Ни одно возражение еще никого не переубедило, Михаил Харитонов — не школьник, ловить его на фактических мелочах я не вижу смысла, хотя с оценочной лексикой он несколько перебрал. Сместил там, поджал здесь — и беспристрастно вроде бы изложенная биография памфлетизируется на глазах. Все это взывает к ответу: «Ему прет карта» — чтоб вам так перла. Я биографию Окуджавы писал два года, не вполне закончил до сих пор и лютому врагу не пожелал бы подобного везения. И про то, что его «заставляли писать» военные песни — он нигде и никогда не говорил, да это и невозможно было: как раз военный-то его цикл был чуть не самым крамольным. «Ах, война, она не год еще протянет» — кто мог заставить написать эту вещь с ее ненавистью к картонной героике? Где хоть одна конкретная цитата, дезавуирующая песню «До свидания, мальчики», за которую Окуджава подвергся проработке — как смеет он великую войну называть «подлой»?! «Стыдливый редактор отворачивается от назойливого графоманчика, у нас, мол, нет бумаги» — история из 1936 года, когда двенадцатилетний Булат гостил в Тбилиси и повелся на совет дяди сходить в Союз писателей; что, и это поставим в вину? Окуджаве приходится отдуваться даже за апокрифическую дочь чекиста, щеголявшую в кружевных трусиках с кровавыми разводами, — при том, что отец Окуджавы чекистом сроду не был и сам от рук этих же чекистов погиб. Тут автора несколько понесло, но ему уж очень хочется проассоциировать Окуджаву еще и с чужими окровавленными трусиками — помнится, так Доренко увязывал Примакова с чужим окровавленным суставом.
«Победное шествие Окуджавы по военной теме» началось не с фильма «Белорусский вокзал», а с песен «Медсестра Мария» и «Простите пехоте» — соответственно 1957 и 1961 годов, причем победным оно было только в смысле скорости распространения. Если бы М. Харитонов посмотрел «Белорусский вокзал», он знал бы, что фильм этот, аскетичный по стилистике и продиравшийся на экран с великим трудом, был первым в советском искусстве прямым высказыванием о статусе ветеранов, о фактическом предательстве Родины по отношению к ним, о том, как война осталась их звездным часом, потому что никогда больше они, по сути, не были нужны стране; и песня Окуджавы, стилизованная под окопную лирику, звучала там гимном поколения, которое предали. «Облака фимиама», в которых парил Окуджава после 1970 года, — это, надо полагать, исключение его из партии в 1972 году (остановленное Гришиным из страха перед «мнением Запада»), разносные статьи В. Бушина и иже с ним, сопровождавшие каждую «историческую фантазию», и доносительские рецензии Т. Глушковой. Не станем углубляться в путаницу с датировками (первая пластинка Окуджавы вышла в 1966 году в Англии, на студии Flegon records); это в конце концов не так важно. Важен тон, а тон продиктован отношением, а отношение явно серьезней мелочных придирок. Тут неприязнь, не побоюсь этого слова, онтологическая.
В чем, собственно, главная претензия Харитонова к Окуджаве? Дело даже не в его либерализме — мало ли было либералов. Дело, оказывается, в том, что он не чувствовал вины за отца-коммуниста, принесшего России неисчислимые беды. Но и эта претензия, на поверку, бьет мимо: если отец Окуджавы вместе с братьями кому и принес беды, то главным образом Грузии, где они способствовали в феврале 1921 года установлению советской власти (в чем Михаил и Николай Окуджава позже многократно раскаялись, уйдя в оппозицию). В России Шалва Окуджава отнюдь не зверствовал. Более того — сделавшись парторгом Уралвагонстроя (не по своей воле, из-за конфликта с Берией, вытеснившим его из Тифлиса), он, по воспоминаниям рабочих, был единственным, кто всемерно старался облегчить участь раскулаченных, высланных на уральскую стройку. Он налаживал быт, разрешил частную торговлю, устроил базар — в общем, Шалву Окуджаву любили на Вагонке. И сын его всю жизнь каялся за материнскую и отцовскую непримиримость, говорил, в том числе и автору этих строк, что его родители сами выстроили систему, которая их пожрала. Правда, в письмах к сыну другого уралвагонстроевского