***Оптические манёвры /от В. Ирхина/ "Моя мама вся в часах
Продолжение 3
7. Закон постоянства скорости распространения света в вакууме явился выводом из остроумного опыта Майкельсона-Марли. Предполагалось, что свет распространяется в «эфире», которым залита Вселенная. Этот эфир мыслился между прочим совершенно уникальной физической субстанцией – некой абсолютно неподвижной материальной средой, относительно которой и совершается весь сложный комплекс вселенских передвижений. Движется, разумеется, и Земля. Опыт имел целью наглядно продемонстрировать именно этот вот факт передвижения Земли в дюнах неподвижного вселенского моря. «Земля, качаясь на волнах…», - оборвался в дошедших до нас источниках Фалес. С целью демонстрации этого факта был построен общеизвестный прибор, смысл которого сводился примерно к следующему. Под прямым углом друг к другу были установлены, допустим, два стержня, с зеркалами на концах. Один стержень располагался по направлению движения Земли в эфире, второй – перпендикулярно ей. Из точки их пересечения (назовем ее точкой П прибора) одновременно выпускались два световых луча – по лучу вдоль каждого стержня. Зеркала должны были отразить лучи и вернуть их обратно в точку пересечения стержней П. Поскольку Земля движется в эфире с некой скоростью v, то сама эта точка П прибора переместилась к моменту достижения горизонтальным лучом зеркала в некую точку А1 неподвижного эфира. Переместились также и зеркала. Причем горизонтальному лучу пришлось сперва догонять зеркало, а затем, отразившись, двигаться навстречу точке П прибора. Вертикальный же луч был вынужден двигаться по гипотенузе некоего очевидного прямоугольного треугольника. Простая геометрия отрезков и треугольников показывает, что вертикальному лучу, чтобы вернуться в точку П прибора, требуется пройти большее расстояние, чем горизонтальному лучу. Следовательно, лучи вернутся в точку П неодновременно. Вертикальный луч запоздает. Это и было бы доказательством факта движения Земли в эфире. Однако лучи вернулись в точку П совершенно одновременно. Отсюда и сделан был вывод о постоянстве распространения скорости света. Постоянство скорости света выражается собственно в том, что нельзя ни догнать, ни убежать от света. Сокращение (увеличение) дистанции между приемником (источником) и световой волной совершенно не зависит от скорости самого приемника (источника), а происходит со скоростью света и поэтому применительно к свету не работают правила классического сложения скоростей. Фокус опыта Майкельсона-Марли заключается именно в том, что и источник и приемник света жестко закреплены в системе «движущаяся Земля», то есть они относительно Земли – покоятся, и только вместе с ней передвигаются в эфире (как физические тела, если уж быть совсем корректными). Вывод же делается так, словно бы и источник и приемник света были установлены непосредственно в эфире. Этот фокус будет нередко встречаться затем в специальной теории относительности: когда вывод о каких-то событиях системы k делается наблюдателями из этой системы почему-то с позиций наблюдателя системы k1. Покажем это на примере из Эйнштейна. Фрагмент довольно большой, но важный. В работе 1917 года «Специальная и общая теория относительности» Эйнштейном рассматривается проблема относительности одновременности. Стоит заметить в скобках, что из работы в работу у Эйнштейна в отношении основополагающих категорий его теории (и даже двух ее принципов – относительности и постоянства скорости света) наблюдается как бы «смысловое» эхо, тонкие, а то и не очень интерпретационные сдвиги, благодаря которым сами эти категории становятся, в известном смысле – размазанными, плавающими, ну, почти как курсы валют, а то как Черный круг Казимира Малевича. Так, например, очень интересно сравнить понятия одновременности из названной выше работы и из работы «Эволюция физики». Эти работы указывают на два принципиально разных способа событий быть неодновременными в одной и одновременными в другой системе координат. Если мы пополним эти два понятия (и способа) их вариантами из интерпретаций теории относительности (выполненных