицы и, может быть, этой, хоть и запоздалой, покорностью ты смягчишь ее жестокое преследование! Кто знает, может быть и того, кого ты так долго ищешь, ты там же и найдешь, в материнском доме?" Итак, готовая покориться, но не надеясь на успех этой попытки, вернее же - к несомненной гибели готовая, Психея обдумывала, с чего лучше будет начать свою просительную речь. А Венера, отказавшись от мысли найти её земными средствами, устремляется на небо. Она приказывает, чтобы приготовили ей её колесницу, которую золотых дел мастер Вулкан с изощренным умением соорудил ей как свадебный подарок. Тонким напильником выровняв, он придал ей такую красоту, что сама утрата части золота сделала её еще более драгоценной. Из множества голубок, что ютятся возле покоев владычицы Венеры, отделяются, вдруг, две белоснежные пары, в веселом полете поворачивая переливчатые шейки, и немедленно впрягаются в осыпанную драгоценными камнями упряжь колесницы, и, приняв госпожу, они радостно взлетают. Сопровождая шумным чириканьем колесницу богини Венеры, резвятся воробышки и прочие звонкоголосые пташки, сладко оглашая воздух нежными трелями, так возвещают они прибытие богини. Облака расступаются, небо открывается перед своею дочерью, вышний эфир с весельем приемлет богиню, и певчая свита великой Венеры ни встречных орлов, ни хищных ястребов не боится. Тут, сейчас же, она направляется к царским палатам Юпитера и надменным, властным тоном заявляет, что ей необходимо воспользоваться помощью звучноголосого бога Меркурия. Не выразили отказа темные брови Юпитера. Посему, торжествуя, в сопровождении призванного Меркурия, Венера опускается с небес и в волненьи так ему провозглашает: "Братец мой, Аркадий, ты ведь знаешь, что никогда Венера, сестра твоя, ничего тайком от Меркурия и не предпринимала; думаю, что тебе известно также, сколько уже времени я не могу отыскать скрывающуюся от меня служанку. И мне ничего другого больше не остается, как через твое глашатайство объявить всенародно, что за указание, где она прячется, будет выдана особая награда. Так вот, поспеши же с моим поручением, причем, подробно перечисли приметы, по которым можно узнать эту Психею, чтобы провинившийся в недозволенном укрывательстве её не мог отговориться незнанием". С этими словами передает она Меркурию послание, где обозначено имя Психеи и прочее, после чего сразу же удаляется к себе домой. Не замедлил Меркурий послушаться. Обегая и облетая на крылах своих все народы, он так провозглашал повсюду, исполняя порученное ему дело: "Если кто-либо вернет сбежавшую или сможет указать место, где скрывается беглянка, смертного царя дочь, служанка Венеры, по имени Психея, и заявит об этом глашатаю Меркурию за муртийскими метами, то в виде награды за сообщение получит он от самой владычицы любви Венеры семь поцелуев сладостных и еще один самый медовый с ласковым языка прикосновением". После такого объявления Меркурия, желанность подобного вознаграждения побудила всех людей наперебой приняться за поиски девушки. Все это окончательно заставило Психею отбросить всякую медлительность. Она уже приближалась к воротам своей владычицы, как вдруг выбегает Привычка, из числа Венериной челяди, и тотчас же кричит в лицо Психее: "Наконец-то служанка негоднейшая, уразумела ты, кто есть над тобой госпожа! Неужели по свойственной тебе наглости характера начнешь ты прикидываться, будто бы тебе неизвестно, каких трудов стоило отыскивать тебя? Но хорошо, что ты именно ко мне попалась, словно в самые когти Орка угодила, так что немедленно понесешь наказание за свою строптивость", - и, смело вцепившись ей в волосы, она потащила её, меж тем, как бедная Психея не оказывала ей никакого сопротивления. Как только Венера увидела, что Психею привели и поставили пред лицом ее, она разразилась громким хохотом, как человек, доведенный гневом до бешенства, она затрясла головой, принялась чесать правое ухо и говорит: "Ну, наконец-то ты удостоила свою свекровь посещением! Или, может быть, ты пришла проведать мужа, который мучается от нанесенной тобою раны? Но будь спокойна, красавица, я сумею обойтись с тобою, как заслуживает того такая добрая невестка! - И кричит: - Где тут Забота и Уныние, мои служанки?" Им, явившимся на зов, Венера и передала Психею на истязание. А те, согласно приказу хозяйки, избив бедняжку Психею плетьми и предав другим мучениям, снова привели ее пред господские очи. Опять Венера покатилась со смеху и говорит: "Наверное, ты рассчитываешь, что во мне вызовет сострадание зрелище вздутого живота твоего, славное отродье которого собирается осчастливить меня званием бабушки? Действительно, большая честь для меня в самом цвете лет называться бабушкой и слышать, как сына низкой, смертной рабыни зовут Венериным внуком. Впрочем, я, глупая, напрасно произношу слово "сын": ваш, так называемый, брак был неравен, к тому же, заключенный в загородном помещении, без свидетелей, без согласия отца, он не может считаться действительным, так что родится от него незаконное дитя, если я вообще позволю тебе доносить его". Сказав так, Венера налетает на Психею, по-всякому платье ей раздирает, за волосы таскает, голову её трясет и колотит нещадно, затем берет рожь, ячмень, просо, мак, горох, чечевицу, бобы - все это перемешивает и, насыпав в одну большую кучу, говорит: "Думается мне, что такая безобразная рабыня ничем другим не могла любовникам угодить, как усердной службой; хочу и я попытать твое уменье. Разбери эту кучу смешанного зерна и, разложив всё как следует, зерно к зерну отдельно, до наступления вечера представь мне свою работу". И указавши девушке на ворох столь разнообразных зерен, Венера отправляется на брачный пир. Психея даже руки не протянула к этой беспорядочной и не поддающейся разбору куче, и удрученная столь жестоким повелением, молчала и не шевелилась. Вдруг какой-то крошечный деревенский муравьишко, знающий, как трудна подобная работа, сжалившись над сожительницей великого бога и возмутившись ненавистью свекрови, принимается бегать туда-сюда, ревностно сзывает тут все сословие окрестных муравьев и упрашивает их: "Сжальтесь, проворные питомцы земли, всех питающей, сжальтесь над молоденькой красавицей, супругой Амура, придите со всей поспешностью ей на помощь". И ринулись одна за другой волны шестиногих существ, со всем усердием по зернышку кучу разбирают и, отдельно всё по сортам распределив и разложив, быстро с глаз исчезают. С наступлением ночи прибывает Венера с брачного пира, опьяненная вином, распространяя благоухания, по всему телу увитая гирляндами роз блистающих, и, видя, как тщательно исполнена её работа, восклицает: "Не твоя, негодница, не твоих рук эта работа! Это сделал тот, кому, на его и на твое несчастье, ты понравилась!" И, бросив Психее кусок черствого хлеба, она пошла спать. Меж тем, Амур, одинокий узник, запертый внутри дома в отдельную комнату, усердно охранялся, отчасти для того, чтобы пылкою резвостью рану себе не разбередил, отчасти, чтобы с желанной своей супругой не встретился. Так прошла мрачная ночь для разделенных и под одной крышей разлученных любовников. Но как только Аврора взошла на свою колесницу, Венера позвала Психею и обратилась к ней с такими словами: "Видишь, вон там рощу, что тянется вдоль берега текущей мимо речки? Кусты на её краю расположены над соседним источником. Там, пасясь без надзора, бродят откормленные овцы, покрытые золотым руном. Я приказываю тебе, немедленно, принести мне клочок этой драгоценной шерсти, добыв его каким угодно способом". Психея послушно отправляется, но не для того, чтобы оказать повиновение, а чтобы, бросившись с берега в реку, обрести, наконец, успокоение от бед своих. Но, вдруг, из реки, сладчайшая музыка легким шелестом ветерка нежного и вдохновенного, обратилась к Психее тростинка зеленая: "Психея, милая, столько бед испытавшая, не пятнай священных вод этих, несчастною своею смертью и смотри не приближайся в этот час к ужасным овцам: когда палит их солнечный зной, на них, обычно, нападает дикое бешенство, и они причиняют гибель всем смертным то острыми рогами, то лбами каменными, а подчас и ядовитыми укусами. Когда же после полудня спадет солнечный жар и приятная речная прохлада стадо успокоит, тогда ты можешь спрятаться под тем широчайшим платаном, что черпает себе влагу из той же реки, что и я. И, как только утихнет бешенство овец, и они вернутся в свое обычное состояние, ты найдешь золотую шерсть, застрявшую повсюду среди переплетенных ветвей, - стоит тебе лишь потрясти листву". Так наставляла простодушная и милосердная тростинка страдалицу Психею, как избавиться ей от верной гибели. И Психея прилежно внимала её советам, и раскаиваться ей не пришлось: все в точности исполнив, она тайком набирает полную пазуху мягкой золотисто-желтой шерсти и приносит всё Венере. Однако, это не вызвало одобрения у госпожи - вторичное исполнение вторичного, сопряженного с опасностью, приказа. Нахмурив брови и злобно улыбнувшись, Венера говорила так: "Небезызвестен мне и этого подвига распутный свершитель! Но, вот, я испытаю как следует, вполне ли ты обладаешь присутствием духа и особенным благоразумием. Видишь, там, высящуюся под высочайшей скалой вершину крутой горы, где из сумрачного источника истекают тёмные воды? Приблизившись к вместительной, замкнутой со всех сторон котловине, они орошают стигийские болота и питают рокочущие волны Коцита. Оттуда, из самого истока глубокого родника, зачерпнув ледяной воды, ты немедленно принесешь мне её в этой скляночке". Сказавши так, она с еще более страшными угрозами передает ей бутылочку из граненого хрусталя. И Психея, с усердием, ускорив шаг, устремляется к самой вершине горы, думая, не найдет ли она хоть там конец горестной своей жизни. Но, добравшись до мест, прилежащих к указанному хребту, видит она смертельную трудность необъятного этого восхождения. Невероятная, по своей громадности, и безнадежная, по недоступной крутизне, высоченная скала извергала из каменистых теснин приводящие в ужас струи; выброшенные из жерла наклонного отверстия, они тотчас же сбегали по круче и, скрывшись в выбитом русле узкого канала, неприметно для глаза стекали в соседнюю долину; направо и налево из углублений в утесах выглядывали, вытянув длинные шеи, свирепые Драконы, глаза которых были обречены на неусыпное бдение и зрачки вечно глядели на свет. К тому же, эти странные воды, живые, обладали даром речи, и сами себя охраняя, поминутно восклицали: "Назад! Что делаешь? Смотри! Что задумала? Берегись! Беги! Погибнешь!" Окаменела Психея, видя невыполнимость своей задачи, телом была там, но чувствами отсутствовала, и, совершенно подавленная тяжестью безвыходной опасности, она была лишена даже последнего утешения - слез. Но не скрылись от справедливых взоров благостного провидения страдания души невинной. Царственная птица Юпитера Всевышнего, хищный орел предстал внезапно, распростерши в обе стороны крылья, и, вспомнив старинную свою службу, когда, по наущению Амура, похитил он для Юпитера фригийского виночерпия, подумал, что, оказав своевременную помощь супруге Купидона в ее трудах, почтит он и самого бога, и, покинув высоты стезей Юпитеровых, стал летать он над головой девушки и так к ней повел свою речь: "И ты ещё надеешься, Психея, простушка, неопытная в таких делах девушка, достать украдкой хоть одну каплю этой влаги или хотя бы приблизиться к этому священному и опасному источнику? Разве ты, хоть