Вероника Долина. Господи, не трогай человека

Марина Юрченко Виноградова: литературный дневник

Господи, не трогай человека.
У него ведь головная боль.
Или вдруг – нежданная любовь.
Или вот больница да аптека.


Господи, да пожалей его.
Он же не нарочно ошибается.
Обжигается и ушибается,
А потом не помнит ничего.


Господи, он глуп, смешон и плох.
Слабо понимает, скверно учится.
Из него героя не получится.
И откуда  в нем возьмётся бог.



***
Напишу я тебе, моя девочка,
Про непышные наши дела.
Что же делать с тобой, что же делать то,
Чтобы чуточку ты ожила.
Чтобы ты распрямилась-расправилась,
Как когда то на море, в Крыму…
Хоть бы господу богу понравилась,
Если больше уже — никому.
Напишу тебе — радуйся, радуйся!
Ещё много на свете людей.
Может врут, а быть может, и правда все:
Не на веки на троне злодей.
И падёт, и сползёт, и покается .
И ударится он головой.
Но пока ещё тут он, пока ещё .
И командует всею Москвой.
А такие несчастные дурочки
Или парные к ним дураки —
Все укрылись в одном переулочке
И в зелёные смотрят очки.
Не реви, не грусти, моя девочка.
Дожидается аэродром.
Помнишь, лёгкая рыжая белочка
С изумрудным справлялось ядром.



***
Да, чудо не случается само.
Оно, пожалуй, исподволь готовится.
И пишется на облаке письмо.
И тонкий луч в земную линзу ловится.
Чтобы тебя, беднягу, поразить
Своим неподражаемым сиянием.
И дождик перестанет моросить
На сердце — под сиятельным влиянием.
Я в сумочке везла свои часы
Несчастные. Любимые, но мёртвые.
Они служили мне не для красы.
И винтики, и стёклышки потёртые.
Решила, что такие же куплю,
Как десять лет назад со скромной датою.
Уж раз так вышло ,что я их люблю —
Сказала я с улыбкой виноватою.
И вот я в магазинчик часовой,
Иду, как это изредка случается.
И никакой проблемы мировой
Тут нет, и вовсе и не намечается.
Да, умерли часы, пора — пора.
От смены батарейки нету радости.
Так вся Москва сказала мне вчера.
А там умеют не сиропить гадости.
Я новые со вздохом пригляжу.
Да вот они, не дорого нисколечко.
Но прежние пока что положу
Пред юной продавщицею на стоечку.
И повернулась я, хребет согнув.
И выбрала что надо, и неближнее.
А девочка смотрела не моргнув
На маленькое тело неподвижное
Часов моих. И вот она без слов
Их унесла в  своё подполье тайное.
Чтоб вынести обратно мой улов,
Моё приобретение случайное
Уже со стажем. Скажет вам любой,
Что десять лет часы едва ли носятся.
Ну, разве что даны самой судьбой.
Ну, разве что в стихи ещё попросятся.
Короче говоря. Она пришла.
И подаёт часы — с серьёзной миною.
Да, батарейка надобна была,
И чуть не плачу я над всей картиною.
Покупку отменяю. Милый друг
Мой снова жив, не мёртв, мы не таковские.
И стрелочка описывает круг.
И батарейки, точно, не московские.



***
По берегу, размеренно хромая,
Пушистые ресницы поднимая,
Лошадка невеликая идёт.
Один кружок с ребёнком — пара евро.
А больше ничего не стоит нерва,
Пока не пнёт случайный идиот.
Выходит что, неплюшевая пони,
Не так, как полагается иконе,
Ты жизнь свою по кругу прожила.
Твоя подружка деток не катает,
А сахарок вон за щекой не тает.
И жив хребет в отсутствие седла.
А матери детей для моря прочат.
У каждого второго — звонкий  прочерк.
А что отец — один из рыбаков.
Поедет мальчик на хромой лошадке,
Да прямо в море въедет без оглядки.
А мать за ним. Да поздно — был таков.
Усталая, побитая, хромая,
Идёт она, копыт  не поднимая
Идёт себе и думает стихом:
Пусть мальчик едет и другие дети.
Пускай по кругу. Те круги и эти.
Ты пони — мать. А детушки — верхом.



Не может быть


Не может быть, не может быть,
Что все получится забыть.
А может и получится.
Она ещё научится
Такое все же забывать,
Чему на свете не бывать.
Сама же все придумала
Так, будто тихо дунула
Ему в уснувшее лицо
И написала письмецо,
Короткое-короткое
И безнадёжно кроткое:
Не может быть, не может быть,
Что все получится убить.
Оно не убивается.
Оно не забывается .
Там слишком был могучий луч.
Там слишком был скрипучий ключ
И дверь была забитая.
И женщина убитая.



***
Все далеко, тушкан мой, мой ежонок.
Во времена вселенских напряжёнок
Неловко слово уж произнести.
Эпоха миновала-миновала.
Она нас небогато одевала
Кормила как умела. Ну, прости,
Ежонок мой, мой тринадцатилетний.
Скажу тебе я с нежностью последней.
Таким, как ты — достался божий свет.
А мы-то даже не подозревали,
Хоть всячески себя подогревали.
Старались, добывали… так ведь нет.
Не розовое ведь, а грозовое
Суровое, но все ещё живое-
Посверкивает сердце. Хоть и мгла .
И вот идут ежи, тушканы, белки
За молоком из бабкиной тарелки,
Качающейся на краю стола.



***
Так жгла изнутри, так сверкала.
А я не могла сохранить
Ту нить молодого накала,
Подземную алую нить.
А после налёт известковый
Присыпал горячий  металл
И вот тяжеленой подковой
Он просто к копытцу пристал
Так было, так было со мною.
Нельзя доставать из земли
То яркое, то неземное,
Что феи сберечь не могли.