очень мощными физиками и потому всякий раз свежих и оригинальных), мы получим некоторое множество способов (и каждый – не копия, оригинал), какими события становятся либо нет – одновременными, так что сама одновременность расплывается как акварельное пятно на мокрой бумаге. Не четкой линией – соположением красивых расплывчатых пятен и выполнена теория относительности. Итак, в работе «О специальной и общей теории относительности» Эйнштейн пишет: «Пусть очень длинный поезд идет с постоянной скоростью v по рельсовому пути в направлении, указанном на рис.1. Людям, находящимся в этом поезде более удобно принять поезд за твердое тело отсчета (систему координат); все события они относят к поезду. Всякое событие, происходящее на протяжении железнодорожного пути, происходит также и в определенной точке поезда. Определение одновременности для поезда может быть дано точно таким же способом, что и для рельсового пути. Однако естественно возникает следующий вопрос. Являются ли два события (например, удары молнии в А и В), происходящие одновременно относительно полотна дороги, также одновременными и относительно поезда? Сейчас мы покажем, что ответ может быть только отрицательным. Когда мы говорим об ударах молнии в А и В, одновременных относительно полотна дороги, то это означает, что световые лучи, исходящие из А и В, встречаются в средней точке М участка полотна АВ. Но событиям А и В соответствуют также места А и В на поезде (что вообще здесь происходит с этими соответствиями? – И.Е.). Пусть М’ – средняя точка отрезка АВ движущегося поезда. Хотя эта точка в момент удара молнии и совпадает с точкой М, она движется со скоростью v поезда вправо, если наблюдать с полотна дороги (см. рис.1). Если бы находящийся в поезде в точке М’ наблюдатель не обладал этой скоростью, то он продолжал бы оставаться в точке М и тогда световые лучи от ударов молнии в А и В достигли бы его одновременно, то есть оба эти луча встретились бы в том месте, где он находится. Однако в действительности он движется (если наблюдать с полотна дороги) навстречу световому лучу, идущему из точки В, и в то же время движется по световому лучу, идущему из точки А. Следовательно, наблюдатель увидит световой луч из В ранее, чем луч из А. Наблюдатели, пользующиеся поездом в качестве тела отсчета, должны, таким образом, прийти к выводу, что удар молнии в В произошел ранее, чем удар молнии в А».Лейт Как можно заметить, наблюдатель в поезде делает свои выводы исходя из соображений наблюдателя с железнодорожного полотна. Это смещение, так внятно представленное в трех последних предложениях пассажа, происходит через средний член – некоего индифферентного наблюдателя – наблюдателя неясно из какой системы (предпоследнее предложение). Кроме того, в этом примере наблюдается также и характерное склеивание в некоторых точках двух систем – системы «Поезд» и системы «Дорога» (такое склеивание мы видели и в опыте Майкельсона-Марли). Склеивание происходит именно в точках А и В – точках удара молний: молнии ударили только в полотно, не в поезд. (Как могли они ударить в полотно, минуя поезд? Молнии вроде бы сверху вниз бьют). Но так или иначе «источник света» (а точнее было бы сказать в данном случае – источник некоторого светового события) привязан исключительно к системе железнодорожного полотна. Приемник же света (наблюдатель) удвоен – по одному на каждую систему как бы. Между тем склеена и сама их точка зрения. Попытаемся их расклеить. Для начала несколько конкретизируем рис. 1. Пишет же Эйнштейн, что люди в поезде «все события относят к поезду». Следовательно, удары молнии произошли не только в точках А и В железнодорожного полотна, но и в точках А’ и В’ поезда. Вообще, имеет смысл пометить эти точки поезда совсем другими буквами, скажем С и D, ведь точки А’ и В’ есть в сущности только проекции точек системы «Поезд» в систему «Полотно», то есть стоит отклеить точки проекций одной системы в другую от точек, принадлежащих самим системам, а потом посмотреть, что из этого получится. Отличие точек C и D от точек А и В, а также, разумеется, и от точек А и В с каким угодно количеством