репрессированного — Лазаря Марьясина — Окуджава признавался: «Один критик написал о романе, что, несмотря на обаяние окуджавской прозы, вызывает возмущение, что автор описывает с любовью родителей-коммунистов, которые творили зло! Я думаю: болван! А как должен был описывать своих родителей десятилетний мальчик? Какими он должен был их видеть?» Разумеется, можно предъявить к тринадцатилетнему Окуджаве убойную претензию: он не оценил, не поддержал сталинского национального и социального реванша, не приветствовал низвержения подлой коммунистической элиты (в основном, конечно, инородческой — еврейской, грузинской, латышской)… Не стану оспаривать основной тезис, поскольку это бесполезно; концепт насчет справедливого сталинского реванша не нов, а что он для меня сомнителен — так это, вероятно, происхождение подкачало. Боюсь, однако, что если бы Окуджава категорически осудил родителей-большевиков — ему досталось бы от М. Харитонова за предательство. «Пуля дырочку найдет», как писал сам Окуджава, и это невольно рифмуется с другим его предсказанием: «Чужой промахнется, а уж свой в своего всегда попадет». Конечно, Окуджава Харитонову не «свой», но это и есть главная трагедия России — ее граждане так друг к другу непримиримы, что никакого внешнего агрессора не надо…
В чем же исток этой ненависти к Окуджаве? Может быть, в том, что он всю жизнь жаждал реванша, тайно хотел отомстить за отца — и потому приветствовал крах СССР? Но эта схема тоже не выдерживает критики: первым озвучил ее Хрущев. На деле Окуджава вступил в партию в 1956 году — как многие, искренне «купившись» на очищение, покаяние и возвращение к ленинским нормам; он был не просто коммунарским сыном, но и правильным советским мальчиком, чьи коммунистические иллюзии, видимо, не были изжиты до конца жизни. Среди его поздних стихов — множество горьких сетований на всеобщий распад. «Видно, все должно распасться. Распадайся же. А жаль!» Можно, конечно, упрекнуть Окуджаву в русофобии и недостаточном патриотизме, но он-то, в отличие от многих единомышленников, не эмигрировал. «Среди стерни и незабудок не нами выбрана стезя, но Родина есть предрассудок, который победить нельзя» — это его формула, и я не знаю, что к ней добавить. «Но из грехов нашей Родины вечной не сотворить бы кумира себе» — вот, наверное, чего не могут простить Окуджаве иные патриоты: да, он отказывался обожествлять Родину во всех ее проявлениях и все ей прощать априори. Между тем он же сказал: «Но вам сквозь ту бумагу белую не разглядеть, что слезы лью, что я люблю Отчизну бедную, как маму бедную мою», — многие ли записные патриоты могут похвастаться такими признаниями?
Все опять глубже, и пора бы уже назвать вещи своими именами: Окуджава вызывает ненависть необъяснимую и немотивированную, причем у людей диаметрально противоположных взглядов и темпераментов: что общего у Галковского с, простите, Лямпортом? У Харитонова с Яркевичем? А вот поди ж ты. Проще всего сказать, что бесов крючит от ладана, но это будет и неточно, и оскорбительно. Думаю, самая глубокая причина — заставившая в свое время и Владимира Гостюхина бросать пластинки Окуджавы ему под ноги, — заключается в несовместимости окуджавских песен и того мира, который мы видим вокруг себя. Мы не прощаем этому человеку навеянных им грез и принесенных им обольщений, не прощаем ему и того, что он — в реальности — субтильный грузин с усиками, коммунарский сын. Ведь написанные им песни так прекрасны, что должны бы исполняться рослым красавцем либо вообще быть анонимными: они по сути — народные, так же бессодержательны и универсальны. Он занес к нам сюда несколько небесных звуков — а сам, видите ли, подписывал письма: сначала в защиту диссидентов, потом с требованием «раздавить гадину»… Сколько народу подписало то письмо — а простить не могут только Окуджаве: не с Юрия же Черниченко спрашивать? Не Стреляный же занес к нам сюда небесные звуки? А Окуджава — занес: соблазнил своим последним троллейбусом, голубым шариком, бумажным солдатиком. Мы и поверили. А жизнь — она вон какая.
Главная претензия к Окуджаве — именно его пресловутое «арионство»: то, что он своим присутствием — и своими песнями — как бы, получается, благословил и девяностые, и шестидесятые, и семидесятые, и отца-коммунара, и всех приватизаторов. Попытался натянуть человеческое лицо на стальные и каменные сущности. А это нечестно. Лучше без человеческого лица. Разоблачителям невдомек, что единственную ценность в мире только и представляет это самое человеческое лицо, несчастное, жалкое, чаще всего мокрое от слез, — но именно ради него мы сюда и приходим. Никакие сверхчеловеческие, монументальные громады не отменят и не заменят крошечного подвига милосердия и взаимопонимания, никакие великие задачи не задушат и даже не уравновесят простой человеческой сентиментальности. Ведь апология сверхчеловечности, бесчеловечности, архаических непримиримых ценностей, толп, стад, монументальных свершений — во многих случаях не что иное, как вопль оскорбленной души: если все в мире так ужасно, пусть человеческого не будет в нем вообще! Нельзя сажать цветы на могилах, потому что цветы становятся оправданием могил! Нельзя набрасывать цветной покров на язвы мира! А Окуджава только тем и занимался, что делал жизнь приемлемой — тогда как честней и правильней, наверное, было бы вообще к чертям отвергнуть такой мир. Ведь человеческое, сентиментальное, сладкозвучное — только компрометирует его.
Окуджаве не могут простить того, что его сентиментальность сочеталась с абсолютно коммунарской последовательностью в собственных взглядах и поступках: он в самом деле не мог не одобрить расстрела Белого дома, это вытекало из всей его жизненной практики, у него были не убеждения, а предрассудки, и он им оставался по-кавказски верен. А вот нельзя. Сентиментальный воин — каким он и был по сути, и все его «сентиментальные марши» и «грустные солдаты» работают на этот образ — для многих именно онтологически неприемлем: или ты воюешь — и тогда никого не жалей, — или жалеешь — и тогда, извини, бросай оружие. Но ведь именно в этом сочетании — вся ценность и неоднозначность позиции Окуджавы; только этим он и интересен в плане мировоззренческом и эстетическом. Понимаю, что вместить такое «скрещение» всегда трудно — ведь и у Лермонтова оно часто режет глаз: солдат, бретер, часто имморалист — и на тебе, «Воздушный корабль». Не смей компрометировать человеческое солдатским — или, как полагают многие, солдатское человеческим: бесчеловечность вообще часто привлекательна, многие покупаются.
Окуджава привнес в русскую литературу кавказский фатализм в сочетании с русской фольклорной скорбью: принимать участь — и плакать над участью, неукоснительно следовать долгу — и ненавидеть долг. Вероятно, эта коллизия умерла вместе с советским социумом: долг рухнул вместе с идеологемой (другой у большинства не нарос, религиозность не укоренена), а сентиментальность разрушена, поскольку она вообще-то есть свойство высокоорганизованной души, а эта высокая организация канула вместе с советской империей. Сегодня у нас — ни долга, ни милосердия, ни, соответственно, их конфликта; одно взаимное раздражение да составление списков на уничтожение. И когда среди этого голос Окуджавы напоминает нам — «Все мы топчемся в крови, а ведь мы могли бы…» — у многих возникает честное желание его заткнуть, чтобы не травил душу.
Так что понять М. Харитонова по-человечески я могу. Другое дело, что виноват здесь не Окуджава. Просто он лучше и потому нагляднее других.
В роковой вечер 3 октября, в последовавшую затем ночь и в последовавшие затем дни, слушая не иссякающие рассказы сотрудников "Останкино" о нападении на телецентр и о пережитых ими тревогах (а рассказы эти заняли, в общем, больше эфирного времени, нежели война в самом Белом доме и вокруг него), я вспоминала тот июньский вечер 1992 года, когда горели Бендеры, невозможно было подобрать раненых и похоронить убитых, а в Москве, на Красной площади, запускали фейерверки в честь гремящего здесь рок-фестиваля. Два-три кратчайших сюжета - вот и все, что показало "Останкино" о трагедии Бендер москвичам, так и не узнавшим ни о так называемых труповозках на улицах (местные телевизионщики сделали на этой основе пронзительную ленту "Ладья Харона"), ни о рефрижераторах у моргов, неделями ожидающих опознания переполняющих их трупов. Зато теперь в Москве пугают детей "приднестровцами" - мифологическими чудовищами, ни с того ни с сего ринувшимися на бедное "Останкино" из черных бункеров Белого дома.
Нет, я вовсе не иронизирую, но ведь у всякого следствия должны быть свои причины, а у трагедии таких масштабов, как события 3-4 октября в Москве - свои истоки, отнюдь не сводимые лишь к самоволию одного человека, пусть сколь угодно склонного к автократизму. А потому меня настораживает - скажу больше, глубоко удручает - заметно обозначившаяся в общественном мнении тенденция полагать, будто до 21 сентября мы находились в правовом поле, и лишь после пресловутого Указа #1400 резко и неожиданно выпали из него. Нет! Труповозки в Бендерах, беженцы из Таджикистана, пересекающие Сибирь в промерзлых вагонах, а потом, лишенные элементарных прав, живущие в сараях и трансформаторных будках, геноцид в Закавказье, ущемление гражданских прав русских и русскоязычных в Прибалтике - перечислять можно долго, но неужто и сказанного недостаточно, чтобы понять: мы уже в течение нескольких лет живем в ситуации правового обвала. И если в октябре кровавая волна, пронесясь по окраинам, хлынула в Москву, то давайте уже сегодня, post mortem, не будем сводить понятие права лишь к праву издавать газеты и создавать политические организации - сколь бы важным ни было оно само по себе.
Изъяном обозначающейся либеральной реакции на события 21 сентября - 4 октября в Москве я и считаю, во-первых, чрезмерную фиксацию на Москве, во-вторых, столь же чрезмерную фиксацию только на правовых последствиях введенного в ней режима ЧП. Слов нет, совершенно недопустима депортация людей из Москвы только по национальному признаку и, разумеется, каждый подобный случай должен быть предметом специального рассмотрения. Но ведь те же газеты, со страниц которых сегодня не сходят рассказы о девяти или десяти тысячах депортированных кавказцев, в свое время и словом не обмолвились о ста тысячах русских и русскоязычных, покинувших, мягко выражаясь, в некомфортабельных условиях и без всяких правовых гарантий Чечню. А ведь самый ее статус сегодня красноречиво свидетельствует о правовом и конституционном беспределе, в котором мы уже несколько лет пребываем. Если Чечня вышла из состава РФ, то где соответствующие международно-правовые соглашения, где, кстати сказать, и конституционные основания для подобного решения? Всеми этими вопросами не занимались ни парламент, ни Конституционный суд, ни президент. А ведь примеры такого рода можно множить очень долго, и потому любая соразмерная масштабам трагедии оценка сентябрьско-октябрьских событий не может не исходить из констатации этого бесспорного и определяющего весь ход событий факта: нарастающей правовой энтропии на всем пространстве бывшего Союза ССР.
Накопление этого эффекта тотального разрушения права 21 сентября взорвалось новым качеством, однако наивно было бы полагать, что Москва бесконечно будет оставаться защищенным от бушующих вокруг бурь оазисом псевдоправа.
Я настаиваю на этом определении, ибо в область псевдоправа мы вступили, пожалуй, с началом перестройки и уж, во всяком случае, с момента избрания - непрямого и на безальтернативной основе - генсека КПСС президентом СССР. С этого момента возникла химера, ибо логичная внутри самой себя, основанная на харизматическом авторитете и прямом насилии, а затем закрепленная привычкой - скрепой всех традиционных обществ - система власти начала уснащать себя элементами из принципиально иной системы и философии государства и права. Классически буржуазной - прямым и резким антагонистом которой в свое время и была задумана Советская власть.
Вторым ярчайшим вторжением псевдоправа - уже не только в нашу внутреннюю, но и международную жизнь - было перенесение Хельсинского принципа нерушимости границ на административно-произвольные границы, некогда по решениям ЦИКов и ВЦИКов проведенные внутри СССР и не демаркированные в соответствии с нормами международного права.
За этот произвол уже пролиты и еще прольются потоки крови. И если - у меня есть серьезные основания так думать - руководство Приднестровья, учитывая шаткость положения республики, официально не направляло сюда никаких гвардейцев, то люди из Приднестровья здесь вполне могли быть. Как были люди из Крыма, с Украины, из Прибалтики и Закавказья - все те, по кому уже проехалось колесо псевдоправа.
Эмоционально-идеологический настрой общества на немедленное упразднение "Системы", традиционное, к несчастью, российское пренебрежение не только юридическими процедурами, но и самой сутью права как нерушимого договора между двумя сторонами - Законом и гражданином, - все это стало причиной того, что никто не заметил рождения чудовищной химеры, одна половина которой в недалеком будущем должна была начать пожирать другую. Сочетание принципа Советов, изначально отрицающего разделение властей ("Вся власть Советам!") с принципом этого самого разделения властей - вот суть этой химеры. И на вопрос, чего же хочет общество: классической буржуазной демократии или советской, что оно вообще подразумевает под словом "демократия" и каким образом оно собирается преодолевать химеру, ему теперь неотвратимо придется отвечать.
Подавляющая часть людей, стоявших на площади у Белого дома, не затруднялись с ответом на этот вопрос: "Вся власть Советам!" Здесь безраздельно господствовала советская Россия - та самая, выталкиваемая, в идиотском колпаке "совка", в историческое небытие, предмет гаерства и зубоскальства новоявленных нуворишей и телецентра "Останкино".
Подумал ли кто-нибудь о том, почему именно "Останкино" превратилось для этих людей в предмет настоящей психической фиксации? И почему, судя по уже имеющейся информации, именно они, эти "совки", ночующие в палатках на площади у Белого дома, в подавляющем большинстве безоружные, оказались первой жертвой, объектом самого жестокого убоя? Вспоминая 23 февраля, а затем 22 июня 1992 года, когда я впервые увидела, как бьет ОМОН людей с красными флагами, приходится говорить - в уже полузабытых и "скомпрометированных" терминах - о зарождающемся классовом противостоянии. Беспощадность Кавеньяка - к "люмпенам" и "пролетариям", к людям в "стоптанных ботинках" (общая черта трупов от Белого дома, по словам одного из врачей) присутствовала здесь. Но все ведь так хотели капитализма, "буржуазности", будто буржуазность - это только переполненные супермаркеты и лакированные автомобили! Что ж, придется отвечать и на этот вопрос.
21 сентября 1993 года действительно произошел государственный переворот, но суть его не в роспуске (вначале речь ведь шла только о роспуске) не больно-то уважавшего Конституцию парламента, а затем и Конституционного суда (тоже давно сползавшего в сферу фарса), а в декретном, волей одного человека изменении формы государственного устройства, самой структуры власти. Советская власть упраздняется, на место ее приходит нечто другое, чего мы вовсе не выбирали, что нам просто предложили. И мы либо соглашаемся с этим - но тогда все разговоры об авторитаризме, перевороте и т.д. можно сдать в архив, а любое фрондирование будет отдавать лакейским прихихикиваньем над "господами". Либо - не соглашаемся, но тогда уже совсем грозно встает вопрос о формах этого несогласия и реальности гражданской войны.
Вот существо проблемы, и не надо сводить ее лишь к закрытию газет (если уже почти все снова открылись) и "издержкам" ЧП. Не надо прятать ее за эмоциональными восклицаниями о втором дворце Ла Монеда, о "коллективном Альенде" и новом Пиночете. Нет, пока не Пиночет, и коллективного Альенде не получилось - все депутаты живы, умерли же пришедшие защищать их. В Ла Монеда, как известно, было наоборот: Альенде погиб с оружием в руках, призвав граждан не выходить на улицы и не подвергать себя опасности. Я, разумеется, ни в кого не собираюсь бросать камни, но давайте не забывать, что те, кто были убиты у Белого дома, умирали за Советскую власть.
Обнаженность выбора оплачена кровью, и если сегодня депутаты ВС готовы баллотироваться в Федеральное собрание, тем самым легитимируя совершенный государственный переворот в его самом существенном содержании, то во имя чего же была принесена жертва? А идти в новый парламент для того, чтобы, по доброму русскому обычаю, пронести туда фигу в кармане, и, настанет час, снова предъявить ее "urbi et orbi" - нет уж, увольте.
Итак, после кровавого октября Россия вновь стоит перед выбором, от которого надеялась ускользнуть в лабиринтах псевдоправа. Так что же - Советы? Но история так и не поставила эксперимент "Советы без большевиков", и тень КПСС отчетливо проступила в роковые дни за кулисами Белого дома. Я не демонизирую КПСС, но выбор должен совершаться с открытыми глазами; что до меня, то я считала бы ее возможное возвращение к власти абсолютно пагубным для страны, не в последнюю очередь потому, что именно она распространила по всему государственному телу отвратительные метастазы псевдоправа.
Новый парламент? Но это не только легитимация государственного переворота, это и закрепление переворота социального, утверждение у государственного кормила сил, на знамени которых написано "капитализм".
Левые, если настоящие левые еще сохранились в нашей стране, отныне должны самоопределяться по отношению к ним.
Таков жесткий контур постоктябрьской реальности. Но эта жесткость - как и всякая жесткость - имеет преимущество определенности. Для тех, разумеется, кто испытывает в ней необходимость.
О целях и организаторах захвата ТВ "Останкино"
3-го октября 1993 года
В.Васильев
В данной работе хотелось бы затронуть проблему определения организаторов штурма TV "ОСТАНКИНО" 3 октября 1993 г. Организаторов, а значит, и подлинных виновников гибели людей, штурмовавших и защищавших телецентр, либо просто оказавшихся в районе боя.
Собственно говоря, организаторы и виновники уже названы. Это А.Руцкой, призвавший сторонников Белого дома штурмовать Кремль и мэрию, захватывать телевидение; А.Макашов, возглавлявший штурм "СК-3"; А.Анпилов, сторонники и боевики которого составили основное ядро атакующих телецентр на улице Королева. Их не пришлось и искать; все они зафиксированы на видеопленку и продемонстрированы всему миру 3 октября 1993 г.
Однако, неожиданным ракурсом проблемы организаторов и виновников штурма телецентра в данной версии является утверждение, что вышеперечисленные лица были не более чем невольными исполнителями чужого, не ими разработанного сценария. Исполнителями, которыми манипулировали более изощренные политики и организаторы.
Исходной точкой такого утверждения будет старинный вопрос: "Кому это выгодно?"
Действительно, кому в ситуации 3 - 4 октября 1993 г. был выгоден штурм боевиками Белого дома корпуса "СК-3" телецентра "ОСТАНКИНО"?
Официальный ответ известен: руководству Верховного Совета, тем же Р.Хасбулатову, А.Руцкому, А.Макашову и другим, которые хотели захватить телецентр, чтобы а) выйти в телеэфир со "словом правды" о происходящих в Москве и в России событиях и б) лишить такой возможности противостоящую им президентскую сторону.
Именно такой ответ был дан российскому обывателю в средствах массовой информации участниками событий 3 - 4 октября 1993 г. с победившей президентской стороны. Проигравшая сторона, если и поняла что-то, возможности дать свою версию ответа пока лишена. Автор данной работы попробует дать свою версию.
Первое. К 3 октября 1993 г. президентская сторона, решительно и бесповоротно начавшая 21 сентября "поэтапную конституционную реформу", попала в патовую ситуацию.
Штурмовать Белый дом было нельзя, так как, пролив кровь противников первыми, сторонники президента были бы "преданы анафеме" практически всеми политическими силами России.
Сидельцы же в Белом доме покидать его не собирались, и никакими чисто техническими ухищрениями (в виде отключенного тепла и сантехники) удалить их оттуда не было возможности. Чем дольше длилось противостояние Белого дома, тем большую активность развертывали противники президента в регионах России. В "бой (по выражению Р.Аушева) вступали субъекты Федерации". Пожелание ухода с политической сцены как Р.Хасбулатова, так и Б.Ельцина, перехода власти к Совету Министров - правительству Российской Федерации было высказано фактически на всех встречах верхушки правительства с региональной элитой. Переломить ход событий в сторону президента мог только "последний довод короля".
А именно - ввод в действие на стороне Президента Вооруженных Сил России. Причем именно армии, а не войск МВД, так как действия милиции, спецподразделений и внутренних войск МВД в одиночку успеха не гарантировали. Окружение Президента могло с большим основанием опасаться того, что в пиковый момент армия сыграет самостоятельную роль и, нейтрализовав войска и службы МВД, навяжет свой арбитраж в кровавом споре Президента и Верховного Совета.
Условие же вступления армии в этот спор было сформулировано П.Грачевым на одной из первых его пресс-конференций после 21 сентября 1993 г.: кровопролитие и гибель людей.
Итак, первая (но не самая важная) цель штурма телецентра - создание необходимого количества жертв для обоснования участия армии в боевых действиях против сторонников Верховного Совета. До штурма Белого дома подавляющее число погибших и раненых в событиях 3 - 4 октября 1993 г. приходилось именно на район улицы Королева, 12.
Второе и третье. Сценарий, разыгранный на улицах Москвы (а то, что действия боевиков Белого дома были спровоцированы президентской стороной, уже никем, кроме самой президентской стороны, не отрицается), требовал как условия своей успешной реализации а) информационной блокады противников и б) соответствующего информационно-психологического манипулирования настроениями участников и возможных участников конфликта.
Президентской стороне необходимо было создать впечатление, что информационная блокада возникла против ее желания по вине Белого дома.
