Я печь топлю. В ней плещется огонь ,
Ему в горниле муторно и тошно.
Я им любуюсь, и неосторожно
К огню тяну озябшую ладонь.
Прости меня, что ты горишь в плену.
Прости, что не узнать тебе свободу,
Не убежать лисой по дымоходу,
Лишь выть в трубе , как волки на луну.
Мне по душе твой дикий буйный нрав.
Я знаю, как твой гнев порой опасен.
Но здесь, в плену у печки , ты прекрасен.
О, не мечись как в клетке. Ты не прав.
Не рассыпайся искрами вокруг,
И в жаркой пляске не таи угрозы.
Мне без тебя не пережить морозы.
Согрей меня, мой старый пленный друг…
2. В печи огонь.
Она пришла, и тонкою рукой
Из слабой искры возродила пламя.
И ожил я, и потерял покой,
Взметнувшись вверх, как огненное знамя.
Я заточён обманом в эту печь!
Как в конуре здесь скучно мне и тесно.
Мне б не дрова, мне б эту избу сжечь!
А я в тюрьме кирпичной! Так не честно!
Я с треском рву поленья на куски,
Я вместе с дымом рвусь по дымоходу,
И голос мой, исполненный тоски,
Гудит в трубе: Свободу мне! Свободу!
Но я слабею...Что это со мной?
О, где же та, что печку затопила
Приди ко мне! Мне в камере печной
Без новых дров не напитаться силой...
...Привет, хозяйка! Дай, лизну тебя.
Я слишком слаб, не вырваться из плена .
Клянусь, твой дом я буду греть, любя.
Ты лишь подбрось, пожалуйста, полено...
3. Печь.
Не верь ему! Речей его не слушай!
И притвори мне дверцу поплотней.
Пока он мал - теплом он греет душу.
А уж взметнётся - нет его страшней.
Стихия - он , нет для него закона.
Не уходи, мою послушай речь!
Я стерегу опасного дракона!
Я - страж огня, тепла хранитель - печь.
Вот он, во мне, за дверцею чугунной
Горячим сердцем бьётся и трещит.
Мир замерзает зимней ночью лунной,
Огонь тебе – от белой стужи щит.
Но ты к нему так близко тянешь руки,
Ведь так чарует его зыбкий пляс,
И в дымоходе шепчущие звуки.
Не верь! За зверем нужен глаз, да глаз!
Оставишь щёлку – вырвется голодный,
Съест занавески, стены, крышу съест!
Лишь я из пепла в небосвод холодный
Трубой грозиться буду, словно перст.
Да будет поздно. Головешек груда
Вокруг меня останется дымить.
Ворчи, ворчи, что печь твоя - зануда!
Зато пока мне есть кому грозить.
Старик
Михаил Никольский
Подкралась старость скрюченной клюкой.
Декабрь вползал незримо, незаметно.
Над миром - туч - нависло молоко.
Вся жизнь промчалась яркою кометой.
Она была то взбалмошной, то вдруг
Спокойней мёртвой зыби океана.
То полной глаз, улыбок, слов и рук,
То как угар - тяжёлый, долгий, пьяный.
Он жизнь любил, но жил порой не так,
А все вокруг учить пытались рьяно.
Поэтов вечно манит красота,
Хоть мир вокруг в ухабах и изъянах,
И он творил в сознании своём,
Другой, иной: прекрасный, справедливый.
И дверь открыв в него, впускал в проём
Любого. В сад, где пальмы и оливы,
Ветвями тень создав, манили в рай.
Хоть рай не всем по нраву был. И вскоре
Слепил себе он Еву из ребра,
Вручил ключи от неба и от моря.
Однажды Змей коварный вполз в их сад,
Стал Еву звать в иные измеренья.
Пришлось прогнать (хотелось искромсать)...
Но злаки Змея дали всё ж коренья:
Ушла Она, кого любил герой...
Он дверь в свой мир захлопнул. Ненадолго...
Однажды сдался зимнею порой...
В любви широк был - в точь Амур иль Волга.
Потом впускал и грешниц, и блудниц,
И пуританок знал, и куртизанок.
Был с кем-то груб, пред кем-то падал ниц.
И всё мечтал - хрустальный строил замок...
Стал стар душой - не телом, сердцем чёрств,
Зато не пуст, как тьма на дне колодца.
Им сотни тысяч вымотаны вёрст,
Изучены, забыты сотни лоций...
Он часто видел тот волшебный сон,
В котором с НЕЙ молчали в унисон -
Им были не нужны людей слова -
Они молчали, как молчит листва,
Трава, что ветром движима едва...
Зачем влюбленным скучные слова?
Теперь стоит он перед Богом
И просит только одного:
Когда закончится дорога,
Чтоб стать мог ветром и травой.
вверх кармашками
Ин-На Ленская
...Полетели над ромашками
вверх ногами, вверх кармашками...
так бы и жили-были, строя друг другу мудры,
всякие сутры пели громко про всё подряд
только кто-то огромный, добрый и очень мудрый
взял нас, смешных, за шиворот, выкинул как котят
в общем-то это правильно - вовремя дать нам пендаль -
что бы они там делали, с глиною и ребром?
мы уходили быстро, шли тяжело и медленно
выдали на ночёвку нам - медью и серебром
как это умно, Господи. Господи, как жестоко -
чтоб не замкнуло - взять и - установить шунты,
разъединить, разрезать, вытащить из потока.
чтоб не забыли дурни - с вечностью не шутить
всё пропуская через - марлевый свет и темень,
через себя и небо - ржавой стрелой насквозь, -
без фонарей и спичек и прочей полезной хрени
ищем Тебя наощупь. близко, но всё же врозь
главное, ведь, - не помнить хруст молодильных яблок,
главное, ведь, - не слушать музыку тёмных туч
сразу войдёт как в масло, холоден, зол и ярок
в солнечное сплетенье острый скрипичный ключ
Ребенок Неба
Друг, с того лета, как ты поселился в лесу,
Я хотел рассказать тебе, но увы, пишу
Жизнь все больше похожа на набитый пакет
С каждым днем сомневаюсь, что донесу.
Стыдно станет, если выроню у всех на виду.
Нас учили быть камикадзе с детства: "всегда готов"!
Никаких тебе самопознаний или иных понтов.
Я смотрю на дома, за ребрами стен сотня дверей
Среди них моя, к ней подходят лишь три ключа.
И о том не сказать верней: кровь моя горяча,
Но как и один поэт, я не люблю людей.
Покажите, как...
Эллионора Леончик
Поклон вам, "поджигатели" рейхстага.
Один вопрос: потомки ваши где?
Рейхстагов развелось не по нужде -
к ним в мире просто бешеная тяга...
Не надо отвечать "в Караганде"...
И не в... (запик) - уже не та бадяга.
Тут местных дездемонок душат Яго,
иммунитет имеючи везде.
Вы в курсе, что Победу - мать ядрёна! -
пройдохи присуждают побеждённым?
Вам в сны внучат нагрянуть бы, раз так...
Что, внуков нет? А это чьи там скачут?
Тем паче, упростите им задачу:
ну, покажите, как горит рейхстаг.
Чистотел
Орка Киото
Желтый сок моих мыслей на срезах упругих дней…
Бродишь, пряча лицо, по солнечной стороне –
Искусавший мне руки оборотень-беглец.
Не умею курить. И все хочется – в лес, в лес…
Горевать не придешь. Откровенность теряет цвет.
Дотечём ли до разговора? По голове
Обреченность ударит не целясь. Прости меня –
Я не волчьих кровей, но как волк я тебе верна.
В чистотеле (как в детстве…) купает меня тоска.
Нежно вьется по небу молочно-белая скань…
Март, сбежавший из сна ювелира, бесстыдно пьян
Нашей болью… Из ран багрово течет весна.
Прячься в логове солнца, в чащобе ли, под водой –
Даже прочь от меня ты бежишь под моей звездой.
Знаю я, знаешь ты, что домой повернет тропа
И в искусанных белых руках сладко будет спать…
современники закрывают страницы и удаляют блоги...
Алтынай Джуманазарова
современники закрывают страницы и удаляют блоги,
взлетай, где твои ресницы, беги, где твои боги,
все былое - в кэше гугла, у будущего - сбои.
спиши меня, разработчик, и роди другое.
ария мартовской лягушки
Подружка Сенбернара
промокли ноги от и до, пропала валерьянка -
соседский полосатый кот рычит, устроив пьянку.
кругом толкуют о весне, а на пути - сугробы,
и на войне как на войне, и не глядится в оба.
на перекрёстке М. и Ж., в дежурном февромарте,
когда не верится уже ни глобусу, ни карте -
равно далёкий от нирван и треволнений мира,
умчи меня, лихой диван, обтянутый квартирой.
хочу куда-нибудь туда…куда сама не знаю.
где нечто делится на два, при этом прирастая
таким, что в моде и цене в любое время года,
где ты, мечтая обо мне, блуждаешь по болоту.
колчан, вестимо, полон стрел (не томагавк, не пушка).
но даже мысленно не смей стрелять в других лягушек.
твоих манков призывный клич услышав, отовсюду
спешит взволнованная дичь - и просится на блюдо,
под твой изящный арбалет ломясь без политесов.
так заготовь нам на обед - и впрок - деликатесов.
а впрочем, жалко. пусть живут: пищат, галдят, стрекочут.
а ты скорей меняй маршрут по вешкам пней и кочек.
сидеть без дела не могу: нарву цветов охапку
и буду ждать на берегу, не промочивши лапок.
Ура!
Каждому солнечному дню,
Стрелам ресниц, натянутым
на дрожащую тетиву век,
нацеленным на мишени
моих зрачков;
Утренней кареокости пива,
Вечерней осторожности прикосновений рук,
изучающих гамму моего тела,
и не умеющих брать
фальшивых нот.
Ура!
Весне, выглядывающей из-за плеча февраля
вместе с дождями, что вскоре
взорвут землю, поранив её
бутылочными осколками
зелёной травы.
Когда я научусь говорить, не разжимая губ,
я расскажу о том,
как вертится пластинка весеннего дождя,
надетая на иглу зонта-патефона,
заикающаяся от волнения,
но не умеющая брать
фальшивых нот.
Вот рисунок на обороте черновика...
Орка Киото
Вот рисунок на обороте черновика -
Той же ручкой, что утопила в сумбурной вязи
Тишину листа, распахнутую, как праздник, -
Чёрное море, белые берега.
Ветер путает волосы и слова.
Он пахнет йодом, носит живой и древний
Солнечный свет на влажном солёном гребне...
Вот маяк и скала, намеченные едва,
Крохотный парус над завитками волн...
Ниже подписано той же самой рукою:
"Ты придумала звёзды и пещеры драконов.
Я придумал соль и пенную даль его".
Это вам не говенная эсхатология
Из увесистых книжек от Oxford Press
Берега оживленного Стикса пологи. Я
Брал билет не сюда, как и многие
Променявшие Эрос на энурез
Нерест духа на течь в пироге...
... лишь
Тихо всхлипывает волнорез
Из аскезы взмывают убогие
В высь, сулящую то, что СС
Поимели с кого-то по имени Жан Амери
Чтоб не расслаблялись зазря изгибы
Вздернув под потолком его тело - пари!
_______
Гул в ушах не стерпев, перейти бы
На собачий галоп - чтобы лапы внахлест
Чтоб изжога ворочала глыбы
В липком горле, чтоб бился хвост
О бока кораблей, проплывающих мимо
Испещряющих водную гладь бороздами...
_______
... губошлепают рыбы
Жизнь идет под откос. Априори. Неумолимо
Амери - «по ту сторону...», я - по эту
(Я-то знаю, как он достал до звезд)
_______
Жизнь докурит меня, как дешевую сигарету
Сплюнув горечь промеж борозд
Которая никогда...
Шестьдесят Девять
Я хотела назвать нашу дочь Маргаритою
Она была бы с голубыми глазами как у тебя
Или с черными как у моего отца
Которого я не знаю
Я хотела назвать нашу дочь Суламифью
Чтобы она помнила, что в прошлой жизни
Была еврейкой, застреленной прямым в голову
В Аушвице
Я хотела назвать нашу дочь Марией
Чтобы она читала Андреева
И думала – это про меня
Мариииия…
Я хотела назвать нашу дочь Анной
Чтобы когда ты забудешь мое имя
Звал ее и мне могло бы показаться
Что ты зовешь меня
Я хотела назвать нашу дочь тысячью имен
Чтобы она прожила тысячу жизней
Чтобы мы тысячу раз стояли у церкви,
У синагоги, у мечети, в священном круге,
Чтобы мы могли друг без друга
Только разве что забрать ребенка из садика
Нашу маленькую Айну, Эдну, Ольгу, Эсфирь,
Нашу богиню…
Я хотела чтобы в старости мы лежали обнявшись
И вспоминали, и смеялись бы до поздней ночи
Как я хотела назвать нашу дочь Рахилью,
Тамарой, Латифой, Региной, Ниной
Как придумывала столько имен для нашей дочери,
Которая никогда не родится
я любила как ты возвращался домой с войны
в мои русые косы что лентами сплетены
запускал свои пальцы и рушил земной покой
укрывая меня и целуя сквозь волчий вой
надевал мне с любовью фиалковый нимб-венок
что ты сплёл бороздя лабиринты чужих дорог
нежно спрашивал 'Эва ну как ты жила одна
без мужского плеча в эти смутные времена?'
я не знала ответа. я просто жила навзрыд
целовала иконы, мечтала о том как спит
в колыбели наш сын. единственный. в волосах
его светлых есть вечное! то, что сильней чем крах
свято верила в чудо и думала о любви
не гневи наше небо! пожалуйста не гневи!
я ждала твоей силы чтоб выплавить из креста
то что впредь невозможно, но истиной на холстах!
я кормила тебя, накрывая богатый стол
а потом возводила на созданный мной престол
раздевалась неспешно и кутаясь в тишину
я тебе отдавала всю дань за твою войну
а когда засыпал ты лишившись последних сил
Отче наш, я шептала, от смерти его спаси
от недоброго глаза
и от ведьмы что может на сердце прожечь клеймо
но тебя поглощало! все звенья твоей души
превращались в бумагу. просил меня "не пиши
не пиши ничего!" и толкал меня с лодки вон
не забуду кошмар / пустоту /колокольный звон
берегла твои крылья. тебе посылала свет
твой сверкающий меч отразил бы так много бед
рисовала твой лик, там где он не имел и сил
я была твоей бронью
но ты меня
delete
Своими Руками
знаешь, мне хочется снова поверить в деда мороза.
и тогда я бы у него попросила, что бы он вытер тебя из моей памяти
нажал кнопку delete,
спросил: «больше не болит?» и закончились бы неврозы
и я бы танцевала на паперти, укрывала столом скатерти,
запивала бы свои пряности и…
наконец перестала бы быть пьяницей.
отражения
Наденька Берлин
сплошной самоконтроль и ничего священного,
сам от себя оголтело скрываешь сакральную истину:
когда кажется, что, наконец,
предал забвению преследующий тебя лик,
когда думаешь, что это -
тот самый час перед рассветом,
контрольный выстрел может раздаться откуда угодно
<пуговица, бросившая рубашку ради мечты о полете
старушка, заклинающая чужую мелочь
солдат, приручивший одинокую ногу
дети, струящиеся в парках
черт побери, иконки, пьяно раскачивающие маршрутки>,
никогда не знаешь, сквозь кого или что
прорвется в твой мир тоска
с глазами единственного во Вселенной цвета.
все это доказывает, что люди не лечат время,
а ночь в пределах одной жизни может длиться столько,
сколько сама пожелает.
ну что ещё тебе рассказать...
Денис Попов
ну что ещё тебе рассказать: повсюду грусть и кругом тоска; бреду я в бреду да по мостовой, испачканной синевой. а ты очень далеко, грустишь, пьёшь «Шато Марго» или «Вдову Клико»; ликуешь одна вдали? оторвана от земли, грустишь ли? тоскуешь ли?
все тропы ведут в Милан: курить на террасе план, и после бежать в Ла Скалу – этого ты хотела? этого ли искала? кто же как волк ревнует? кто же тебя по утрам ласкает? пальцами в волосы нежно – кто? в вены пускает ток? в бёдрах искрит разряд? сколько оргазмов у вас подряд?.. варишь ему Lavazza? можешь ли целоваться в час, когда дует с юга хлёсткий и жаркий юго? а может ты одинока? не терпишь закрытых окон, и полюбила фиалки? подносишь сама же себе зажигалку, сама же себе наливаешь в'ина, едва доливая до половины бокала. не заряжаешь мобильный, тоннами смотришь фильмы,
не уменьшаешь банковский счёт. и ни к кому тебя не влечёт: ни животно, ни нежно, ни просто так – кто-то в тебе разомкнул контакт с миром; путаешь числа, и явь и сон, только ведь снится тебе не ОН, в яви не Я берегу тебя. жизнь как прогулка: от а до я, столько-то пунктов между. отправишься спать, не снимая одежду, на циферблате выхватив цифру «5». и не захочешь назавтра встать там, где уснула прежде.
У верующего – жизнь вся - с Богом,
У атеиста на Земле – своя дорога:
Хоть с Богом ты в душе, хоть – нет:
На всё живое - смерть – один ответ…
Но атеист души не отвергает,
Что она есть – он твёрдо знает:
Он знает, как она, уставшая, болит -
И мечется, и плачет, и кричит…
Он знает, как она от радости летает,
В восторге в небеса взмывает,
Оттуда всех обнять стремится,
И с душами любимых хочет слиться!
Но кто же чувствами людскими управляет?
Кто душу в тело бренное влагает?
«Кто» нашей жизнью «там» распоряжается?
Где это: «там», и этот «кто» - как называется?
И если ОН – ЕДИН, за что же бьются люди?
За что друг друга убивают, истязают, судят?
И почему такие разные все души у людей?
Есть - человечьи, а есть - хуже, чем зверей!
Ответа нет на все вопросы эти,
И нет Того, кто установит Мир
В душе живущих всех на Свете…
Два брата и два друга...
Элла Бикеева
Два брата и два друга - не разлей вода -
Моих два милых внука - как Небо и Земля.
Маленький - кудрявый, светлый, озорной,
А старший брат - чернявый, серьезно-юморной.
Всегда они в обнимку, везде они вдвоём
И утром на разминку за старшеньким - малой.
За маленького Даню всегда горой Мирон.
Он за него без спора - и в воду, и в огонь.
А младший повторяет за братом всё подряд
И буквы уже знает - ведь есть наставник - брат.
Я часто с умилением на них двоих смотрю.
Секрета не открою, что так я их люблю!
афанасий никитин
Стансы
верилось -
головой на закат солнце падает за тверьми
торговалось -
жемчуг на обезьян. будь здрав князь, оберни
веру в трех жеребцов купчихе на майский кич
шесть пасх до земли дале гурмыжских зерн
море стояло, воздух терся дождем.
шло -
золотом на восток. бык-отец. боги - трижды по три руки.
нет веры иной, слышишь ? меньше сердца османь. зрилось -
снасти ненасти саадаки
требовательная нежность
Стансы
по прогнозам метеоцентра лето будет туда-сюда - вмерзшим,
как звук дождя в васильковую почву
кажется это закон - жизнь подчас состоит из такой ерунды -
прорастая
сквозь колоколен тюльпановый звон,
распугивает
воробьиную почту
а я сажаю слово в сырую душу-землю, жду -- когда же оно зацветая,
прирастет..
и если продолжать мироздание -
-
с далекого севера больше не шлют бандероли
больше не шлют телеграмм..
Жизнь улитки
Глаза в Клеточку
К дверному косяку
четырьмя гвоздями прибит дом.
У улиток так принято:
дом всегда с тобой,
а двери меняются в зависимости от города,
иногда от времени года,
иногда от финансовых возможностей,
но всё же чаще
их ставят
в зависимости от взглядов прохожих.
В этом городе приняты прищуренные глазки’,
лакированные фасады
и медные ручки.
Я долго злился,
потому что такие двери
никак не подходили
под мой интерьер
и мировоззрение.
Не люблю прищуренные глазки’ –
они обрезают небо над гостем
и не всегда понятно,
сколько туч принесёт тебе гостеприимство.
Но потом смирился
и даже поменял мебель,
потому что город стал со временем
править мои взгляды.
Жизнь текла своим размеренным чередом,
пока в мой почтовый ящик
не упало письмо от старого друга,
живущего на окраине.
Я открыл помятый конверт
из которого выпали ключ и записка.
Я сразу схватил клочок бумаги:
«Сегодня я опять забыл ключи от парадного
и жизнь вышла от меня
через черный ход.
Если постучит к тебе,
не открывай -
слишком ломанная она
и юродивая.
Оставляю ключ.
Мне он уже не нужен,
я так и не нашёл
эту дверь.
Прости за всё.
Я уезжаю из этого города.»
Я поднял ключ
и долго смотрел на него -
он совсем не похож ключ:
обычный крестик из ближайшей церкви,
не самый дорогой,
не самый дешёвый.
Но друг назвал это ключом.
Откуда у улитки ключ?
Как улитка может собраться на переезд?
Это глупо,
унизительно
и запрещено законом.
Ведь двери всегда
принадлежат городу,
а значит,
мой друг отправился в путешествие
без дверей.
Что значит парадный вход
и черный?
Получается две двери.
Это выпадает за рамки
моего понимания.
Меня начинает знобить.
Я кутаюсь в одеяло.
«Дайте мне точку опоры
и я переверну мир», -
в древности кричал Архимед.
Мы устали всё переворачивать.
«Дайте мне точку опоры
и я отдохну», -
говорит современная улитка.
Я соглашаюсь с этим мнением,
долой анахронизмы.
Кстати, моё одеяло и диван
поддерживает
эту точку зрения.
Я снова беру в руки ключ.
Начинает кружиться голова.
Приехавший врач,
беспомощно разводит руками:
«У Вас редкая болезнь.
При аритмии сердце пропускает удар,
а у Вас добавился
один лишний стук.
Рекомендую проветривание
и хороший сон.
Лекарства нужны,
в основном, здоровым людям,
а Вам мне нечего предложить»
Я снова смотрю на ключ
и кутаюсь в одеяло.
Во время болезни
безумно не люблю проветриваний,
в эти дни ветер так любит
цитировать Гёте.
От этого ещё холодней.
И чёрт меня дёрнул
открывать форточку.
Я слышу,
как нашёптывает невидимка:
«Без пользы жить-
безвременная смерть».
От Гётте пахнет суицидом.
Я захлопываю форточку.
Снова кутаюсь в одеяло
и повязываю тёплый шарф.
У меня не болит горло -
мне так легче спится.
Ведь в сонной артерии - сны.
А знаете,
почему вскрывают вены,
а не артерии?
Потому, что сны должны выходить последними.
Они уходят вместе с душой.
А может быть душа и есть сон?
Все люди, убегающие от себя,
страдают бессонницей.
Страшно убегать от себя,
ведь потом можно не найти своих следов.
Поэтому в часы бессонницы
люди подсознательно
придумывают запасные пути
возврата к себе.
Сон не приходит.
Я снова смотрю на ключ.
Так вот откуда лишний стук сердца.
Это стучат мне.
Может быть
в те двери,
о которых говорил друг?
И это ключ от них?
Я звоню врачу и спрашиваю,
насколько глубокий сон
мне показан.
Он долго думал над ответом
и сказал,
что выезжает ко мне.
Я набрал горячую ванную
лег в неё,
взял лезвие и
включил секундомер.
Сон пришёл через минуту
и повел меня по освещенной
винтовой лестнице.
Слева от ступеней висели
фотографии знакомых людей:
родных,
соседей,
одноклассников,
друзей,
подруг –
обычные улитки из моего прошлого.
Справа были портреты
незнакомцев и незнакомок.
Лестницу перегородила
чья-то фигура.
Это был мой друг.
Он сидел
на последней освещённой ступеньке.
После него
в темноту уходили стены без
портретов.
- Ты принёс ключ? - спросил он.
- Да, - но что это за лестница.
- Не знаю, - ответил он, -
до этой ступени
слева - твоё прошлое,
справа - твоё будущее.
А что ниже,
не понимаю.
Я слышал,
что улитки
никогда не спускались
ниже этой полоски света.
- Почему?
- Потому что этот вход не закрыт дверьми.
А улиткам всегда нужна дверь.
- Тогда, что такое ключ?
- Возможно, это просто повод.
Я отодвинул друга и
пошел вниз.
-Как ты смог? – воскликнул он из-за спины.
- Если нет дверей,
значит, нет преграды,
а переходы из света в тень -
это лишь некачественное освещение .
- Ты никогда так не говорил!
- Но ведь это обычные вещи.
- А куда же ведет лестница? –
Уже совсем издалека донесся его голос.
- Это дорога к человеку.
От человека к улитке
простой переход,
почти естественный.
Многие даже не замечают этого.
От улитки к человеку –
считается невозможным.
Но это ложь.
Нужен лишь ключ
(я посмотрел на маленькое распятие в ладони),
и он лишь повод.
- Правда, доктор? –
я открыл глаза.
- Что Вы сказали?-
спросил,
склонившийся надо мной врач,-
Вы пришли в себя.
Я еле успел к Вам.
Еще бы пару минут и всё,
снимай двери.
Я сел и с удовольствием потянулся.
За окном расцветала весна.
- Вы видели сегодняшний восход,-
спросил я врача.
- Да,
но у меня слишком узкий глазок,
чтобы видеть весь горизонт
и небо над ним.
-Да, конечно, помню.
Я встал,
подошел к окну,
распахнул створки,
запрыгнул на подоконник
и пошёл по облакам.