штрихов, навешанных на них проекциями из движущейся системы «Поезд», заключается именно в том – и это вовсе не тавтология, - что они движутся вместе с системой «Поезд», являясь неотделимой их частью. И потому, с точки зрения наблюдателя из поезда лучи от ударов молний должны достичь точки N (так мы обозначим срединную точку поезда, чтобы все же как-то отличить ее от точки M’ системы «Полотно») – одновременно и только одновременно. Да и с точки зрения любого наблюдателя, попытавшегося встать на точку зрения наблюдателя из поезда. Если лучи придут в точку N не одновременно, то в поезде должна иметь место анизотропия пространства и люди в поезде из опыта могут установить факт собственного движения, выпустив, к примеру, из точки N в направлении стен два световых луча и обнаружив тем сам, что совершенно одинаковые в системе расстояния CN и DN свет прошел за разное время. Кстати! Вывод из вышеприведенного пассажа Эйнштейна прямо противоречит выводу из опыта Майкельсона-Марли. Наблюдатели из системы «Земля» (аналог системы «Поезд») ожидали, что свет вернется в точку П (аналог точки N поезда) не одновременно, но он вернулся одновременно, как все мы отлично это помним. (В примере из статьи «Эволюция физики» и Эйнштейн тоже вспомнит. Но там изменятся и условия мысленного опыта. Там источник светового сигнала будет привязан уже к системе «Поезд»). Чтобы окончательно расклеить системы «Поезд» и «Железнодорожное полотно», попытаемся обнаружить сам клей, а также факты, особенно густо им намазанные и вот теперь липкие, клейкие. Этим клеем является убеждение всех наблюдателей, изо всех систем – убеждение фанатическое отчасти – что свет распространяется исключительно по его и только его системе координат. И именно поэтому у Эйнштейна всегда либо источник, либо приемник света, либо сразу оба прикреплены только к одной из двух рассматриваемых систем координат. Так любая – каждая – система становится при желании привеллегированной, проговариваясь невольно, что теория относительности вообще – теория привеллигированной системы координат, старательно скрывающей свою агрессивность. Вот рассуждения «внешнего наблюдателя» из примера статьи «Эволюция физики». (Там из центра движущейся стеклянной комнаты - «или поезда, если вы предпочитаете» - испускается световой луч. Вопрос тем самым принимает форму: одновременно или нет этот световой луч достигнет стен комнаты?). Вот что думает об этом «внешний наблюдатель»: «В моей системе координат скорость света совершенно такая же, как и в системе наблюдателя, движущегося вместе с комнатой. Мне нет дела до того, движется ли источник света в моей системе или нет, так как его движение не влияет на скорость света. То, что я вижу, это световой сигнал, идущий с постоянной скоростью, одинаковой во всех направлениях. Одна из стен стремится убежать от светового сигнала, другая – приблизиться к нему» и т.д. «То, что одновременно для внутреннего наблюдателя, неодновременно для внешнего».Мальвина Заметим кстати, что «наблюдатели» Эйнштейна и вообще как-то удивительно беспечны. Им много до чего «нет дела». Чуть ниже мы покажем, что даже до «показаний» собственных глаз. Это отнесение процесса распространения света исключительно к собственной системе и демонстрирует отличие процесса распространения света от «всякого другого процесса», хоть Эйнштейн и говорит, что этот процесс такой же как все. Движение пассажира, перемещающегося внутри вагона, внешний наблюдатель относит к своей системе не непосредственно, а опосредуя его через движение поезда. Это и понятно. Пассажир при всем своем желании не в состоянии двигаться совершенно равноправно сразу по обеим системам (ступать одной ногой по полу движущегося со скоростью 60 км/час вагона, в то время как второй – по неподвижному железнодорожному полотну). Он передвигается относительно поезда, а поезд уже несет его вдобавок к тому же по железнодорожному полотну. И «внешнему наблюдателю», захотевшему вычислить параметры передвижения пассажира в своей системе, вовсе небезразлично, как именно, в каком направлении и с какой скоростью этот пассажир передвигается внутри