Вероника Долина


Не знаю как и объяснить
Тот тихий феномен-
А вот не хочется винить
Мне никого в обмен
На душу хрупкую мою,
Невиннейшую гроздь,
Хоть я ее и пользую
Как молоток и гвоздь.


Когда собянин- городок
Проснется на заре,
Когда собачий поводок
Тряхнется во дворе,
Так , что цветные бубенцы
Как птицы запоют,
Тут наши деды и отцы
Из ниш своих встают.


Из колумбариев своих,
Из склепов и холмов ,
Куда определили их
Борцы с игрой умов.
Они выходят из ворот
Ваганьковских, донских-
Чтоб обогреть своих сирот,
Среди широт морских...


Проспект Морской, проспект Донской,
Калининский, любой ...
Они кругом глядят с тоской,
Они идут гурьбой
Неузнаваемой Москвой-
Без старых номеров.
И всяк из нас , еще живой-
Их адрес, дом и кров.



***


Вдруг выдохнула воздух почему-то .
А втягивала долго, как могла.
Так вот она, прекрасная минута,
По-прежнему сладка и весела.


Бог точно знает, как я не слащава.
Как часто плачу людям вопреки.
Как будто я себе пообещала -
Тебя на расстоянии руки.


Вдруг воздух даже показался лишним,
И сердце оборвалось наяву.
Невидимый, он стал уже не слышным.
Но я давно без воздуха живу .


За эти невозвратные мгновенья,
За розу золотую на груди-
Пора отдать все в мире откровенья.
И ожиданья- что же впереди.


18.06.25



Вероника Долина


Я тот, кто разбирал мешки,
Готовил стеллажи.
Иди по берегу реки,
Ходи- броди- кружи.


Гуляй по краю босиком
И вырастешь большой...
Да реже вспоминай о ком
Не помнишь всей душой.


Что ж. Не завязывая глаз,
Не покладая рук-
Трудились. Будто в первый класс
Отправились мы, друг.


Журналы старые, куку.
Отряхиваю прах.
Гоню смертельную тоску,
Выкуриваю страх.


Ну ,гномы детства моего,
Вы закатили пир.
Ты ,Иностранка , ты чего?
И ты тут,Новый мир...


Вы, Трифонов и Кузнецов,
Бывалые бойцы
Из поколения отцов ,
Чтоб не сказать- отцы.


Шестидесятые. На вкус
калились добела.
Семидесятые . Клянусь,
уж взрослая была.


Восьмидесятые. Готовь
Серьезные дела-
Затем что зрелая любовь
С паяльником пришла.


А вы, о маркесы мои,
О борхесы во мгле.
Какие темные бои
Ведутся на Земле.


Кто Иностранку прочитал
Средь будничной фигни-
Тех будто допинг пропитал.
Они и не они.


Журналы дачные , вы дрожь,
Родительская блажь.
Да разве знает молодежь
Слова « потом отдашь


Мне эту книжку ,милый мой»...
И, знаешь, не забудь
Мне занести ее домой-
И огонёк задуть.



***


Мой детский пес,трехцветный фокстерьер ,
Был преданный слуга добра и чести,
Был точно тот, кто должен с вами вместе
Выгуливаться мирно, например.


Питаться с человеком наравне.
Смотреть ему в глаза, не по лакейски.
От радостей его не в стороне,
Детей его любить не полицейски.


В начале допотопных школьных лет
Был фоксик у меня в семье родимой.
Упругий сильный маленький атлет.
И с волей к жизни той, неистребимой.


Точнее, волей к воле обладал.
Сквозь все барьеры рвался за калитки.
Таких вольнолюбивых не видал
С тех пор мой дух. Все - детства пережитки.


Что воля, что неволя, твой вольер
Не будет открываться сам собою.
Как сквозь колючку рвался фокстерьер -
Тащи себя, сотрудничай с судьбою.



***


Все же думала: стану старушкой.
Написала уже многократно.
Так и сяк, как умела ,вертела-
Милый образ как веретено .


Нажимала, тянула за нитку,
Наклонялась весьма за очками,
Шелестела блокнотом, бумагой,
Прижимала слова пресс- папье.


Да, я думала- будешь старушкой.
Так пергаментно руки подсохнут.
Шейка птичья с жемчужной ниткой.
А вообще ещё будешь -огонь.


Отчего я такое задумать
Средь Москвы моей трудной решилась....
Ведь ничто же не предвещало
Этих царственных метаморфоз.


Моя мама была величава.
Но скромна, никакого кокетства.
Моя бабка чиновником даже
И немалым была средь людей.


В общем, ладно. Я знаю откуда.
Из крупиц , неоткрытых шкатулок,
Где едва ли булавка и клипсы-
Но приплыли фантомы мои.


Потому что в былых наших дамах,
Этих бабушках,прибранных мамах -
Там дремали мерседес , ребекки,
И стоял на холме мандерлей.


Вот и думала: стану и стану.
Для шкатулок то ключик достану.
Да я в сотни прекраснейших раз
Нам налажу ещё птичий глаз.


Да на всякую даже камею
Из коллекции что я имею-
У меня есть свой сад Эрмитаж,
Всей Москвы стариковской шантаж.


Вот и думала : стану же стану.
Да, пришлось нереиде , титану
Притаиться на пару колен.
И попасть в окончательный плен.


А теперь то похоже- и поздно.
Что пришло - приговорно , бесслезно.
Ты не будешь старушкой, никак.
Уж в метро не проходит пятак.


Но я видела их на пороге!
Как парили, светились как боги.
Я хотела быть классной и клёвой –
Ритой Яковлевной Райт-Ковалевой.



Другие статьи в литературном дневнике: