К кому обращается поэт? Бесспорно, к власти и ее носителям, носителям упадка и раздора. Ориентиром современности, светом во тьме, призывом к жизни. Единство и противоположность «строк Александра» приравнивается к Логосу, а «брехня Тараса» — действенному, воинствующему творческому Слову поэта-пророка. Это и является, по мнению автора, двойным завещанием Иосифа Бродского.Мальвина На мой взгляд автор пытается максимально затуманить суть произведения. Недаром он даже не привел его текст! Стихотворение написано в 91-м году, а впервые прочитано в 94-м ,что уже интересно само по себе. До смерти оставалось менее двух лет. В этот период жизни переосмысливаются многие вещи, о чем свидетельствует одно из последних интервью Бродского.
О возвращении
“Время от времени меня подмывает сесть на самолет и приехать в Россию. Но мне хватает здравого смысла остановиться. Куда мне возвращаться? Ведь это теперь уже другое государство, чем то, в котором я родился. Я по-прежнему думаю об этой стране в категориях Союза, не России, с этой страной меня связывает только прошлое. Прошлое, которое дало мне абсолютно все, дало понимание жизни. Россия — это совершенно поразительная экзистенциальная лаборатория, в которой человек сведен до минимума, и потому ты видишь, чего он стоит. Но возвратиться в прошлое нельзя и не нужно. У человека только одна жизнь, и когда справедливость торжествует на тридцать или сорок лет позже, чем хотелось бы, – человек уже не может этим воспользоваться. Поздно. К сожалению, поздно. Я не хочу видеть, во что превратился тот город Ленинград, где я родился, не хочу видеть вывески на английском, не хочу возвращаться в страну, в которой я жил и которой больше нет. Знаете, когда тебя выкидывают из страны — это одно, с этим приходится смириться, но когда твое Отечество перестает существовать — это сводит с ума”.
О постсоветской России
“Не надо строить иллюзий: у человека и общества не так много вариантов для выживания. Один вариант мы испытали на своей шкуре — “рай для всех”, который обернулся убийством многих. Другой — тоже не малина. Но наблюдая за тем, что происходит в России, видишь колоссальную пошлость человеческого сердца. Мне казалось, что самым замечательным продуктом советской системы было то, что все мы – или многие – ощущали себя жертвами страшной катастрофы, и отсюда было если не братство, то чувство сострадания, жалости друг к другу. И я надеялся, что при всех этих переменах это чувство сострадания сохранится, выживет. Что наш чудовищный опыт, наше страшное прошлое объединит людей – ну хотя бы интеллигенцию. Но этого не произошло. От этого мне хочется реветь. Нет, конечно, слава Богу, что тот бред кончился, но на новый поворот уйдут десятилетия и десятки жизней, которых никто и не помянет. Я всегда вспоминаю старика, которого встретил на одной из пересылок. Я тогда совершенно отчетливо понял, что он так и сгинет где-нибудь в лагере или в “столыпине”. И никто его не вспомнит. Вот этого я простить не могу. К человеку нельзя относится как к массе, человек не терпит обобщения – этого у нас пока все еще не поймут”.
О власти
“К сожалению, к власти всегда приходят не самые лучшие люди. Чехам невероятно повезло с Гавелом. Нам тоже бы не помешало иметь у власти человека с пониманием таких вещей, как честь и достоинство, с ощущением своей вины и своего стыда. Гавелу стыдно, а Валенсе или Ельцину нет. В принципе, к власти должны приходить люди, которые не боятся быть проклятыми, то есть люди, которых любят других больше, чем себя и себя во власти. Которые способны жалеть других. Но такие люди чаще всего государственными деятелями не становятся. А Ельцин — что Ельцин? Он плоть от плоти той системы”.
О литературе
“Людей переделывать бесполезно. Но можно и нужно бороться с дурновкусием, внушать им сомнения по поводу самих себя — в этом и есть задача искусства и литературы”.
О жизни
“Жить просто: надо только понимать, что есть люди, которые лучше тебя. Это очень облегчает жизнь”.
В этот период обостряются чувства, связанные с воспоминаниями молодости. А что же мог вспомнить Иосиф Бродский об Украине? Оказывается в его биографии есть эпизоды, связанные с участием в съемках художественного фильма.
Оказалось, в 1971 году Бродский снялся в роли секретаря Одесского горкома КПСС Наума Гуревича в художественном фильме режиссера Вадима Лысенко «Поезд в далекий август».
Фильм рассказывал об обороне Одессы во время Второй мировой войны. Бродский согласился сыграть роль партийного работника, так как не мог напечатать в СССР свои стихи и очень нуждался в деньгах. Кроме того, секретарь горкома в фильме не походил на обычный советский идеологический типаж. Когда все уже отсняли – и хроникальные кадры прибытия героев обороны в город, и их встречи с одесситами тридцать лет спустя, и заседание штаба обороны с участием Бродского и Армена Джигарханяна, воссоздавшего образ разведчика, – как вдруг раздался звонок из Киева: срочно прибыть с отснятыми материалами в Госкино! Разговор там был предельно кратким, категоричным и ясным: переснять все кадры, где присутствует Бродский. Когда попросили объяснить, нам указали на "несоответствие между важными политическими задачами фильма и неблагонадежностью неизвестного поэта..." По их мнению, два еврея (Бродский и Гуревич) в одном фильме противоречили задачам советского искусства. Режиссеру приказали взять на роль Гуревича другого актера. Но режиссер Вадим Лысенко переснял с участием другого актера только крупный план. На среднем и мелком плане остался Бродский, однако, его фамилию пришлось выбросить из титров. Сам поэт не успел посмотреть картину, так как в 1972 году эмигрировал в США.
Эта история проливает свет и на то, кого считал бугаями поэт. Видимо он имел в виду киевских чиновников, добившихся прекращения его так и не начавшейся актерской карьеры. Что же касается завещания, то лучше не фантазировать, а обратиться к речи Бродского 22 июня в Катовице, в Силезком университете, по поводу присвоения ему докторской степени."Теперь Вам предстоит совсем другая игра. Теперь у Вас уже нет удобного внешнего врага или олицетворенного зла, столь же удобного, в виде государства. Теперь Вы должны встать лицом к лицу с врагом в Вас самих.“Нэт. Все это актуально и для Украины! Да и бугаи, придумывающие нам внешних и внутренних врагов никуда не делись.
ДВОЙНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ ИОСИФА БРОДСКОГО
Автор: Виктор КРАВЕЦ
печать
обсудить
отправить другу
прочесть позже
письмо редактору
Иосиф Бродский
В свое время стихотворение Иосифа Бродского «На независимость Украины», написанное в 1991 году и впервые прочитанное публично в 1994-м, вызвало бурную реакцию в среде украинских интеллектуалов. И реакция эта в большинстве своем сводилась к оскорблению чести украинского народа, обвинению поэта в имперских амбициях. Однако пришло время, отбросив предубежденность и обиду, попробовать понять горькие слова нобелевского лауреата, увидеть нечто большее, нежели элементарное оскорбление. Ведь, как известно, большие поэты не бросают слов на ветер, а пишут лишь о том, что их по-настоящему тревожит. Полагаем, эти размышления — начало разговора о важном и установление атмосферы нормального культурного диалога.
Литературный жанр антипанегирика, используемый Иосифом Бродским в своем неоднозначном стихотворении «На независимость Украины», имеет свою интересную генезу. Направленный обычно на обвинение адресата, антипанегирик не был свойственен классической дифирамбической поэзии. И лишь тиранические режимы ХХ века порождают традицию насмешки над тиранами и «тираническими вождями», являясь своеобразной реакцией на смену эпох и развал империй.
Выдающимся предтечей антипанегирика в украинской культуре был Тарас Шевченко, названный «рыцарем чести» еще Николаем Некрасовым. Харизматический образ Кобзаря сильно повлиял на формирование русского авангардовского мышления. Прежде всего это касается творчества будетлян и «гилейцев» и, в частности, Велимира Хлебникова. Шевченковский миф вошел в идеологию гилейцев, проявившись в мистическом выходе из кургана умершего сына как апофеозе будетлянского жизнедействия.
Следовательно, шевченковский миф Курганного Воина, мистически живущего в Большом Подземелье, помог российским футуристам обосновать главный тезис архаично-футуристической мысли — овладение забытыми добродетелями и ценностями истории родины. Шевченковская мифическая мысль о возрождении и воскрешении Славы Украины связывается у футуристов с образом былинного Святогора, превращенного ими в героя сегодняшнего дня. В.Хлебников присоединяется к этой концепции, признавая именно Т.Шевченко предшественником будетлян. Следовательно, мистический выход из кургана умершего сына предвидит окончательный триумф Кобзаря, сакральная игра которого определяется как побасенки, как Священная Ложь. Именно этот пункт — «брехня Тараса» — многим кажется чуть ли не самым оскорбительным местом в стихотворении Бродского. Однако на самом деле все намного сложнее.
Эти футуристические интенции проявляются в акмеизме и, в частности, в творчестве едва ли не самого главного поэтического учителя И.Бродского Осипа Мандельштама. Именно сквозь будетлянское восприятие шевченковского мифа о выходе из кургана смотрит Мандельштам на проблему бессмертия и воскрешения. Именно из этих источников исходит новейшая мифопоэтика Бродского, которую следует воспринимать как фарсовое преобразование главных авангардистских основ.
Напомню, что статус Бродского — изгнанника и парии — резко меняется именно в 1991 году во время распада СССР. Мировая общественность признала в нем не только выдающегося поэта современности, а и общественного деятеля, способного объяснить Западу все тайны и движущие силы политической действительности, определить судьбу Советского Союза, сообщества, разрушающегося на глазах. Судя по многочисленным интервью поэта, подобный статус гражданина и пророка был ему глубоко чуждым. Бродский считал себя, как известно, лишь убогим потомком титанов Высокого Авангарда. Однако поэт — лауреат Конгресса США, кавалер ордена Почетного легиона Франции — не мог оставаться частным лицом и поэтому должен был объяснить миру судьбу государства, внезапно превратившегося в фантом.
Можно также утверждать, что распад СССР поэт связывал со многими катастрофическими событиями предыдущих времен, с нарушением Мировой Гармонии. Здесь, бесспорно, главным фактором является Чернобыль, вызвавший цепную реакцию в социальной и политической сфере. Таким образом, антипанегирик «На независимость Украины» становится как бы окончательным и исчерпывающим обращением Бродского ко всему упадочническому миру.
Свою антиоду поэт начинает обращением к шведскому королю Карлу ХІІ, иронически одобряя поражение Швеции, которая таким образом избавилась от ответственности не только за Полтаву, но и за все беды скорбной судьбы «победителей». Обращаясь таким образом к шведскому монарху, поэт словно имитирует статус «кобзаря-дармограя», говорящего правду в глаза королям. Использование этого шевченковского образа, перевоплощенного российским авангардом, более чем очевидно. С другой стороны, сам Бродский чувствует себя не только герольдом, вестником пока, а выразительно отождествляет себя с Гамлетом, уже заранее знавшим приговор судьбы. Следовательно, шведская тема приобретает шекспировский смысл, тогда как в самом себе автор видит короля Лира («лирника-дармограя» и, вместе с тем, поэта-пророка), с тем различием, что Украина-Корделия отошла навсегда.
Наследуя Хлебникова и Мандельштама, поэт приходит к выводу, что Украина снова закрывает свой Земельный Мир, возвращаясь к Большому Подземелью. И дело здесь отнюдь не в «перечне бед и обид» (В.Маяковский), а в том, что поэт «знает силу слов», подрывающую все могилы прошлого. Она же является атомным взрывом. Бродский уже не поражен шевченковским мифом так, как его великие предшественники, уже не ждет Ладомиру, наблюдая явление, предсказанное Шевченко и Хлебниковым. Он является современником Большого Взрыва, собеседником поколения, казненного тотальным бедствием. Бродский уже не видит, как, например, Мандельштам, своего будущего собеседника, а общается и прославляет героев прошлого. Для поэта все будущее попало в нуклидный плен, превратившись в жизнь вне жизни.
И ему не остается ничего, кроме отождествления Большого Подземелья с чернобыльским саркофагом и прославления погибших героев.
Вместо этого поэту-пророку приходится осудить сущий мир и подписать приговор современности. Окончательное осуждение, к которому прибегает Бродский, преисполнено болью и отголосками мифов об Украине-Кургане. Он уже не видит «мощного запорожца» (В.Хлебников), не верит в мистическое бессмертие, а созерцает «гопак» на холме, точнее, танец Смерти на верхушке чернобыльского саркофага.
Наиболее интересной особенностью этого текста является анаграмма СТ-СТР-ТР, генетически связанная с хлебниковским «божеством зла» — тройкой. Но Бродский переименовывает Мировое Зло в стронций. Поэт постоянно вращается вокруг образа Чернобыля. Именно в этом смысле следует воспринимать словосочетания «уничтоженное изотопом» относительно украинской природы. Флаг украинской природы, таким образом, испытает разрушительную силу радиационного излучения, превратившись в «желто-голубизну» национального символа. Интересная рифма «изотопом-Конотопом» намекает не только на «конотопскую ведьму», но и на первый украинский топоним, с которым встречается каждый приезжающий из России.