понаслышке не знаешь, что эти стигийские воды страшны богам и даже самому Юпитеру? Ибо, как вы клянетесь обычно вышнею волей богов, так небожители - величием Стикса! Но, всё же, дай мне твою склянку". И быстро взяв посуду в свои когти, приведя в равновесие громаду своих колеблющихся крыльев, орёл взлетает, уклоняясь то вправо, то влево, стремительно пролетая мимо ряда драконовых пастей с оскаленными зубами и трехжалыми извивающимися языками к шипящим злобой водам, грозно кричащим ему, чтобы удалился он, пока цел. Тогда орёл отвечает, что стремится к ним по приказанию самой Венеры, исполняя её порученье, и выдумка эта немного облегчает ему возможность доступа к воде. Так, с радостью получив наполненную страшной жидкостью скляночку, Психея, как можно скорее, отнесла её Венере. Но даже теперь Психея не смогла снискать одобрения у разгневанной богини. Та, со зловещей улыбкой, грозящей ещё большими и злейшими бедами, обращается к ней: "Как я вижу, ты - великая и прямо-таки опытная колдунья, что так совершенно исполняешь столь трудные задачи. Но вот что, куколка моя, должна ты будешь для меня сделать: возьми теперь эту же баночку, - и вручает ей, - и скорее отправляйся в преисподнюю, в загробное царство самого Орка. Там ты отдашь баночку Прозерпине и скажешь: "Венера просит тебя прислать ей немножечко твоей красоты, хотя бы на один денёк, так как собственную она всю извела и истратила, покуда ухаживала за больным сыном". Сделаешь это, и тут же возвращайся, не мешкая, так как мне нужно умаститься тем снадобьем, чтобы пойти на собрание богов". Тут, больше чем когда-либо, почувствовала Психея, что настал её последний час; несчастная девушка поняла, что без всякого прикрытия посылают её на верную смерть. Что может быть ещё страшнее? Приказывают ей отправляться в Тартар, к душам усопших, добровольно, на собственных ногах. Не медля более, Психея устремилась к какой-то высочайшей башне, собираясь броситься оттуда вниз, так как считала, что таким путем лучше и успешнее всего можно сойти в преисподнюю. Но башня неожиданно сама издает голос и говорит: "Зачем, бедняжка, искать тебе гибели в пропасти? Почему новые опасности и труды так сильно удручают тебя? Ведь, как только дух твой отделится однажды от тела, конечно, сойдешь ты в глубокий Тартар, но назад оттуда ни при каких условиях уже не вернешься. Вот послушай-ка меня. Неподалеку отсюда находится Лакедемон, знаменитый город Ахайи; по соседству с ним отыщи Тенар, скрытый среди безлюдных мест. Там есть расщелина Дита, и через эти зияющие врата видна дорога непроходимая; как только ты ей доверишься и переступишь порог, так прямым путем и достигнешь Оркова царства. Но только вступать в этот сумрак должна ты не с пустыми руками: в каждой - держи по ячменной лепешке, замешенной на меду с вином, а во рту неси две монеты. Пройдя уже значительную часть смертоносной дороги, ты встретишь хромого осла, нагруженного дровами, а при нём - хромого же погонщика; он обратится к тебе с просьбой поднять ему несколько поленьев, упавших из вязанки, но ты не говори ему ни единого слова и молча иди дальше. Вскоре, ты дойдешь до реки мёртвых, над которой начальником поставлен Харон, тут же требующий пошлины и только тогда перевозящий путников на другой берег в своём утлом челне. Пойми, что и среди умерших процветает корыстолюбие: даже такой бог, как Харон, сборщик податей у Дита, ничего не делает даром, и умирающий бедняк должен запастись деньгами на дорогу, потому что, если нет у него случайно в наличии меди, никто не позволит ему благополучно испустить дух. Грязному этому старику Харону ты и дашь в уплату за перевоз один из тех медяков, которые будут у тебя с собою, но так, чтобы он сам, своей рукой, вынул монету у тебя изо рта. Это ещё не все: когда ты будешь переправляться через медлительный поток, выплывет какой-то мёртвый старик на поверхность и, простирая к тебе свою сгнившую руку, будет просить, чтобы ты втащила его в лодку, но ты не поддавайся недозволенной жалости. Это тебя погубит. Потом, когда, переправившись через реку, ты пройдешь немного дальше, увидишь старых ткачих, занятых тканьем; они попросят, чтобы ты приложила свою руку к их работе, но это не должно тебя касаться. Ведь, все это и многое другое будет возникать по коварству Венеры, чтобы ты выпустила из рук хоть одну лепешку. Не думай, что потерять эти ячменные лепешки пустое, ничтожное дело: если хотя бы одну из них ты утратишь, света белого больше не увидишь. Преогромный пес с тремя страшными головами, громадный и злой, извергая громоподобное рычанье из своей пасти и тщетно пугая мертвых, которым зла причинить не может, лежит у самого порога чёрных чертогов Прозерпины и постоянно охраняет обширное жилище Дита. Дав ему для укрощения одну из двух лепешек, ты легко пройдешь мимо него и достигнешь скоро самой Прозерпины, которая примет тебя любезно и милостиво, предложит мягкое сиденье и попросит отведать пышной трапезы. Но ты не соглашайся, а просто сядь на землю и возьми только обычного хлеба, и расскажи ей, зачем пришла, и, приняв то, что тебе дадут, возвращайся обратно; смягчи ярость собаки оставшейся лепешкой, заплати скупому лодочнику второй монетой, которую ты сохранила, и, переправившись через реку, снова вступишь ты на прежнюю дорогу, и снова увидишь хоровод небесных светил. Но, вот, о чем я считаю особенно нужным предупредить тебя прежде всего: не вздумай открывать баночку, которая будет у тебя в руках, или заглядывать в неё, не проявляй любопытства к скрытым в ней сокровищам божественной красоты". Так прозорливая башня изложила испуганной девушке свое пророчество. Психея, тут же, не мешкая, направляется к Тенару, взяв, как положено, монеты и лепешки, спускается по загробному пути, затем, молча пройдя мимо убогого погонщика ослов, дав монету перевозчику за переправу, оставив без внимания просьбы выплывшего покойника, пренебрегши коварными мольбами ткачих и успокоив страшную ярость пса лепешкой, проникает в чертоги Прозерпины. Не польстившись на предложенное хозяйкой сиденье мягкое и кушанье сладкое, но сев смиренно у её ног и удовольствовавшись простым хлебом, передала Психея ей поручение Венеры. Сейчас же запрятала девушка наполненную и закупоренную баночку и, заткнув глотку лаявшему псу брошенной другой лепешкой, заплатив оставшейся монетой лодочнику Харону, выбралась она из преисподней гораздо веселее, чем шла туда. Снова увидела Психея свет белый и поклонилась ему. Но, хотя и торопилась она поскорее исполнить то поручение, дерзкое любопытство овладело ею. "Какая я глупая, - говорит она себе, - что несу с собой божественную красоту и не беру от неё хоть немножечко для себя, чтобы понравиться прекрасному моему возлюбленному". И, сказав так, она не удержалась и открыла баночку. А там ничего-то и нет, никакой красоты, только спрятан был там сон подземный, поистине стигийский; сейчас же вырвался он из-под крышки, окутал доверчивую Психею; и по всему телу разлилось густое облако оцепенения и овладело ею, упавшей в тот же момент на лесной, неприметной тропинке. И лежала девушка недвижно, словно спящий мертвец. Но Амур, выздоровев от своей тяжкой раны и не перенеся столь продолжительного отсутствия Психеи, ускользнул через высокое окно комнаты, где был закрыт матерью, и, с удвоенною быстротой полетев на отдохнувших во время долгого бездействия крыльях, мчится к своей Психее, тщательно снимает с нее сон и прячет его на прежнее место в баночку. Психею же он будит безопасным уколом своей стрелы и говорит: "Вот ты, моя бедняжка, опять чуть не погибла, все из-за того же своего любопытства. Но пока что, в точности исполни поручение, которое моя мать дала тебе своим приказом, а об остальном я позабочусь". С этими словами проворный возлюбленный вспорхнул на крыльях, а Психея поспешила отнести Венере Прозерпинин подарок. Меж тем Амур, мучимый неудовлетворённой страстью и боясь внезапной суровости своей матери, принимается за старые хитрости; он, достигнув на быстрых крыльях самой выси небес, со скорбным лицом обращается с мольбами к великому Юпитеру и излагает ему суть дела. Тогда Юпитер, потрепав Купидона по щеке и поднеся к своему лицу его руку, целует её и говорит ему: "Хоть ты, сынок, господин мой, никогда и не оказывал мне должного почтения, присужденного мне собранием богов, а наоборот, грудь мою, где предопределяются законы стихий и чередования светил, часто поражал ударами и нередко позорил грехами земных вожделений, так что пятнал мою честь и доброе имя, заставляя нарушать законы, в особенности Юлиев закон, и общественную нравственность позорными прелюбодеяниями; унизительным образом ты заставлял меня также светлый лик мой менять на вид змеи, огня, зверей, птиц и домашнего скота, - но все же, памятуя о своей снисходительности, а также и о том, что ты вырос на моих руках, я исполню все твои желания, сумей только уберечься от своих недоброжелателей. И еще, в ответ на это благодеяние должен ты, если на земле в настоящее время находится какая-нибудь девушка несравненной красоты, отдать мне ее в вознаграждение". Сказав так, приказывает владыка Юпитер Меркурию немедленно созвать всех богов на заседание и объявить, что на того, кто не явится на небесный совет, будет наложен штраф в десять тысяч нуммов. Боясь этого, небожители быстро наполняют покои, и Юпитер, сидя выше всех на возвышенном седалище, так провозглашает: "Боги, внесенные в списки Музами, конечно, все вы знаете этого юношу Амура, который вырос у меня на руках. Решил я какой-нибудь уздой сдержать буйные порывы его цветущей молодости; хватит, что ежедневно его порочат рассказами о прелюбодеяниях и всякого рода неприятностях. Уничтожить надлежит всякий повод к этому и связать мальчишескую распущенность брачными узами. Амур, без моего повеления выбрал себе некую девушку и невинности лишил её; пусть же теперь она останется при нём, пусть он ею владеет и в объятиях Психеи пусть наслаждается он Вечной Любовью. И, обратясь к Венере, Юпитер продолжал: - А, ты, дочка, отбрось всякую печаль и не бойся, что твой знаменитый род и положение пострадают от брака со смертной. Я сделаю так, что союз не будет неравным, но будет он законным, сообразно гражданским и небесным установлениям". Немедленно он отдает приказ Меркурию сейчас же схватить Психею и доставить её на небо и, протянув ей чашу с амброзией, говорит: "Прими, Психея, напиток богов, стань бессмертной. Пусть никогда Амур не отлучается из объятий твоих, и да будет этот союз на веки веков". И без промедления свадебный стол роскошный накрывают. На почетном ложе возлежал новобрачный Амур, прижав к груди свою любимую Психею. Подобным же образом возлежал и Юпитер со своей Юноной, а за ними по порядку и все боги. Чашу с нектаром, что богам вино заменяет, Юпитеру подавал портной его, славный отрок сельский, остальным же гостям подносил Либер. Вулкан кушанья готовил, Оры осыпали всех розами и другими цветами, Грации окропляли богов благовониями. Музы оглашали воздух прекрасным пением. Аполлон пел под кифару, страстная Венера в такт музыке сладкой плясала в таком сопровождении: Музы пели хором, Сатир играл на флейте, а Паниск дул в свирель. Так, надлежащим образом, была передана в супружескую власть Амура его возлюбленная Психея, а, когда пришел срок, родилась у них дочка, которую мы зовем Наслаждением...
ЛУЦИЙ АПУЛЕЙ "Метаморфозы" © Copyright: Сергей Рикардо, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
