Рикошет
Гримо
"Ты хорошо все видел? В цвете?"
Х. Л. Борхес "Алеф"
Подходит к зеркалу, смотрит — а видит всех,
кто его до сих пор узнал;
в полусонной тоске стекла текут они вереницей,
как барашки, лошадки, слоны, в небесах между где-то Орлом и Ниццей,
как казна монастырская у попа-
расстриги сквозь пальцы,
как невнятное бормотание выветрившейся криницы
за околицей.
Там, глубоко на дне —
вот и всё,
что даже и не пытался помнить:
мама Нина из 98-й,
пачка «дымка» в портфеле,
«Берта, к ноге!»,
Олежка из параллельного
на пьяном хромом коне
под окном (балконом) у первой моей, у его второй,
и взгляд её бл...дский, томный
сквозь ресницы:
мол, я тут в темнице,
а, в общем, кошу на улицу…
Они cмотрят друг в друга.
Он видит их всех и каждого,
постепенно и сразу,
вчера и теперь, всегда,
везде;
и стоит, и молчит — до поры молчал же когда-то Калев, —
и они его смотрят
в огромном холодном зале
с ветром на волосах
в полувздохе от не дыры,
а ёмкости пустоты,
в полуслове от не сказали.
Так в метро — въезжаешь в тоннель
и вдруг начинаешь видеть,
как за окном едут ты и другие,
и смотрят в твои дела,
мыслишки,
и так темнота бела —
как только бывает в книжке,
что там за окном читает мелкая
в сиреневых волосах:
сидит, болтает ногой, читает,
а я — тут, едем и думаем,
как бы себя прожить,
воспользовавшись читами.
Всё — листва, всё — снег.
Всё опять: и листва, и снег
растает и опадёт,
превратится в слякоть и персть — в тебя, меня —
в обычное отражение.
Женя,
Маша, Марина, Наталья, Аглая
и снова Женя…
Да, о чем это я?
Точно,
только лишь отражение,
рикошет
в зрачок от окна
через улицу,
когда в кресле сидишь в кафе
уже утреннем,
уже пустом, и мысли летят, не тая....
Жируха
Дана Курская
Я не всегда была такой жирухой.
Когда-то — эдак лет назад пятнадцать -
Во мне торчали острые ключички
(Примерно тридцать шесть кило назад).
И нежная прозрачнейшая кожа
Обтягивала скулы так трагично,
Что всякий, кто хоть раз меня увидел,
Стремился очень срочно подкормить.
Теперь не то. Теперь мне неудобно
Есть гамбургер какой-нибудь в Макдаке,
Вкушать сосиску в тесте в электричке.
Короче, не могу прилюдно жрать.
Меня не манят даже бутерброды,
Которые для всех клепает Файзов.
Такие, помните, с солдатским черным хлебом,
Они всегда под закусь хороши.
Ведь каждый из стоящих на фуршете,
Подумает, не без тоски взирая,
На то, как я жую, пускай, редиску:
«О не пора ли ей, о не пора ль
Себя сдержать, суметь остановиться!
Застыть над этим гибельным порогом!
Опомниться, одуматься, воспрянуть!
Отринуть этот грех, понять, спастись!»
Нет, не пора. Вообще-то ем я мало.
Признаться, очень часто забываю
пожрать. И, если честно, ненавижу
Вкушенья яств почти срамной процесс.
Не так давно известный литератор -
Из молодых, но очень даровитых -
Меня назвал в стихах противной жабой.
Причем публично. Просто он не знал,
Что я ем медленно, с несчастной кислой миной,
И если рядом нет бутылки водки,
То не осилю четверти тарелки.
Ведь раньше я была совсем другой.
Спросите Кошкину — и юных дней подруга
не даст соврать. Она и подтвердит вам,
что помнит, как застегивались джинсы
на этом стройном дивном животе.
Теперь не то. И если я повешусь,
ко мне приедут злые санитары
из морга или третьей горбольницы
(Смотря куда соседка позвонит).
Они обрежут крепкую веревку.
Потом с трудом поднимут мое тело
И с тяжким стоном ухнут на носилки,
Сказав: «У нас сегодня крупнячок!»
Но может я вообще-то и не вздернусь.
А просто пропаду, исчезну, сгину.
И все забегают, ища меня в оврагах
И будут объявления размещать.
Мол, так и так, пропала наша Дана.
На вид ей лет под сорок или больше,
Она одета в куртку без застежек.
И нету большинства зубов во рту.
И вот еще — ее телосложенье.
Ну то есть — это главная примета.
Оно у ней довольно крупновато.
И фоточку с Майфеста разместят,
Где я на всех таращусь с глупым видом
И мерзким многослойным подбородком.
(Не надо, не снимайте меня снизу! -
я каждый год твержу об этом всем!)
Короче, я действительно жируха.
В любви однако это не мешает -
Меня желают старые мужчины, -
И все романсы Рощина поют.
Хотя в романсе четко говорится,
Что встретилась ему ХУДАЯ баба.
Вы можете и сами убедиться,
Прослушав эту песню на ютуб.
Вы спросите — с чего ж я располнела?
Увы, мне это тоже непонятно.
Возможно, что душа переполняет
Мой огненный мерцающий сосуд.
Глаза стрекозы
Александр Константинович Тулбу
Алкоголь и развратные девки.
Счастья нет - лишь одна кутерьма,
вкус у жизни отвратный и терпкий,
свет погас и округою тьма.
Но всё чаще таинственный голос
слышал он в алкогольном чаду:
Счастье есть - налитое, как колос
спелой ржи в урожайном году.
Я тебя отведу на погибель
жизни до... и о прошлом забудь,
ты один своей жизни родитель
после мамы и папы. Так в путь!
В кровь стегаемый плетью дороги
он бежал бы всю боль обнажив,
только обмерло сердце в тревоге:
перед ним был глубокий обрыв.
Он не мог отказаться от власти
шага в бездну - та ширила пасть -
и от страха промолвил: А счастье?
Счастье в том, чтоб туда не упасть!
Всё, что было до боли нелепо,
стало ясным, как после грозы...
Он смотрел, как огромное небо
растворялось в глазах стрекозы.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
