На поле Бородинском
Бородинское поле… Я слышал о нём с раннего детства. В семь лет учил лермонтовские стихи «Скажи–ка, дядя, ведь не даром…» и был совершенно заворожен портретами героев 1812 года – блеском орденов и эполет, ментиками и аксельбантами, самим обликом всех этих Давыдовых, Уваровых, Дороховых.., зримо являвших собой отчаянную и беспечную романтику старого офицерства. До сих пор эпоха наполеоновских войн представляется мне блистательным, жестоко–прекрасным временем, суть коего можно выразить горделивой фразой одного лихого французского вояки: «Тот не изведал в жизни счастья, кто ни разу не атаковал во главе блестящего кавалерийского полка»!
В первый раз на месте великой битвы я оказался в августе 1997 года, в день Бородинской годовщины. Поездка была сумбурной. Я, тогда еще работник калужского телевидения, входил в состав съемочной группы и как корреспондент ощущал себя скорее на службе, чем на увлекательной прогулке. Хотя, происходившее вокруг было очень интересно. Особый колорит празднику придавало участие в нём военно–исторических клубов, члены которых, одетые в мундиры старинных полков, традиционно разыгрывали перед
многотысячной зрительской толпой нечто вроде сражения. С реальной битвой сие представление имело, разумеется, мало общего, но всё же пушечная пальба (точнее – пиротехнические эффекты), блеск штыков, сходящиеся в атаках ряды «русских» и «французских» солдат, кавалеристы с саблями наголо.., – всё это привлекало внимание зрительской массы, скопившейся у края большой поляны. Недаром же существует понятие – театр боевых действий. А может, в каком–то смысле любая война и есть самый настоящий театр со своей драматургией, актами, антрактами, режиссёрами и актерскими трупами (именно так – через одно «п»)?..
Восторг и ликование зрителей вызвало появление верхом на белом жеребце президента Военно–исторической ассоциации России Олега Соколова, заслужившего в среде своих коллег почётное прозвище – Сир. Дело в том, что внешне Олег Соколов – вылитый
двойник великого императора–полководца, да и сам себя он, похоже, ассоциирует исключительно с этой грандиозной личностью. Его книга «Армия Наполеона» – роскошно изданный, богато иллюстрированный фолиант – принесла ему орден Почётного Легиона, награду правительства Франции, и славу первого «бонапартиста» Восточной Европы.
Облачившись в «серый походный сюртук», лосины и треуголку, придав лицу выражение железной воли и холодной уверенности в себе, Сир проскакал легкой рысью вдоль фронта «французских» войск и крикнул своим бойцам что–то на языке Вольтера и Дидро, в ответ раздалось оглушительное – «Вив император!», а со стороны «русских» рядов – «Проваливай, каналья, к такой-то матушке…». «О–ля–ля!» – воскликнул Сир и, подняв жеребца на дыбы, дал сигнал к началу сражения. Далее события разворачивались почти как в стихах у Лермонтова:
…Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И все на наш редут.
Уланы с пёстрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
Вот уже десять лет минуло с момента моей первой поездки в Бородино, но и сейчас, смотря на сделанные тогда фотографии (снимал замечательный телеоператор и фотограф Валерий Грищенко), я снова невольно удивляюсь какому–то поистине фантастическому энтузиазму молодых людей, объединенных в военно–исторические клубы. Подумать только, – ведь красивое и сложное обмундирование начала 19–го века они для себя изготавливают сами, и обходится какой–нибудь гренадерский мундир отнюдь не дёшево; сами же они делают и модели оружия той поры, в том числе «действующие» артиллерийские орудия, изучают типы воинских построений, способы ведения боя, даже манеры общения в военной и светской среде стараются воссоздать по мере возможности, а во «французских» частях и говорят по-французски…
Наиболее любопытно было видеть участников битвы даже не во время самой «потешной баталии», а потом, по окончании праздника, когда наша съемочная группа гуляла по палаточному лагерю, где разместились ревнители воинской славы предков.
Ощущения были такие, словно попали мы вдруг прямо в наполеоновскую эпоху, даже оторопь брала от увиденного. Вот сержант знаменитой Старой гвардии в высоченной медвежьей шапке прогуливается под руку с хорошенькой маркитанткой, мимо на гнедой кобыле неспешно проезжает гусар Павлоградского полка, того самого, в котором служил герой «Войны и мира» Николай Ростов, – тёмно–зелёный доломан всадника расшит золотыми шнурами, ментик небрежно накинут на плечо… А вот – красавец–гренадер берёт «на караул» ружье, точную копию старого кремневого оружия. Подхожу к обладателю оригинальной модели и прошу её на пару минут, чтобы сфотографироваться. В ответ – отказ и слегка заносчивая тирада на английском: «Май райфл ис май гёрл» (мое ружье – моя девушка). Я не обижаюсь, по–своему он, конечно, прав: если уж преображаться в кого–то, так до конца, с соблюдением всех норм и традиций, а настоящий солдат свое оружие не даст никому.
Помню, удивил меня один молоденький парнишка–«француз», обутый в громоздкие деревянные башмаки – сабо, распространённые в Европе ещё со средних веков.