поезда. Как только речь заходит о свете, это внезапно делается пофигу ему. Он видит только два никак не связанных между собой события движения: поезд движется относительно полотна и совершенно независимо от поезда движется относительно полотна же световой луч. Только сделавшись совсем независимыми (взяв открепление, короче, от системы координат «Поезд» и превратившись в два независимых движущихся по системе «Полотно» объекта), поезд и свет и могут затеять эту занимательную игру в салки, где в качестве третьего участника, еще более независимого – в качестве своеобразного судьи – и выступает наблюдатель с полотна. Но мы попросим сейчас стены поезда не покидать так безалаберно сам поезд, а эту довольно забавную сборно-разборную конструкцию самого поезда – не шалить, а кроме того на полотно поставим наблюдателя (да хотя бы самих себя), которому есть хоть немного дела до событий света, происходящих в самом поезде. Как будет рассуждать такой наблюдатель? Он попробует для начала порассуждать немного из декартовой (пока что декартовой) системы самого света. Относительно этой системы «Световой луч» - что? Покоится или движется система «Полотно», система «Поезд»? И если движется, то с какой скоростью? Раз свет распространяется и относительно системы «Поезд» и относительно системы «Полотно» со скоростью c, то с такой же, причем совершенно одинаковой скоростью должны двигаться поезд и полотно относительно системы «Световой луч», принятой за покоящуюся систему отсчета, не так ли? И куда же делась разница размером в скорость v поезда между их движением и покоем? Вопрос крайне неуместный, потому что как раз вот это – и поезду и полотну двигаться со скоростью света относительно самого света – специальная теория относительности категорически запрещает. Установив запрет на достижение скорости света телом (ну почему? Ведь речь-то идет как будто об относительных скоростях?), эта теория нарушила свой основополагающий принцип – принцип относительности. Который требует, чтобы все системы могли быть с равным на то правом приняты за системы отсчета. И чем провинилась система, связанная со светом? Быть может, только тем, что обнаруживает некоторую скоростную неувязку? Итак, специальная теория относительности говорит: относительно декартовой системы, связанной со светом, нельзя ни покоиться, ни двигаться. Так абсолютизируются применительно к свету (сперва только к свету) состояния «покой – движение». Если свет движется относительно полотна, полотно же относительно света – нет, и ни в коем случае даже и помыслить не может двигаться. И кроме того, абсолютизируется, как мы уже говорили, точка зрения на свет самой декартовой системы (любой декартовой системы): каждая из них полагает свет распространяющимся только относительно самой себя. Забудем и мы на время систему «Световой луч». У нас есть две системы: «Полотно» и «Поезд». Мы были выше не совсем корректны в описании беспечности «внешнего наблюдателя». Ведь эта беспечность – только наполовину. Поразительно, но факт: в приведенной выше цитате из Эйнштейна «внешнему наблюдателю» нет никакого дела только до движения источника света. А вот до движения приемников света (стен) есть дело и дело самое конкретное. Проигнорировав одно (движение источника), он старательно уцепился за другое (движение приемников). В одном месте – отвязал, в другом приклеил. Отложим в сторону ножницы и клей. Но ножницы и клей снова вернулись нам в руки: притянулись на эластичных резинках времени и пространства, как варежки в детстве, чтобы не потерять. Рассмотрим сперва специфику этой эластичности пространства и времени, приняв в расчет еще один ракурс (регистр): не только что «делает», но как он «смотрит» и «видит», этот наблюдатель специальной теории относительности. Введение этого как бы «дополнительного», «избыточного» ракурса (а у нас здесь много таких «избыточных» ракурсов) оправдано хотя бы уже стереоэффектами самой теории относительности Эйнштейна, которые почувствовать – можно, а вот описать – трудно, почти что нельзя. Разве что путем такого вот почти наложения повествовательных периодов, а «почти» - потому, что теснясь, они несколько сдвигают друг друга относительно места – одного и того же – которое все они и пытаются здесь занять. Следующее предложение планировало, к примеру, «занять место» сразу после слов: хоть «может быть, они и лежат на одном месте». В свой черед и этому «периоду» придется чуточку подвинуться, позволив втиснуться сюда и еще одному из тех, что намеревались занять то же самое «место». Одним словом, мы проследим немного и выпустим затем несколько повествовательных нитей, оставляя каждую из них до времени понуро болтаться в собственной незавершенности, чтобы в какой-то момент, быть может, увидеть их связанными одним узлом, если они к одному «узлу», конечно, относятся. Итак (бессмысленное, конечно, словечко), следующий «период» стартует именно с понятий «смотреть» и «видеть».
8. Что значит видеть нечто движущимся, отчетливо просматривается из изложения специальной теории относительности Фейнманом - его лекций для физиков-первокурсников. Для демонстрации эффекта замедления времени и сокращения длины движущегося тела в направлении его движения им используются (мысленно, разумеется) особой конструкции довольно остроумные световые часы, помещенные в тот самый космический корабль со стеклянными стенками. Не нужно сетовать на то, что сквозь стеклянные или нет, все равно мы сквозь эти стенки ровным счетом ничего не увидим. Не увидим даже очень быстрого движения корабля. Как мы не видим, неотрывно минут десять кряду на нее глядя, непосредственного движения Луны по ночному небу: нам ведь кажется, что Луна стоит на месте. Наш глаз просто не фиксирует как движение движение со столь маленькой угловой скоростью. Слишком далеко, как будто. Хотя... Мы ведь вместе с Фейнманом уже предположили этот космический корабль именно пролетающим мимо. Световые часы, предложенные Фейнманом, интересны уже тем, что представляют собой как бы половинку того прибора, что был использован в опыте Майкельсона-Марли. И точно также, как прибор из опыта Майкельсона-Марли позволил Лоренцу сформулировать свои преобразования пространственных и временной координат из движущейся системы в покоящуюся и наоборот, точно также фрагмент того же прибора, функционирующий в лекциях Фейнмана в качестве часов, позволяет ему прямо на глазах у студентов, причем более изящно и быстро, повторить их вывод (благо, принцип постоянства распространения света в вакууме ему уже не нужно выводить). Конструкция часов лаконична и проста. Это трубка, кажется, метровой длины (к сожалению, у меня нет сейчас под рукой фейнмановских лекций, чтобы воспроизвести весь этот фрагмент дословно), расположенная вдоль оси y, то есть строго вертикально, в края которой вмонтированы два зеркала, направленные своей отражающей стороной внутрь трубки, друг к другу. С одного конца трубки запускается световой луч. И далее зеркала будут ритмично гонять его сверху вниз и обратно. Время, за которое световой луч преодолевает расстояние от края до края трубки, и становится временным интервалом, эдакой условной, хотя и крайне миниатюрной «секундой». При взгляде покоящегося «наблюдателя» на траекторию этого светового луча в трубке, помещенной в движущийся вдоль оси x корабль со стеклянными стенками, обнаружится, что луч движется уже по гипотенузе треугольника, катетами которого являются, во-первых, сама метровая трубка, а во-вторых, расстояние, пройденное за условную «секунду» самим кораблем. За время, пройденное световым лучом от края А до края В трубки, сам край В сместился на некое расстояние ВВ1 (тут снова «буквенное» слипание). Возвращаясь теперь к краю А трубки, луч застанет ее уже в точке А2 покоящейся системы координат. И так далее. С точки зрения покоящегося «наблюдателя» свет движется по гипотенузам неких прямоугольных треугольников, которые, разумеется, длиннее катета. Мы сделаем здесь остановку, прежде чем двинуться дальше за мыслью Фейнмана. А остановимся мы конкретно вот на чем. Как видит (собственно, чем?) - и видит ли вообще, а если да, то при каких условиях - «наблюдатель» эти самые треугольники? А для начала, как он видит саму скорость движущегося «корабля»? «Пусть в