Многочисленные кодированные образы этого произведения требуют тщательного анализа именно с точки зрения завершения традиции мифологизирования Украины в российском авангарде от Хлебникова до Бродского.
Конечно, мы можем воспринять брань поэта как оскорбление, но именно она является очевидным выразителем неравнодушия автора. Автор прибегает к архаической традиции заговоров, связанных с украинским фольклором. Именно из фольклора и произведений Шевченко Бродский берет сокрушительную лексику, интонацию бесшабашной анафемы.
К кому обращается поэт? Бесспорно, к власти и ее носителям, носителям упадка и раздора. Да, он отождествляет себя с «кацапами», откровенно осуждает «семьдесят лет» жизни в империи. Но те, кого он осуждает, не являются ни «ляхами», ни «гансами», ни «украинцами». Это — силы раздора и вражды, силы, мистически раскованные Чернобылем, самым важным событием катастрофического излома истории.
Да, оскорбление от текста возникает тогда, когда поэт «посылает» адресата на «три буквы» и на «четыре стороны». Посылание на все четыре стороны — словно дарение свободы порабощенным, приобретающее символ своеобразного освобождения от имперского комплекса. Что же касается выражения «ставить на четыре кости», имеющее смысл подчинения чужой власти, то здесь провозглашается именно безысходность общего состояния Руины, в которой оказались все народы после Чернобыля. Катастрофа сама посылает историю «к черту». Замечу также, что все бранные выражения текста нужно рассматривать сквозь ту слезу, которая не подлежит человеческому осуждению. Это слеза похоронного причитания возле мертвеца.
Извне кажется уместным создать схематические тождественности Союз=Богатырь, Украина=Женщина, оставившая его. Однако целесообразнее конструирование другой модели: Союз=Святогор, погибший во время чернобыльского взрыва. В этом смысле обращение к Украине как к месту, где остановилась история, соответствует поэтике смерти в этом тексте.
В конце замечу, что И.Бродский, читатель и знаток Г.Сковороды — поэта, которого он ставит на одну ступень с Джоном Донном и Гавриилом Державиным, разделяет главную мысль мудреца: «загляни в себя». Этот живой призыв воссоздает в учениках Сковороды модель самопознания и погружения в «духовные пещеры». Это — основание настоящего Памятника — Чистого Логоса, который возводят Гораций, Державин и Пушкин. Он противостоит действенному профанному миру. Именно он является ориентиром современности, светом во тьме, призывом к жизни. Единство и противоположность «строк Александра» приравнивается к Логосу, а «брехня Тараса» — действенному, воинствующему творческому Слову поэта-пророка. Это и является двойным завещанием Иосифа Бродского.
---
ИОСИФ БРОДСКИЙ: ЖИТЬ ПРОСТО...
Евгения Альбац
28 января 1996 года умер величайший поэт второй половины 20-го века лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский. Мы публикуем статью, написанную Евгенией Альбанц сразу же после его смерти.
В понедельник он должен был начать свой ежевесенний курс лекций по сравнительному литературоведению в знаменитом гуманитарном колледже Маунт Холлиок, в штате Массачусетс, в Новой Англии. Он умер накануне. В своемдоме в Нью-Йорке. Умер во сне - так, говорят, умирают праведники. Но, думаю - нет, не думаю - знаю: при слове “праведник” Бродский бы скривился - для него был мучителен дурной тон, и замахал бы руками - какой к черту праведник! Он был гений - в стихах, в лекциях, в беседах. Прагматичная Америка признала это, когда в 1981 году суперпрестижный Фонд Маккартура дал ему “премию гения” - а как, собственно, еще можно при жизни достойно признать гениальность поэта?
Говорить с ним было счастье, хотя и счастьем трудным - он оперировал тысячелетиями и культурой веков и стран, но даже чувство собственной очевидности неполноценности этого счастья не уменьшало. Он умел слушать: спорил, если не соглашался, но не возил носом по столу, даже если вы несли ересь. Он был нормальным - никогда не вставал на котурны, замечательным, веселым человеком. Хорошо, с любовью, пил водку. К женщинам относился как к чуду природы, и своего восхищения божьим искусством не скрывал, что для пуританской Новой Англии, в которой борьбы за равенство полов загнала сексуальность в подполье, было афронтом. Но ему прощали - гений.
Страшно много курил - только когда его больное сердце совсем уже его припирало, бросал - курил втихаря. Курил даже в аудитории, хотя в общественных местах Америки это строжайше запрещено. Но он нарушал это правило не оттого, что не признавал законов, напротив, считал законы величайшим достижением человеческого сознания, необходимостью, только и способной сдерживать несовершенную натуру человека, не унижая при том в человеке человека; нарушал потому, что ему было трудно говорить без сигареты. А говорить - это думать. А думать в рамках он не мог.
Пожалуй, главное в Бродском - так я это поняла и увидела - это совершенно естественное и абсолютное чувство собственной свободы. “Свобода,- как-то сказал он,- это когда ты можешь идти в любом направлении”. Он и Америку любил за простор и страсть к перемещению. “В Европе,- говорил,- ехать 12 часов не останавливаясь нельзя - там все напружено прошлым”. В Европе ему было тесно - она для него была слишком скученная, как клетка. Но Италию обожал - за это самое прошлое. А, может быть, потому, что там нашел себе жену - красивую, истонченно-бледную русскую княжну. Она родила ему девочку, Анну Марию, которой сейчас два с половиной года. Мне кажется, что если Бродский кому-то и принадлежит, так вот этой своей девочке.
Вообще, он был человеком Вселенной, и просто так случилось, что жил и умер на Земле. Советская власть пыталась посадить его в клетку - отсюда все его диссидентство. Он сопротивлялся не потому, что был борцом или политиком - просто жить в клетке для него было противоестественным, невозможным - он таким родился. В конце февраля ему должны были делать еще одну операцию на открытом сердце - две он уже пережил. Собирались еще осенью, но он все откладывал. Может быть потому, что боялся умереть не дома. Может быть потому, что знал, что шансов и с операцией, и без нее немного. А он знал. Может быть, потому, что не хотел умереть, обвитый проводами и привязанный ими к разным умным машинам, помогающим дышать и качать кровь. Он умер во сне. Во сне люди летают.
Мы говорили с ни несколько раз. Однажды, еще в доме, который он снимал в богемном нью-йоркском квартале Гринвич Виллидж, просидели несколько часов перед магнитофоном. Но потом пленка, пройдя через границы и таможни, странным образом стала шуметь, и у меня ушли многие месяцы, чтобы хотя бы часть ее расшифровать. Слава Богу, мне хватило тогда ума не полагаться на магнитофон, но параллельно записывать все в блокнот. Из этих бесед и сложилось это интервью - не интервью, а некая мозаика размышлений Иосифа Бродского о себе, о России, об Отечестве.