– Тяжело, наверное, в них ходить? – сочувственно спрашиваю его.
– Скорее, неудобно – вздыхает он, – но так ходили некоторые пехотинцы из итальянских полков, бывших в составе Великой армии, вот и терплю ради исторической правды.
И вновь возле рядов палаток мы увидели Олега Соколова, спешившегося и производившего смотр своим «ворчунам»–гвардейцам. Сир прохаживался перед строем из двух десятков солдат, бросал отрывистые замечания, касавшиеся деталей военной амуниции, иногда в виде поощрения дергал того или иного бойца за ухо – это означало высшую императорскую милость, и обделённые ей косились на счастливцев с откровенной завистью. Ну, а везунчики, коим Сир собственноручно соизволил надрать уши, расплывались довольными улыбками, на глазах у них блестели слезы умиления. Общение же «великого полководца» со своими подданными происходило исключительно на французском, и переходить на язык «родных осин» Сиру явно не хотелось. Запомнился такой момент: улучив минутку, когда притомившийся «император Наполеон» пил бокал шампанского, к нему подлетела с диктофоном репортёрша столичного глянцевого журнала и начала было задавать вопросы типа «Намерены ли вы снова захватить Москву?». Сир посмотрел сквозь неё стеклянным взором и бросил стоявшим за спиной адъютантам несколько слов, смысл которых, как объяснили мне сведущие по–французски, сводился к фразе «Уберите от меня эту идиотку!». Тотчас же два дюжих гвардейца схватили несчастную и потащили за пределы лагеря. Несколько мгновений Сир не без интереса наблюдал за упиравшейся и грозившей поднять газетный скандал девицей, когда же её красная мини–юбка скрылась за последней палаткой, саркастично произнес: «Шерше ля фам...» и потребовал новый бокал вина. Вдалеке грохнули выстрелы.
Конечно, были в тот день и другие интересные эпизоды, всего не упомнишь. Но вот что осталось незамеченным, как бы случайно не привлекло к себе внимания, так это само Бородинское поле. Потом я пожалел о сём нелепом обстоятельстве, осознав, что за маскарадной суетой и мишурой просмотрел главное. Ведь бутафорское сражение было разыграно на одной, сравнительно небольшой поляне, само же поле – огромная заповедная площадь, и на её многокилометровом пространстве битва происходила поистине библейского масштаба.
…Земля тряслась как наши груди.
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
Многие, кстати, чуть ли не с младенчества зная хрестоматийные строки «Бородина», совсем не ощущают страшную реальность, стоящую за стихотворными образами, а ведь реальность эта – кровавая мясорубка штыкового боя, пушечный грохот, рвущий барабанные перепонки, раскалённые ядра со свистом врезающиеся в плотные ряды человеческих тел, картечь, секущая наступающие колонны, пороховой дым, разъедающий глаза, крики боли и звериной ненависти. Никакие постановочные киноэффекты не передадут эпического размаха подлинной битвы, никакие краски и никакие слова не отразят атмосферу противоборства армий, схлестнувшихся в смертельной вражде и жажде уничтожения.
Подлинный масштаб и величие всего происходившего 28 августа 1812 года на Бородинском поле я смог представить лишь во время второго приезда туда летом 2004 года. Поездка была организована друзьями–историками Виталием и Татьяной Бессоновыми и получилась семейной, ехали большой компанией, с детьми. День был совсем непримечательный, обычная суббота. Но то обстоятельство, что, кроме нас, никаких праздно гуляющих людей на месте бывшего сражения не было да плюс к тому – хорошая погода, сделали мое вторичное пребывание в Бородино своеобразным путешествием в прошлое.
Вначале был музей, военно–исторический музей «Бородинская битва».
Он заслуживает отдельных слов, так как весьма необычен сравнительно с другими сходными по тематике музеями. Экспозиции его, посвящённые событиям почти двухсотлетней давности, оформлены ультрасовременно. Человек с воображением вполне может решить, что систему размещения экспонатов, внутренний дизайн комнат разрабатывал сам Сальвадор Дали. Повсюду – полное отсутствие тяжеловесных столов, подставок, полок, табуреток, вместо них – сплошное стекло и ни одного острого выступа, ни одного угла; формы прозрачных витрин оригинальны и разнообразны: всюду какие–то плавные обводы, углубления, вследствие чего достигается эффект большого пространства, где экспонаты не давят на посетителей своим числом, обступая со всех сторон, а ненавязчиво и соразмерно заполняют атмосферу зала, размещаясь словно бы в воздухе. Мягкий, как бы призрачный свет озаряет тяжёлые штандарты полков, тусклое золото сабельных эфесов, каски, кивера, мундиры, мощные батальные полотна, гравюры, портреты…
У каждого, конечно, свое собственное восприятие исторических реликвий, на меня же сильное впечатление произвела кавалергардская кираса, пробитая где–то в области сердца. А ещё – трофейные стволы французских орудий, в два ряда поставленные возле входа в музейное здание. На них легко читаются даты изготовления – 1795 , 1792… Подумать только, они же помнят бои и походы времен «великой» Французской революции! – в которой если и было что великого, так это зверства якобинского террора да помешательство целого народа, пошедшего воевать со всем миром за странные идеи, рождённые в недрах масонских лож.