Работа средств массовой информации после 21 сентября 1993 г. показала, что президентской стороне с каждым днем было все труднее их контролировать. Многообразие телевизионных каналов и печатных изданий позволяло противникам президента, хоть и скупо, но доносить свои взгляды до населения России и зарубежья. Выходили "Российская газета", "Правда", "Советская Россия". Работало "Политбюро", "600 секунд", "Подмосковье". Президента критиковали, предлагали свои, отличные от его и его окружения планов, рецепты выхода из политического кризиса.
Все реальнее становился "нулевой вариант", широко пропагандируемый в СМИ сторонниками невыгодного президенту компромисса. Появление в СМИ, и в первую очередь в телеэфире сколько-нибудь альтернативной информации при развертывании запланированных президентской стороной силовых действий в отношении Верховного Совета надо было предотвратить.
Именно поэтому президентской стороне гораздо выгоднее было максимально сократить количество работающих каналов телевидения.
Отметим и то, что силовые действия начались именно в те дни, когда не выходят газеты.
Поэтому и вторую цель "штурма "ОСТАНКИНО" можно считать достигнутой с того момента, когда для подавляющего большинства москвичей единственным источником информации стала резервная студия российского телевидения. Президентская сторона установила монополию на подачу информации. И тем самым получила уникальную возможность посредством селективной подачи информации манипулировать поведением москвичей.
Это была третья, и самая главная цель: направление в нужное для президентской стороны русло поведения масс и их отношения к происходящему.
Появившиеся на телеэкранах "бегущая строка" о том, что телестудия "ОСТАНКИНО" захвачена вооруженной толпой, и небритый ведущий программы РТВ "Вести" сделали исходящую от президентской стороны информацию психологически достоверной. Хотя, как уже всем известно, 1-й канал отключен был самим В.Брагиным.
К утру 4 октября 1993 г. необходимый сдвиг в массовом сознании произошел. Те, кто еще сутки назад призывал к компромиссу или колебался, определились. Апофеозом пропагандистского успеха акции стало появление на экранах Григория Явлинского - одного из основных политических конкурентов Б.Ельцина - заявившего о полной поддержке президента и требующего силовых мер в отношении Верховного Совета.
Прежнюю точку зрения изменили регионы и профсоюзы, первоначально выступавшие против указа президента о поэтапной конституционной реформе.
Четвертое. Пожар в корпусе "СК-3" давал хоть и слабое, но все же объяснение молчанию президента и других облеченных властью лиц.
Только спустя несколько дней после штурма "ОСТАНКИНО", когда появилась альтернативная информация, стало ясно, что действия боевиков А.Макашова не могли парализовать работу телевидения. Не повторяя уже известные факты о возможности вести трансляцию из соседних с "СК-3" корпусов, о затребованной в Кремль портативной телекамеры спутниковой связи, добавим собственные данные.
Здание Министерства связи, находящееся в нескольких десятках метров от Кремля, оборудовано техникой, позволяющей обеспечить работу всех каналов телевидения автономно от студий "ОСТАНКИНО" и "Ямского поля". Из достоверных источников известно, что о такой возможности в ночь с 3 на 4 октября 1993 г. неоднократно сообщал в Кремль министр связи России, обещавший выпустить Б.Ельцина на экраны всего мира.
Аналогичным образом оборудовано здание бывшего Минрадиопрома СССР, а по сути - штаба Верховного Главнокомандующего (на случай войны), расположенное в нескольких сотнях метров от Кремля на Мясницкой улице.
Подобные же технические возможности есть у системы гражданской обороны ГКЧС.
Возможно, что четвертая цель первоначально и не ставилась, хотя представившимся преимуществом, по-видимому, сумели воспользоваться.
В завершение автор хотел бы сказать, что не считает Р.Хасбулатова, А.Руцкого и А.Макашова безвинными жертвами провокации. У "ОСТАНКИНО" были реальные жертвы и реальная кровь, и действовали вожди Белого дома сознательно, отдавая отчет в возможных последствиях своих призывов и решений.
Весьма вероятно, что линия их поведения просчитывалась и программировалась их противниками, формировавшими соответствующую обстановку (в том числе и информационную среду) в Белом доме. Во всяком случае, организаторами штурма "ОСТАНКИНО" и виновниками произошедшего 3 - 4 октября 1993 г. кровопролития нельзя считать представителей только одной, проигравшей стороны.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