воздухе летит ворона, прямолинейно и равномерно, если наблюдать с железнодорожного полотна», - пишет Эйнштейн. Отлично. Поставим прямо на железнодорожное полотно наблюдателя, хотя бы, к примеру, себя, и будем глядеть теперь на эту ворону. Ведь глядеть всем железнодорожным полотном разом наблюдатель просто не в состоянии. Даже если выложить все железнодорожное полотно наблюдателями вместо шпал, мы будем иметь множество самостоятельных наблюдательных постов, потому что заставить зрительную информацию от всех этих многочисленных пар глаз поступать для обработки в один и тот же мыслительный центр - мозг - никакой мысленный эксперимент не позволяет. Итак, речь идет, как будто, о «прямолинейном и равномерном» движении вороны относительно некой точки железнодорожного полотна, не так ли? А что такое прямолинейное и равномерное движение относительно точки? Ведь помимо траектории и скорости движущейся вороны, а также «покоя» наблюдателя, зафиксировавшего себя в некой точке железнодорожного полотна, между вороной и наблюдателем завязывается еще один параметр, изменяющийся отнюдь не равномерно и прямолинейно - расстояние между ними, а поскольку Эйнштейн употребляет термин «расстояние» в очень конкретном смысле - «двум точкам практически твердого тела всегда соответствует одно и то же расстояние, какие бы изменения положения тела не происходили»Алиса - мы будем дальше называть этот параметр «дистанцией». Итак, ворона, прямолинейно и равномерно движущаяся относительно системы координат, связанной с железнодорожным полотном, появилась из-за горизонта в точке А и движется теперь по некой прямой линии, минимальная дистанция между которой и нами (отрезок NC рисунка), равна, скажем, трем метрам. Траектория движения вороны В каких терминах, кстати, даже просто бытовых, решается движение одного тела относительно другого? - Приближаться, удаляться, огибать, появляться в поле зрения, исчезать за его горизонтом. (Именно по степени близости классифицирует точки Яков Друскин, вновь и вновь кружась в трактате возле точки, называемой им предельной, «точкой поворота», «смены направления головы», смены «старой системы и новой» и еще (предельной точки), называемой им «началом, сотворением мира, например»). Приближаться к нам ворона и будет со скоростью сокращения параметра «дистанция». Скорость эта в данном случае не постоянна, а описывается весьма несложной математической моделью. Она будет тем меньшей, чем ближе к нам ворона (а вот в «поле зрения» - наоборот: чем ближе ворона, тем выше угловая скорость ее движения). Равномерное движение относительно точки должно описываться, наверно, весьма неравномерной формулой ее скорости в системе, которой принадлежит теперь эта точка. А всегда ли принадлежит? Ведь, как мы уже замечали, классификацию точек Яков Друскин замыслил именно ввиду прояснения контуров теории соответствий, в том числе и соответствий с небольшой погрешностью. И вот здесь-то и выясняется, что невозможна фиксация соотвествия-несоответствия некой системе пустой точки. У Эйнштейна и нет - пустой: точка занята некоторым физическим телом, называемым им почему-то «наблюдатель». Да и мы говорили пока что исключительно о точке-физическом теле. Еще не о точке-наблюдателе. Ведь наблюдатель в своей функции «видеть и смотреть» - это не простое физическое тело, а некий сложный оптический инструмент. И, покоясь как физическое тело, мы отнюдь не содержим в покое свой оптический инструмент - глаза, вправленные в голову, посаженную на шею, способную поворачиваться в известных пределах (следить полет вороны будет затруднительно, если мы зафиксируем в неподвижность положение собственной головы и глаз), а через нее - на туловище, снабженное ногами, позволяющее нам вращаться вокруг собственной оси, а то и обходить предметы, их рассматривая, а маленькие «неодносторонние» вещицы - вертеть в своих руках. Все наше тело - оптический аппарат, благодаря которому мы и смотрим (до тех пор, пока мы вообще исполняем эту функцию - «быть наблюдателем»). И этот аппарат никогда не находится в покое. Даже сон разделяется психофизиологами на фазы быстрых и медленных