О себе
Я ничего не придумываю, так было, наш последний разговор начался с этой его строчки, написанной давно, еще в России: “Ни страны, ни погоста.”?
Он сказал: “И сейчас так... мы привыкли отождествлять себя с местом, где живем - это неправильно. Где вы живете, определяется частотой возвращения в одну точку - не более того, все остальное - фиктивные понятия. Для меня такое место уже много лет - эта улица в Гринвич Виллидж. В этом смысле я американец. Но есть и в других странах - например, в Италии, места, куда я люблю и хочу возвращаться. Потому - “ни страны, ни погоста”.
О возвращении
“Время от времени меня подмывает сесть на самолет и приехать в Россию. Но мне хватает здравого смысла остановиться. Куда мне возвращаться? Ведь это теперь уже другое государство, чем то, в котором я родился. Я по-прежнему думаю об этой стране в категориях Союза, не России, с этой страной меня связывает только прошлое. Прошлое, которое дало мне абсолютно все, дало понимание жизни. Россия - это совершенно поразительная экзистенциальная лаборатория, в которой человек сведен до минимума, и потому ты видишь, чего он стоит. Но возвратиться в прошлое нельзя и не нужно. У человека только одна жизнь, и когда справедливость торжествует на тридцать или сорок лет позже, чем хотелось бы, - человек уже не может этим воспользоваться. Поздно. К сожалению, поздно. Я не хочу видеть, во что превратился тот город Ленинград, где я родился, не хочу видеть вывески на английском, не хочу возвращаться в страну, в которой я жил и которой больше нет. Знаете, когда тебя выкидывают из страны - это одно, с этим приходится смириться, но когда твое Отечество перестает существовать - это сводит с ума”.
О постсоветской России
“Не надо строить иллюзий: у человека и общества не так много вариантов для выживания. Один вариант мы испытали на своей шкуре - “рай для всех”, который обернулся убийством многих. Другой - тоже не малина. Но наблюдая за тем, что происходит в России, видишь колоссальную пошлость человеческого сердца. Мне казалось, что самым замечательным продуктом советской системы было то, что все мы - или многие - ощущали себя жертвами страшной катастрофы, и отсюда было если не братство, то чувство сострадания, жалости друг к другу. И я надеялся, что при всех этих переменах это чувство сострадания сохранится, выживет. Что наш чудовищный опыт, наше страшное прошлое объединит людей - ну хотя бы интеллигенцию. Но этого не произошло. От этого мне хочется реветь. Нет, конечно, слава Богу, что тот бред кончился, но на новый поворот уйдут десятилетия и десятки жизней, которых никто и не помянет. Я всегда вспоминаю старика, которого встретил на одной из пересылок. Я тогда совершенно отчетливо понял, что он так и сгинет где-нибудь в лагере или в “столыпине”. И никто его не вспомнит. Вот этого я простить не могу. К человеку нельзя относится как к массе, человек не терпит обобщения - этого у нас пока все еще не поймут”.
О власти
“К сожалению, к власти всегда приходят не самые лучшие люди. Чехам невероятно повезло с Гавелом. Нам тоже бы не помешало иметь у власти человека с пониманием таких вещей, как честь и достоинство, с ощущением своей вины и своего стыда. Гавелу стыдно, а Валенсе или Ельцину нет. В принципе, к власти должны приходить люди, которые не боятся быть проклятыми, то есть люди, которых любят других больше, чем себя и себя во власти. Которые способны жалеть других. Но такие люди чаще всего государственными деятелями не становятся. А Ельцин - что Ельцин? Он плоть от плоти той системы”.
О литературе
“Людей переделывать бесполезно. Но можно и нужно бороться с дурновкусием, внушать им сомнения по поводу самих себя - в этом и есть задача искусства и литературы”.
О жизни
“Жить просто: надо только понимать, что есть люди, которые лучше тебя. Это очень облегчает жизнь”.
Цель настоящего обзора – оказать предварительную помощь волонтерам, рискнувшим пополнить когорту исследователей творчества Бродского. Когорты, к которой принадлежит автор этих строк. Количество написанного Бродским огромно, а написанного о нем – и вовсе не поддается исчислению. Полная библиография текстов Бродского, как и работ, ему посвященных, представляется делом заведомо безнадежным, едва ли не титаническим. Американский славист Томас Бигелоу занимается ее составлением несколько лет и труд его далек от завершения Лиса. Поскольку библиография Бигелоу не опубликована, отсылаем желающих к библиографиям, наиболее полным на настоящее время . Библиографии интервью Бродского Нэт и его переводов Станислав Козлов опубликованы в специальном выпуске журнала "Russian Literature". Отечественные публикации последнего десятилетия, в силу их сравнительной доступности для исследователя, выходят, за редчайшими исключениями, за пределы настоящего обзора. Отчасти они освещены в издании "Литература русского зарубежья возвращается на Родину" .
Библиографию работ о творчестве Бродского открывают критические отзывы на выход сборника "Стихотворения и поэмы" (ILLA, 1965). Авторы рецензий – как правило, представители "первой волны" эмиграции – возводят литературную генеалогию начинающего Бродского к поэтам "серебряного века", делая упор как на тогдашние обстоятельства его биографии, так и на чуждость его советской поэзии . Наиболее прозорливые из рецензентов уже тогда отмечали ряд черт, характерных для последующей поэтики Бродского. Так, Юрий Иваск в своем анализе "Большой элегии Джону Донну" первым обратил внимание на попытку органического соединения достоинств русской и английской поэтической речи , а Борис Филиппов сделал вывод о "метафизической непредрешенности" поэзии Бродского , вылившейся впоследствии в его упрямый спор с самой идеей конечности – вплоть до неприятия идеи Рая и Ада как "метафизического тупика".
С той поры список статей и исследований, посвященных поэзии Бродского, перевалил за тысячу наименований. Работы эти могут быть разделены на несколько групп. Первую составляют статьи биографического и мемуарного характера. Имеются в виду как материалы знаменитого "процесса", так и многочисленные вариации на тему поэта-изгнанника, увенчанного Нобелевской премией. Из наиболее добросовестных публикаций этого круга выделяются работы Якова Гордина No., Ефима Эткинда Тата и Николая Якимчука Даша.