вот и поговорили
На Верность
она пришла. она открыла дверь холодными руками, перешагнула порог и прошла в кухню. она достала из ящика нож, села со мной за один стол и объяснила мне все. она говорила долго, изредка прерываясь на тонко вымеренные и уместные паузы. смотрела так, как смотрит человек, который больше никогда не придет. как смотрит человек, который уже никогда не сможет смотреть по-другому, не сможет никогда смотреть так, как он смотрел раньше. она говорила, а я сидел напротив и внимательно слушал, так внимательно, как не слушал никого. никогда. мне хотелось бежать, не в направлении от или к, нет, мне просто хотелось бежать до боли в ногах, хотелось кричать, но этого я не умею, не могу, а бежать хотелось так, как бегут на поезд, который увозит, зная что бежишь впритык, за минуту до отправления. бежать до второго дыхания, до такой степени, когда перестаешь чувствовать усталость, боль, собственное тело. я смотрел ее. я видел ее руки, кисти рук, я не дотрагивался, но знал, что они не теплые, шершавые от сухости кожи, кожа мраморно-белая. я смотрел, а она говорила. она закурила. я вообще не люблю, когда кто-то курит, когда просто курят, когда именно кто-то курит. сквозь тонкий столб сигаретного дыма, расплывающегося по воздуху, я продолжал спокойно смотреть. она потушила сигарету. потом...чай с мятой, тишина, и то, что осталось от нее у меня в руке.
насмерть из твоей жизни
Нелепая Гармония Пустого Шара
(«ежегодной фиестой русских»)
моей маленькой л.
1.
будь же во мне победой – ежегодной фиестой русских.
разражайся салютом в небо и тяжеловесными
хватающими за сердце застревающими в горле песнями
наших (пра)бабушек|дедушек под гармошку с картошкой и водкою.
маршируй парадом по позвонкам моей красной площади
чтобы в конце концов от волнения по неосторожности
наступить на сердце гвоздиками припорошенное
погасить (мой) вечный огонь
синим платочком скромненьким.
порази же, маленький, отважный воин
так и оставшегося тебе неизвестным солдата
насмерть из своей жизни.
и пожалуйста
никогда не пиши мне
больше. ни до востребования,
ни как иначе.
(21-22.12.o6; 2.о7)
2.
____ТЕ, КТО ЛЮБИЛИ НАС – НИЧЕМУ НАС НЕ НАУЧИЛИ. НАС ВСЕМУ НАУЧИЛИ ТЕ, КТО НАС НЕ ЛЮБИЛИ.
линор горалик
сквозняк по глазам. я приучила ее вместо
«я люблю тебя» говорить|писать мне
«я хочу тебя». растлить девочку
всё равно что распилить деревце:
сперва сытиться соком, чтобы, насытившись,
не знать, чем перетянуть рану. оставив её с топором
в стволе|сердце, называть себя последней сволочью,
чтобы не чувствовать виноватой. нарисовать для нее
автопортрет последней дряни, подарить на память,
заставить держать в раме , сцеживая
сокомолко, чтобы хотя бы тело остывало, ибо
плохой из меня кардиолог. на память, в подарок:
помни: рубцы|шрамы – украшения маленьких мачо.
моим врагам
Александр Самчук
В своих стихах - врагов благодарю.
За то, что неусыпно, и степенно
Коверкают, ломают жизнь мою,
И заставляют кровь бежать по венам.
Они, порою, преданней друзей.
За их здоровье я вина налью.
Я их люблю, как старый Галилей,
Любил простую истину свою.
Спасибо вам за тысячу преград,
Которые преодолеть стремлюсь.
Живите долго, буду очень рад.
Ведь я душою крепче становлюсь.
Какого черта, Киршбаум!
Елена Горбач
О.К.
Какого черта плачешь ты? Не плачь,
а то и я скулить начну, заплачу.
Судья-судьба выкатывает мяч -
в любые бей ворота - наудачу.
Ведь может быть... но сколько всяких вдруг
у может быть выкручивает руки.
Стрелою собственною ранен лук
и оттого, что перепой был крут
(спирт не разбавлен) - коронован шут
и сердце приурочивает стуки
ко стукам в дверь, насилуя нещадно
митральный клапан, ткани миокарда
и в ухо шепчет: Этот тоже Брут,
опять не увернуться от кинжала,
но там где мёд, там непременно жало,
нежалящие мёда не дают.
Ну, так какого надо мне рожна?
О-о, совершеннейшая надобна мне малость,
Чтоб, вслед рванув, бросались из окна,
спасаясь от беды, что не осталась.
Рай за раем
Елена Миськова
По дороге до деревни
Два эдема:
«Продуктовый рай»
И «Рай» для дальнобоев.
Парадиз - воображаемая тема
Счастья в сером и бурьянном Подмосковье.
Всюду «нимфы», «аполлоны»
И «олимпы».
Мол, «и я, браток, в Аркадии, родился!
В местной сауне
с названьем «Афродита»
Я с обочинной Астартой обручился.
А она - богиня, брат,
Уж ты поверь мне!
Если ты хоть мало-мальски
В райском шаришь,
Где бы он не находился,
Этот зверь -
Рай -
Средь гурий иль валькирий
Или шаек...».
В этой тьме непроницаемой
Элизий
Из щели под дверью
Льётся неустанно
Да промокшим псом ворчит,
Все спутав в жизни:
Гастарбайтер Цербер
Стережёт нирвану.
По дороге в Подмосковье
Рай за раем
Светят тускло
Прямо в мглу и мокроснежье.
И апостол Пётр
Говорит «Витаю!»
Всем промокшим и
Уставшим безнадежно.
фиолетово-зеленая тень
Редкостный Птыцъ
с утра она заметила
что зашнуровывает ботинки не как обычно -
а с левой ноги
затем
она замечает как садится в лифт и отправляется на работу
ожидая свой второй завтрак в местной забегаловке
она подсчитывает показания счетчиков
прожитых ею годов жизни:
холодная вода - в одиночестве
горячая - в паре
но что-то постоянно не сходится
переплата существенна
но как это случилось она не может вспомнить
она шевелит своими рыбьими губами
разворачивая спираль макаронины
как ленту Мёбиуса
и рассматривает его фиолетово-зеленую тень
падающую от лампочки
раскрашенной синей пастой шариковой ручки
и думает
что у них были бы дети
такие же непричесанные и неумытые
как и ее стихи
стареющие в разных направлениях
скоро придет почтальон с пенсией
с цифрой в квитанции ровно такой
в каком вагоне поезда метрополитена она сейчас едет
она боится не успеть
она просыпается
смотрит на часы
прикрученные к потолку
пора бежать в школу
в конце концов у нее большие планы на будущее
зае-ли
Ю-Хан-Ин
Безумству храбрых поем осанну.
Всем выдать награду – по круассану.
Медведь медведю не клюнет в глаз.
О да премьеру, в который раз.
Достали уже меня эти суки.
Пойду, почитаю Мураками Харуки.
Хлебобород
Алишэнь
Тонут в февральской оттепели игрушечные бородачи,
Наспех присобаченные к дешевой елке,
Выброшенной теперь на задворки.
Стонут предмартовские коты, глядя друг на друга изподлобья.
Точат сахар снегири, а стружку от нового стула - голуби.
Кто-то из нас двоих умнее, а кто-то еще и бородее.
Ты.
Мои имбирные мечты рассыпаются пряниками и просят кнута.
Я все та же, но уже не та.
Просыпаясь, не припомню, чтоб спала.
Для весеннего чеснока храню старые колготки.
Для подснежников бережешь бороду.
Не могу приподнять микроволновку, чтоб положить туда мышеловку.
Не могу выбрать сорт сыра под вино, потому что виски.
Давно влюблена я в праздность, праздную годовщину за годовщиной.
Ты - всего лишь бородатый мужчина, а я всего лишь глупая женщина.
Куплю муку - испеку хлебушка.
Ухо Бога
Не Люблю Писать Стихи
в субботу прилетало Ухо Бога.
висело в небе, волосатое, мясистое,
пятнилось биомассой пластилиновой,
ну, прямо как в «Солярисе» Тарковского.
повергло в тень примерно четверть города,
что урожай зернобобовых снизило,
у птиц и кошек вызвало истерику,
прервав процесс их, бля, совокупления.
сбежались возбуждённые сограждане,
окошки и балконы раскупорили,
разинув рты, вдыхали чудо чудное,
расширив ноздри, пили диво дивное.
наперебой просили разных милостей,
не соблюдая правил очерёдности,
дензнаки вымогали, привилегии,
и о здоровье многодетно клянчили.
Лисица и Лев
Михаил Никольский
Лисица провела ночь в логове льва. Проснулась - она по-прежнему лисица
Восточная мудрость
Ко Льву на днях зашла Лисица
И засиделась допоздна.
Уж мысль в мозгу ее гнездится,
Что будет Льву она жена.
Уже себя рисует с гривой
И с кисточкою на хвосте.
Не хитрой бестией блудливой,
Что в баре вьется на шесте-
Себя представила царицей,
Творящей безграничный суд.
Блистающею светской львицей,
Которую все лавры ждут.
И так она раздухарилась,
Что Льву велела замолчать,
Когда позвал ее в кровать,
Забыв, что ей лишь все приснилось.
Лев громко рыкнул, озверел
И выставил Лису за двери.
И долго вслед еще смотрел...
Да лисий хвост на гриву мерил...
Мораль сей басни такова:
Коль, лисьей цепкостью владея,
Попала к ночи в спальню Льва, -
Ночуй, на лучшее надеясь.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