движений глаз. Даже и неподвижно вперив свой взгляд в какой-нибудь предмет, наблюдатель не избавится от мелких зигзагообразных сканирующих глазных движений. Так что неподвижный наблюдатель (неподвижная оптическая система) - это только мертвый наблюдатель. Убив реального наблюдателя, Эйнштейн наделяет его сущностью весь мир - все смотрит теперь, и ворона, и поезд, и железнодорожное полотно, и планета Меркурий, наверное, смотрит. С подобной зрительной активностью неодушевленного мира мы уже сталкивались в «Двойнике» Достоевского (но там не «глядело» еще во все глаза, только «взглядывало»; сперва на господина Голядкина «глянет» «отразившаяся в зеркале заспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура незначительного свойства»; в своем месте и в свое время: «глянет» - «беспрерывно угрожающий сбежать самовар», «глянет» - Петрушка, «глянет» - «грязный комок вчерашнего белья», «глянут» - «сапоги и манишка с бронзовыми пуговками» - это Достоевский так пишет: «глянут» - часы, «глянет» - «голубая извозчичья карета», «глянет» - Невский проспект, с тротуара которого «глянут» - «просто дрянь, как некстати» - «два его сослуживца»; жаль, физика двадцатого столетия не отдает себе отчета в том, как многим обязана удивительным событиям, случившимся в теле этого литературного произведения, загадочной меновой операции между физикой и метафизикой, а ведь физика - тоже литература, порой отличная, и быть может имеются где-то ее литературоведы - исследователи семантики, поэтики, метафорики, символики и прочих чисто литературных свойств естественнонаучного - и очень авторского при этом - письма). Но так или иначе, если предмет и перемещается в декартовой системе координат, то видимым он становится только в зрительном поле, организованном, похоже, совсем иначе. Об этом замечательно пишет Гибсон в своей монографии «Экологический подход к зрительному восприятию», замечая, в частности, - как будто в ответ тому же Анри Пуанкаре, комментирующему принцип относительности следующими словами: «Теперь я перехожу ко второму принципу - принципу относительности. Предположим, что какой-нибудь наблюдатель перемещается с постоянной скоростью вправо; в его глазах все происходит так, как будто бы он остается в покое, а окружающие его предметы перемещаются влево. Нет никакой возможности узнать, перемещаются ли на самом деле предметы, а наблюдатель является неподвижным, или же движется сам наблюдатель. Об этом говорится во всех курсах механики; в них всегда приводится пример путешественника, находящегося на пароходе, движущемся прямолинейно и равномерно, ему кажется, что берега реки проносятся перед ним, а корабль его неподвижен» - так вот, Гибсон на это отвечает: «Существует оптическая информация, позволяющая отличить локомацию от неподвижности, и это в высшей степени значимо для всех наблюдателей – людей и животных. В физике движение наблюдателя в пространстве «относительно», поскольку то, что мы называем движением в одной выбранной системе отсчета, может не быть движением в другой системе. В экологии такого быть не может и локомация наблюдателя в окружающем мире абсолютна. Окружающий мир - это просто то, относительно чего осуществляется либо локомация, либо состояние покоя, и проблема относительности не возникает».Нэт Этот вывод нагляден и прост, если принять во внимание, что наблюдаем мы вовсе не в той же системе, в которой передвигаемся в качестве «физического тела». Система зрения - это система «наблюдатель - окружающий мир». «Информация о мире, который окружает точку наблюдения, подразумевает информацию о точке наблюдения, которая окружена миром. Один вид информации подразумевает наличие другого».Станислав Козлов Оптические же примеры специальной теории относительности - с пароходом и берегами реки, а то с двумя поездами, бок о бок стоящими на железнодорожной станции, так что наблюдателю, сидящему возле окошка, не сразу ясно, который поезд тронулся и поехал - примеры оптического иллюзиона, всегда весьма кратковременного - поезда не бесконечны, и стоит поезду выехать в открытый видимый мир, как наблюдателю сразу станет понятно, кто едет - мир или он по миру в купе своего поезда. «Я также прошу моих читателей иметь в виду, - пишет Гибсон, - что понятие пространства не имеет ничего общего с восприятием. Геометрическое пространство - это чистая абстракция. Открытое пространство можно мысленно представить себе, но его невозможно увидеть. Признаки глубины имеют отношение только к живописи. Третье визуальное измерение - это неправильное использование идеи Декарта о координатных осях».