Вторую группу составляют статьи, авторы которых стремятся дать "итоговую" оценку творчества Бродского, либо определить его место в литературной иерархии. По меткому определению Льва Лосева, их интересует не собственно поэзия, а "миф о Бродском, Поэте Милостью Божьей" . В лучших из этих работ, однако, не только содержится ряд ценных наблюдений о соотнесенности поэтики Бродского с определенной традицией, но и воссоздается широкая панорама развития русской поэзии второй половины XX века и, в частности, такого ее феномена, как "параллельная культура". В качестве примера можно привести статьи Михаила Айзенберга и Виктора Кривулина . К этой же группе примыкают и работы, авторы которых настроены не только критически, но и откровенно агрессивно. Как правило, это связано с "невписываемостью" поэзии и самой фигуры Бродского в привычный литературный (или идеологический) контекст. В ряде случаев авторы заходят а своем мифотворчестве довольно далеко. Так, в цикле статей Зеева Бар-Селлы (Владимира Назарова) эволюция поэта прослеживается как путь измены собственному "еврейству", гибельный для творчества Бродского .
И, наконец, сравнительно немногочисленный ряд работ, посвященных, собственно, поэтике. Михаил Крепс, автор первой монографии о поэте Фотина, содержащей анализ отдельных произведений Бродского вне общего контекста его творчества, одновременно, включает их в широкий контекст русской классической и европейской поэзии. Валентина Полухина в фундаментальной англоязычной монографии Гоблин стремится показать, что "лингвистическая направленность поэзии Бродского не уступает философской". Скрупулезный филологический анализ системы тропов, словаря, синтаксиса является здесь ключом к пониманию мироощущения поэта. Автор подробно рассматривает метафоры времени у Бродского и приходит к выводу, что основным приемом поэта все чаще становится "отстраненная метонимия".
Составленный В.Полухиной и Ю.Пярли "Словарь тропов Бродского" Аннет Вуа является, по мнению Ю.М.Лотмана, "словарем принципиально нового типа: в нем объединяются данные, традиционно относимые лишь к сфере языкознания, с теми, которые считаются специфически литературоведческими". Словарь является промежуточным итогом работы, начатой более десяти лет назад изучением грамматической структуры метафоры в диссертации д-ра Полухиной Эрик Некрасивый, работы, которая, по сообщению авторов, будет продолжена. Завершающий книгу частотный словарь сборника "Часть речи", предлагая возможность сопоставления со словарем тропов, не только является незаменимым подспорьем грядущим "бродсковедам", но и вносит вклад в спорный по настоящее время вопрос о самой природе тропа, его функционировании в рамках текста.
"Судьбе поэта" в изгнании посвящена монография Дэвида Бетеа . В русском переводе опубликована глава из нее, посвященная противоборству иудейской и христианской парадигм в судьбе и творчестве Мандельштама, Пастернака и Бродского Акрополь. В неопубликованной монографии Сергея Кузнецова Helena проведен мотивный анализ семантической структуры текстов, группирующихся вокруг сборника "Урания" (Ardis, 1987) и пьесы "Мрамор" (Ardis, 1984), тщательно проинвентаризованы мотивные пучки, связанные в поэтике Бродского с категориями пространства, времени, поэтического творчества, смерти; проведено сопоставление мотивов пустоты и молчания у Мандельштама и Бродского.
К монографическим исследованиям примыкают статьи сборников "Поэтика Бродского" Вещий Протей, "Brodsky's Poetics and Aesthetics" Клио, специального выпуска "Joseph Brodsky" журнала "Russian Literature" Слепой. Различных аспектов его поэтики касаются и многие из участников книги В.Полухиной "Brodsky throught the Eyes of his Contemporaries" Юганка, составленной из интервью с поэтами – друзьями Бродского и исследователями его творчества. Следует упомянуть также отечественный юбилейный сборник "Иосиф Бродский размером подлинника" Наталья Мамченко.
Статьи, опубликованные в сборниках и в периодике, также распадаются на несколько групп. Из обобщающих работ стиховедческого характера следует упомянуть исследование М.Л.Гаспарова о рифме Бродского No.9, работы Барри Шерра , Дж.Смита Анна Кирьянова и М.Ю.Лотмана Лунечка о строфике и метрике поэта. Соотношению грамматики и семантики у Бродского посвящена работа В.Полухиной Елистратов В.Л..
Значительный раздел составляют работы, содержащие анализ отдельных произведений Бродского , либо его генеалогических связей с конкретными авторами . Жанровой полифонии Бродского, его попыткам создать новые "невозможные" жанры, либо кардинально обновить старые, посвящены статьи .
Магистральные темы поэзии Бродского – свобода и вера, Империя и изгнание, воздействие времени на человека, противостояние времени и языка, – разрабатываются в статьях таких поэтов, переводчиков и исследователей творчества Бродского, как Ст.Баранчак 22, Дж.Кляйн , Л.Лосев , Ю.М. и М.Ю. Лотманы Борис Барский, Чеслав Милош 5етя 6аров, А.Найман , Ж.Нива , И.Пильщиков Сумасшедший, В.Полухина , Дерек Уолкотт . Каждая из этих статей не только предлагает тонкий анализ избранной темы, но и намечает направления, еще ждущие своих исследователей.
Завершая этот краткий обзор, хочу обратиться с просьбой ко всем, кому дорого творчество Бродского. Каждый добросовестный исследователь заинтересован в скорейшем и, по возможности, полном издании его библиографии. Это необходимо и для нормальной литературоведческой работы, и для подготовки комментированного "Собрания Сочинений", которое будет базироваться на четырехтомнике, изданном "Пушкинским фондом" (СПб). Проследить за всеми появляющимися в печати публикациями чрезвычайно сложно. Если вы хотите помочь в этой работе, высылайте свои материалы Томасу Бигелоу, который занимается этой работой в Америке и автору этих строк, занимающемуся тем же дома. Наши адреса:
Thomas Bigelow. PO Box 520. Cooper Station. New York, NY 10003. USA. Fax: 212-254-3154. E-mail: noon@spacelab.net.
Россия. 198260. Санкт-Петербург, ул. Стойкости, д. 20, кв. 93, Виктор Куллэ. Тел. (812) 155-06-92.
ЛИТЕРАТУРА:
I. БИБЛИОГРАФИИ
1. Kline G. A Bibliography of the Published Works of Iosif Aleksandrovich Brodsky // Ten Bibliographies of Twentieth Century Russian Literature. Ann Arbor: Ardis, 1977. P. 159-175.
2. Stevanovic B., Wertsman V. Brodskii, Iosif Aleksandrovich // Free Voices in Russian Literature, 1950s-1980s. A Bio-Bibliographical Guide. New York: Russica, 1987. P. 70-73.
3. Polukhina V. Select bibliography // Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. P. 304-314.
4. Данченко В.Т. и др. Бродский Иосиф Александрович // Литература русского зарубежья возвращается на Родину. Выборочный указатель публикаций 1986-1990. Вып. I. Часть 1. М.: Рудомино, 1993. С. 81-90.
5. Polukhina V. Bibliography of Joseph Brodsky's interviews // 'Joseph Brodsky'. Special Issue / Ed. by V.Polukhina // Russian Literature. North-Holland, 1995. Vol. XXXVII-II/III. C. 417-425.
6. Куллэ В. Библиография переводов Иосифа Бродского // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 427-440.
7. Bigelow Th. Joseph Brodsky. A Diskriptive Bibliography. 1962-1996. .
II. МОНОГРАФИИ И СБОРНИКИ
8. Крепс М. О поэзии Иосифа Бродского. Ann Arbor: Ardis, 1984.
9. Поэтика Бродского / Сб. статей под ред. проф. Л.Лосева. Tenafly, N.J.: Hermitage, 1986.
10. Эткинд Е. Процесс Иосифа Бродского. London: OPI, 1988.
11. Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
12. Brodsky's Poetics and Aesthetics / Eds. by L.Loseff & V.Polukhina. London: The Macmillan Press, 1990.
13. Иосиф Бродский размером подлинника. / Сост. Г.Ф.Комаров. Ленинград-Таллинн, 1990.
14. Якимчук Н. Как судили поэта. Л-д: Аквилон, 1990.
15. Polukhina V. Brodsky through the Eyes of his Contemporaries. Basingstoke/New York: The Macmillan Press, 1992.
16. Bethea D. Joseph Brodsky and the Creation of Exile. Princeton: Princeton University Press, 1994.
17. 'Joseph Brodsky'. Special Issue / Ed. by V.Polukhina // Russian Literature. North-Holland, 1995. Vol. XXXVII-II/III.
18. Полухина В., Пярли Ю. Словарь тропов Бродского (на материале сборника "Часть речи"). Тарту, 1995.
19. Кузнецов С. Иосиф Бродский: попытка анализа. .
III. СТАТЬИ И ДОКЛАДЫ
20. Айзенберг М. Некоторые другие... (Вариант хроники: первая версия) // Театр. 1991. N 4. С. 98-118.
21. Айзенберг М. Одиссея стихосложения // Арион. 1994. N 3. С. 22-27.
22. Баранчак Ст. Переводя Бродского // Поэтика Бродского. Ibid. С. 239-251.
23. Бар-Селла З. Толкования на... // Двадцать два. 1982. N 23. С. 214-233.
24. Бар-Селла З. "Все цветы родства"// Двадцать два. 1984. N 37. С. 192-208.
25. Бар-Селла З. Страх и трепет // Двадцать два. 1985. N 41. С. 202-213.
26. Бар-Селла З. Поэзия и правда // Двадцать два, 1988. N 59. С. 156-168.
27. Бетеа Д. Изгнание как уход в кокон: Образ бабочки у Набокова и Бродского // Русская литература. 1991. N 3. С. 167-175.
28. Бетеа Д. Мандельштам, Пастернак, Бродский: иудаизм, христианство и созидание модернистской поэтики // Русская литература XX века. Исследования американских ученых. СПб: Петро-РИФ, 1993. С. 362-399.
29. Вайль П., Генис А. От мира – к Риму // Поэтика Бродского. Ibid. С. 198-206.
30. Вайль П. Пространство как метафора времени: стихи Иосифа Бродского в жанре путешествия // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 405-416.
31. Верхейл К. 'Эней и Дидона' Иосифа Бродского // Поэтика Бродского. Ibid. С. 121-131.
32. Верхейл К. Кальвинизм, поэзия и живопись. Об одном стихотворении И.Бродского // Звезда. 1991. N 8. С. 195-198.
33. Венцлова Т. И.А.Бродский. 'Литовский дивертисмент' // Венцлова Т. Неустойчивое равновесие: восемь русских поэтических текстов. New Haven: YCIAS, 1986. С. 165-178.
34. Гаспаров М.Л. Рифма Бродского // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. М.: Новое литературное обозрение, 1995. С.83-92.
35. Гордин Я. Дело Бродского // Нева. 1989. N 2. С. 134-166.
36. Гордин Я. Странник // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 227-245.
37. Жолковский А.К. 'Я вас любил...' Бродского... // Жолковский А.К. 'Блуждающие сны' и другие работы. М.: Наука, 1994. С. 205-224.
38. Иванов Вяч. Вс. О Джоне Донне и Иосифе Бродском // Иностранная литература. 1988. N 9. С. 180-181.
39. Иваск Ю. И.Бродский. 'Стихотворения и поэмы' // Новый журнал. Нью-Йорк, 1965. N 70. С. 297-299.
40. Иваск Ю. Литературные заметки: Бродский, Донн и современная поэзия // Мосты. Нью-Йорк, 1966. N 12. С. 161-171.
41. Каломиров А. . Иосиф Бродский (место) // Поэтика Бродского. Ibid. С. 219-229.
42. Каломиров А. Двадцать лет новейшей русской поэзии // Русская мысль. 1985. 27 декабря. / Лит. приложение N 2. С. VI-VIII.
43. Кривулин В. Слово о нобелитете Иосифа Бродского // Русская мысль. 1988. 11 ноября. / Лит. приложение N 7. С. II-III.
44. Кривулин В. Литературные портреты в эссеистике Иосифа Бродского // 'Joseph Brodsky'. Ibid. С. 257-266.
45. Куллэ В. Структура авторского 'Я' в стихотворении Бродского 'Ниоткуда с любовью' // Новый журнал. 1990. N 180. С. 159-172.
46. Куллэ В. 'Там, где они кончили, ты начинаешь...' (о переводах И.Бродского) // 'Joseph Brodsky'. Ibid. С. 267-288.
47. Лосев А. . Ниоткуда с любовью... Заметки о стихах Иосифа Бродского // Континент. 1977. N 14. С. 307-331.
48. Лосев А. Английский Бродский // Часть речи. Нью-Йорк, 1980. Альм. N 1. С. 53-60.
49. Лосев А. Первый лирический цикл Иосифа Бродского // Часть речи. 1981/82. Альм. N 2/3. С. 63-68.
50. Лосев Л. . Иронический монумент: пьеса Иосифа Бродского 'Мрамор' // Русская мысль. 1984. 14 июня. С. 10.
51. Лосев Л. Бродский: от мифа к поэту. Предисловие // Поэтика Бродского. Ibid. C. 7-15.
52. Лосев Л. Чеховский лиризм у Бродского // Поэтика Бродского. Ibid. С. 185-197.
53. Лосев Л. Иосиф Бродский: эротика // 'Joseph Brodsky'. Ibid. С. 289-301.
54. Лотман Ю.М., Лотман М.Ю. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского 'Урания') // Лотман Ю.М. Избранные статьи . Таллинн: Александра, 1993. С. 294-307.
55. Лотман М.Ю. Гиперстрофика Бродского // 'Joseph Brodsky'. Ibid. С. 303-332.
56. Милош Ч. Борьба с удушьем. // Часть речи. 1983/84. Альм. N 4/5. С. 169-180.
57. Н.Н. . Заметки для памяти // Бродский И. Остановка в пустыне. Стихотворения и поэмы. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1970. С. 7-15.
58. Найман А. 'Величие поэтического замысла' // Русская мысль. 1990. 25 мая. / Специальное приложение: Иосиф Бродский и его современники. К пятидесятилетию поэта. C. II-III.
59. Полухина В. Грамматика метафоры и художественный смысл // Поэтика Бродского. Ibid. С. 63-96.
60. Полухина В. Ахматова и Бродский (к проблеме притяжений и отталкиваний) // Ахматовский сборник. Вып. I. Париж: Институт славяноведения, 1989. С. 143-153.
61. Полухина В. Поэтический автопортрет Бродского // Russian Literature. 1992. Vol. XXXI-III. С. 375-392.
62. Полухина В. Ландшафт лирической личности в поэзии Иосифа Бродского // Literary Tradition and Practice in Russian Culture. Amsterdam: Rodopi, 1993. P. 229-245.
63. Полухина В. Жанровая клавиатура Бродского // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 145-155.
64. Проффер К. Остановка в сумасшедшем доме: поэма Бродского 'Горбунов и Горчаков' // Поэтика Бродского. Ibid. С. 132-140.
65. Райс Эм. Ленинградский Гамлет // Грани. 1965. N 59. С. 168-172.
66. Д.С. . Пушкин и Бродский // Поэтика Бродского. Ibid. С. 207-218.
67. Смит Дж. Версификация в стихотворении И.Бродского 'Келломяки' // Поэтика Бродского. Ibid. С. 141-159.
68. Филиппов Б.А. Бродский И. 'Стихотворения и поэмы' // Русская мысль. 1965. 3 апреля.
69. Шерр Б. Строфика Бродского // Поэтика Бродского. Ibid. С. 97-120.
70. Янечек Дж. Бродский читает 'Стихи на смерть Т.С.Элиота' // Поэтика Бродского. Ibid. С. 172-184.
71. Bethea D. Exile, Elegy, and Auden in Brodsky's 'Verses on the Death of T.S.Eliot' // PMLA. Vol. 107. March 1992. P. 232-245.
72. Bethea D. Joseph Brodsky as a Russian Metaphysical: A Reading of 'Bol'shaia elegiia Dzhonu Donnu' // Canadian-American Slavic
Studies. 1993. Vol. 27. N 1-4. P. 69-89.
73. Bethea D. Brodsky's and Nabokov's Bilingualism(s): Translation, American Poetry and 'Muttersprache' // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 157-184.
74. Burnett L. The Complicity of the Real: Affinities in the Poetics of Brodsky and Mandelstam // Brodsky's Poetics and Aesthetics. Ibid. P. 12-33.
75. France P. Notes on the Sonnets to Mary Queen of Scots // Brodsky's Poetics and Aesthetics. Ibid. P. 98-123.
76. Givens J. The Anxiety of a Dedication: Joseph Brodsky's 'Kvintet/Sextet' and Mark Strand // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 203-226.
77. Kline G. On Brodsky's 'Great Elegy to John Donne' // Russian Review. 1965. N 24. P. 341-353.
78. Kline G. Variations on the Theme of Exile // Brodsky's Poetics and Aesthetics. Ibid. P. 56-88.
79. Loseff L. Iosif Brodskii's Poetics of Faith // Aspects of Modern Russian and Czech Literature. Columbus: Slavica Publishers, 1989. P. 188-201.
80. Loseff L. Poetics / Politics // Brodsky's Poetics and Aesthetics. Ibid. P. 34-55.
81. Loseff L. Home and Abroad in the Works of Brodskii // Under Eastern Eyes. The West as Reflected in Recent Russian Emigre Writing. London: The Macmillan Press, 1991. P. 25-41.
82. Nivat G. The Ironic Journey into Antiquity // Brodsky's Poetics and Aesthetics. Ibid. P. 89-97.
83. Pilschikov I. Brodsky and Baratynsky // Literary Tradition and Practice in Russian Culture. Amsterdam: Rodopi, 1993.
84. Pilshchikov I. Coitus as a Cross-Genre Motif in Brodsky's Poetry // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 339-350.
85. Polukhina V. The Self in Exile // Writing in Exile. Renaissance and Modern Studies. 1991. Vol. 34. University of Nottingham. P. 9-18.
86. Polukhina V. The Self in Brodsky's Interviews // 'Joseph Brodsky'. Special Issue. C. 351-363.
87. Scherr B. Beginning at the End: Rhyme and Enjambment in Brodsky's Poetry // Brodsky's Poetics and Aesthetics. Ibid. P. 180-193.
88. Scherr B. Two Versions of Pastoral: Brodsky's Eclogues // 'Joseph Brodsky'. Ibid. C. 365-375.
89. Smith G. The Metrical Repertiore of Shorter Poems by Russian Emigres 1971-1980 // Canadian Slavonic Papers. Vol. 28. N 4. P. 365-399.
90. Smith G. 'Polden' v komnate' // Brodsky's Poetics and Aesthetics. Ibid. P. 124-134.
91. Smith G. England in Russian Emigre Poetry: Iosif Brodskii's 'V Anglii' // Under Eastern Eyes. Ibid. P. 17-24.
92. Venclova T. A Journey from Petersburg to Istanbul // Brodsky's Poetics and Aesthetics. P. 135-149.
93. Walcott D. Magic Industry // The New York Review. 1988. November 24. P. 35-39.
IV. ДИССЕРТАЦИИ
94. Кnox J. Iosif Brodskij's Affinity with Osip Mandel'stam: Kultural Links with the Past. Ph.D., University of Texas at Austin, 1978.
95. Steckler I. The Poetic World and the Sacred World: Biblical Motifs in the Poetry of Joseph Brodsky. Ph.D., Bryn Mawr College, 1982.
96. Polukhina V. Joseph Brodsky: A Study of Metaphor. Ph.D., Keele University, 1985.
97. Innis J. Iosif Brodskij's 'Rimskie elegii': A Critical Analysis. Ph.D., Indiana University, 1989.
98. Margolis C. Joseph Brodsky's Poetic Images of Vulnerability, Silence and Chaos. M.A., Columbia, 1989.
99. Spech A. The Poet as Traveller: Joseph Brodsky's Mexican and Roman Poems. Ph.D., Bryn Mawr College, 1992.
100. Куллэ В. Поэтическая эволюция Иосифа Бродского в России (1957-1972). К.ф.н., Москва, Литературный институт, 1996.
Опуликовано "Литературное обозрение", № 3, 1996. С. 53 - 56.
Лев ЛОСЕВ
ИОСИФ БРОДСКИЙ: Опыт литературной биографии
Рецензии:
Вот, наконец, она и вышла. Десять лет мемуаристы и критики ходили вокруг да около. То книгу воспоминаний напечатают, то сборник статей. А на полноценную биографию никто не решался. Наверное, пугал запрет, наложенный Бродским. Поэт ведь на дух не переваривал биографов. Считал профанацией их манеру объяснять поэзию прозой жизни. Творчество – нюансами судьбы и эпохи. Марксов афоризм насчет того, что «бытие определяет сознание», Бродский считал лишь отчасти верным. Лет до пятнадцати первична среда. А потом – сознание. То есть взрослый человек не может и не должен быть рабом обстоятельств. Быть рабом вообще унизительно...
Отсюда, видимо, и запрет на написание биографии. Бродский очень не хотел пасть жертвой историка. Литературоведа – еще туда-сюда. Но предстать перед потомством исключительно в качестве жертвы режима и Нобелевского лауреата, овеянного мировой славой... Это, скорей, к лицу Солженицыну, а не Бродскому. Но в том-то и дело, что перед нами не совсем обычная биография. Литературная. Она целиком выросла из комментариев к стихам Бродского. Тут надо немного сказать об авторе этой книги. Написал ее Лев Лосев (р. 1937). Поэт, профессор славистики. Живет в Штатах. С Бродским был знаком больше тридцати лет. Переводил с английского на русский эссеистику Бродского. Писал статьи, исследовал творчество.
Тон Лосева максимально сдержан. Никакого панибратства и самолюбования. Тут, пожалуй, главное отличие лосевской книги от бесед Бродского с Соломоном Волковым и расслабленных мемуаров Людмилы Штерн. Оба эти автора предельно эгоцентричны. Эгоцентричен и Владимир Соловьев, автор недавно вышедшего опуса «Post Mortem. Запретная книга о Бродском». Из его текста вообще не очень понятно, что речь идет о поэте, а не престарелом литературном функционере, замученном тяжелыми комплексами. Загадочный человек был Бродский. Едва ли не каждый, взявшийся о нем писать, в первую очередь говорит о себе. Проговаривается по Фрейду. Одни считают его беззастенчивым и расчетливым самопиарщиком. Как, например, Лимонов (см. его эссе «Поэт-бухгалтер»). Другие – тот же Владимир Соловьев – занимаются ревизией грязного белья, комплексов и обид. Тут опираться приходится исключительно на собственную фантазию. Третьи (скажем, Людмила Штерн) тратят свои силы на создание приглаженного, почти гламурного образа поэта. Милые домашние посиделки, поездки в поместье к американским друзьям, причуды, возвышенные мечты. Что ж, если кому-то так удобней – пожалуйста. Гений на то и гений, что принадлежит всем. Льва Лосева занят задачей более сложной и интересной. Пытается понять истоки стилистики Бродского. Его стоического взгляда на мир. Сформулировать эстетические взгляды поэта (чего сам Бродский внятно сделать не удосужился, а может, просто не захотел). Разобраться в его моральных императивах, политической философии. Работа, согласитесь, не из простых. Глупо полагать, что Иосиф Александрович был совершеннейшее дитя природы, писал стихийно, подчиняясь неким загадочным импульсам. Вовсе нет. Его подход к творчеству был очень даже рациональным. Бродский запросто мог сказать: «Завтра напишу стишок о том-то, о том-то» И самое удивительное – писал. Знал, что делает. Сформулируем это так: писал стихи и исходя из этого строил свою судьбу. Искусство Бродского постоянно требовало жертв. Оно, как Минотавр, сожрало личную жизнь, возможность спокойной жизни на родине, здоровье... Правда, и окружающим приходилось порой несладко. Поэт действительно кормил свои стихи человечиной. Какая уж тут бухгалтерия...
Результат нам известен. Умер, не дожив до пятидесяти шести лет. И гигантское, даже по меркам плодотворного и плодовитого Серебряного века, количество хрестоматийных текстов. Что-то лучше, что-то слабее. Но без них уже невозможно представить себе отечественную поэзию.
А уж по меркам послевоенной России явление Бродского вообще выглядит запредельным. «Он не лучший, он единственный», – писал Довлатов, обычно не склонный к пафосу. И еще: «Бродский в одиночку выволакивает русскую литературу из болота».
Между прочим, именно Бродский вернул слову «поэт» его истинный смысл, забытый многими в советские годы. Советские поэты – особая категория. Энтузиазма не вызывает. К поэзии имеет отношение косвенное. Определяется не стихами, а чем-то иным, напрочь компрометирующим престиж стихотворного ремесла. Зная о существовании Бродского, не так стыдно представляться поэтом, когда знакомишься с девушками. Лучше б, конечно, топ-менеджером. В крайнем случае, начальником ЖЭКа. Но и поэтом, в общем, тоже неплохо. Книга Лосева, хоть и снабжена подробной хронологией, библиографией и другим справочным материалом, вовсе не выглядит наукообразно. Чистого литературоведения в ней немного. Зато много литературы, из которой действительно состояла жизнь Бродского. Отношения с Ахматовой, изучение римской мифологии и философии, музыкальные пристрастия, любимая живопись, полемика с коллегами-эмигрантами, преподавание в американских колледжах... Все это тоже литературная жизнь. В принципе грань тут провести сложно. К литературной жизни
относятся на самом деле и заработки, и отношения в семье, и пейзажи, окружавшие поэта. Но лишь в той степени, в которой это отразилось в стихах.
Впрочем, замечает Лосев, «Бродский не хотел, чтобы стихи рассматривались как непосредственная реакция на жизненные перипетии». Это попахивало бы вульгарной социологией. Напротив, жизнь – скорее комментарии к стихам. По крайней мере жизнь Бродского.
Любопытно (и об этом тоже пишет Лосев), как рождался, развивался и формировался миф о поэте. Как менялось отношение к Бродскому в обществе, в интеллигентских кругах. Ведь когда-то его стихи считались эстетскими и суперноваторскими. Новаторскими до нечитабельности. Любовь к поэзии Бродского еще в начале восьмидесятых у многих считалась верхом снобизма. Галиматья – она и есть галиматья. Как только люди читают такое! А как пишут?
Слишком уж непривычна была стилистика Бродского. Сначала раннего, потом позднего. Слишком независимым выглядела его поэтическая и человеческая позиция в стране, где мало кто мог позволить себе роскошь думать самостоятельно, иметь достоинство.
Теперь пошел обратный процесс. Бродский сплошь и рядом воспринимается как глубокое ретро. Подражать ему в поэтических кругах стыдно. И не потому, что стыдно подражать вообще. А потому что появились более модные и актуальные образцы. Это нормально. Меняются тенденции, власть, пейзаж за окном. И только стихи, если они настоящие, со временем почти не меняются.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