Лиса И еще, полутора десятками страниц ниже: «Земной мир образуют в основном поверхности, а не тела в пространстве. И эти поверхности часто текут и подвергаются растяжению, сжатию, искривлению и разрушению необычайно сложным образом с точки зрения классической механики. Движение в окружающем мире в действительности столь существенно отличается от движения, которое изучал Исаак Ньютон, что лучше представлять его себе в виде изменений структуры, а не как изменение положения точек; в виде изменения формы, а не координат; в виде изменений в компоновке, а не как движение в обычном смысле слова. Компоненты окружающего мира и события в нем естественным образом распадаются на элементы. Эти элементы не следует смешивать с метрическими единицами пространства и времени».Фотина Движение в декартовом пространстве. Движение в окружающем мире. И еще - движение самого мира в поле зрения глядящего (результат двигательной активности его оптического аппарата: «Края поля зрения заслоняют внешнее окружение; когда голова поворачивается и заслонение изменяется, то, что было скрыто, открывается, а то, что было открыто, скрывается»Вещий Протей). Эти три разновидности движения - такие разные - находятся в отношениях очень сложно организованного контакта. Вот ведь, даже и Лев Толстой пишет в «Анне Карениной»: «Дарья Александровна, прямо вытянувшись на стуле, со страдальчески-сочувствующим лицом следила, поворачивая голову, за ходившею Анной», то есть и покоясь как тело на стуле, все время поддерживала свою оптическую систему в состоянии движения – движения абсолютно с той же угловой скоростью, что и скорость Анны в зрительном поле Дарьи Александровны. А ведь «Анна Каренина» тоже - метафизика железной дороги, и не только потому, что железной дорогой все в этом романе и началось, и кончилось (как в специальной теории относительности Эйнштейна все время идут и идут по рельсам, над которыми ради чистоты эксперимента «удален воздух», «очень длинные» поезда; специальная теория относительности Эйнштейна в известном смысле тоже - железнодорожная теория) - той железной дороги, что сделалась у Лебедева из «Идиота» - упавшей на землю звездой Полынью, а у Константина Левина - эмблемой и символом столь ненавистного ему «слияния сословий»: «Пусть сливаются, кому надо. А я - не хочу!». Сколько их у Эйнштейна, этих «слияний», «пересечений» разных «сословий», населяющих физический мир? И вообще характерных для геометрии, логики и физики «сферы» и, как поясняет Толстой, также для социологии, этики - «двоящиеся мысли», «люди о двух идеях» - но это уже из Достоевского, сумевшего в своем «Двойнике» выследить Чичикова, пусть и потерявшего свое имя, который невосполнимо выпал из Гоголя к концу первого тома опасно накренившихся искривленных «Мертвых душ». О Гоголе хорошо сказал Владимир Набоков: «Его можно сравнить с его современником математиком Лобачевским, который открыл сто лет назад многие теории, позднее разработанные Эйнштейном. В литературном стиле есть своя кривизна». Есть она, добавим от себя, и в сюжете, а также - во взаимоотношениях автора и его персонажей. Но чего-то еще не хватало - Гоголю и Лобачевскому. Быть может, именно железной дороги - самой настоящей железной дороги, сполна?
Лейт Там же. Т.1. С.543-544. Мальвина Там же. Т .4. С.470. Алиса Там же. Т.1. С.532. Пуанкаре А . О науке. М.: Наука, 1983. С.500. Нэт Гибсон Дж . Экологический подход к зрительному восприятию. М.:Прогресс, 1988. С.120. Станислав Козлов Там же. С.121. Лиса Там же. С.28. Фотина Там же. С.42-43. Вещий Протей Там же. С.187.
< К оглавлению © Copyright: Катерина Крыжановская, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике: |