«И вот нашли большое поле…» Если быть точным, то Бородинское поле – это несколько весьма обширных полей, холмов и лугов, разделённых перелесками и оврагами. По сторонам кое–где виднеются рощицы и кустарники, а вдалеке – стены Спасского монастыря. И над всем этим – огромное от горизонта до горизонта небо. Всё место
сражения взглядом не охватишь, велико оно поле русской славы! Много на нём памятников, иные из них – истинные скульптурные шедевры. Да жаль, не все памятные знаки сохранились до наших дней. Огненным валом прошла здесь Вторая мировая война, а ещё раньше поусердствовали безбожники коммунисты. Эти черти рушили, что могли, в том числе уничтожили гробницу князя Багратиона, не пощадили и прах героя, пытаясь истребить саму память о блистательном прошлом Императорской России.
Ныне как яркий патриотический пример вспоминают случай, произошедший осенью 1941 года, когда во время боёв с наступающими немецкими войсками по распоряжению какого–то офицера из музея на Бородинском поле были взяты старинные знамёна
русских полков и под ними в атаку на гитлеровцев пошли советские солдаты. Рассказ этот я слышал очень давно, кажется, ещё в детстве. И лишь сравнительно недавно узнал о продолжении этой истории. Спустя некоторое время после приведённого выше эпизода на фронт приехал член Военного Совета товарищ Мехлис и лично провел расследование случившегося, в результате чего офицер, посмевший обратиться к чувствам имперского патриотизма, был расстрелян, а солдаты, видевшие над собой боевые полотнища Русской Императорской Армии, направлены в штрафные роты.
Но довольно о грустном, – при всей сложности и сумбурности нынешней жизни есть ещё в России места, словно бы пропитанные кровью веков, пронизанные духом Истории, одно из них – Бородинское поле. Памятник Кавалергардам и Конной гвардии – огромного двуглавого орла, застывшего в величественном и скорбном молчании над лугом, где рубилась когда–то элита русской конницы с саксонскими кирасирами – много раз я встречал на книжных страницах в виде фотоиллюстраций. Во второй «бородинский» приезд явилась возможность увидеть его воочию. Удивительно, сколько скрытой силы, какой–то сдержанной мощи в этом монументе! Тяжелые когти царственной птицы смертельной хваткой впились в пьедестал; увенчанные коронами, орлиные головы склонились и вытянулись вперед, чуть приоткрыв грозные клювы; в свободном и ясном стремлении простерлись могучие крылья… Издалека орёл кажется совершенно живым, чудесным образом спустившимся на землю с небесных вершин, и лишь подойдя ближе, понимаешь всю фантастичность такого предположения!
Есть на Бородинском поле и французский орёл – памятник Великой армии Наполеона. Он стоит на высокой стеле, на вершине кургана, и в солнечных лучах кажется совершенно черным. Горделиво устремленный в высь, к мировой славе и владычеству, он олицетворяет собой военный гений «маленького корсиканца», его волю и властное честолюбие, сокрушённые в заснеженной, ледяной России. Сколь притягателен, однако, образ этого императора–полководца! И двести лет тому назад, и сейчас были и есть у нас свои бонапартисты, видящие в Наполеоне кумира, воплощённый идеал государственной личности. Что ж, сравнительно с другими завоевателями, он, без сомнения, фигура наиболее романтическая. Хотя русским крестьянам, узревшим в нем предтечу Антихриста, было совсем не до романтики, не случайно ж они за топоры и вилы взялись,
подняв «дубину народной войны»… Да и Бородинское поле в день памятного сражения окутано было отнюдь не розовой дымкой, – пороховая гарь, жар раскаленного металла,
конский пот и кровь человеческая – вот его краски и запахи. Жаль только, что военно–исторические представления, ежегодно разыгрываемые здесь, не могут передать и тысячной доли того, подлинного, великого и бессмертного боя. Скорее, наоборот…Резко и отчетливо осознал я это уже теперь, в свой третий приезд на Бородино.
2–го сентября 2007 года в Калуге шёл дождь, но в столице праздновали День города, и была надежда, что «Лужков тучи разгонит». Так и получилось. Солнце над полем светило совсем по–летнему, и наша компания (в этот раз родственная) смешалась с громадной
толпой гуляющей, пьющей и жующей публики. В полдень людская масса повалила к знакомой уже поляне, где стояли в боевой готовности «русская» и «французская» армии. Зрители разместились на склоне большого холма, как на сочинском пляже: кто сидел, кто лежал, многие стояли, немало было и слонявшихся с потерянным видом между сидящими и лежащими. В общем – всё, как и десять лет назад. Так же выехал Сир на коне и долго ругался охрипшим голосом, угрожая, что сражения не будет, если сейчас же кто–то что–то не сделает… Никто ничего не сделал, а из толпы крикнули, что «ежели Наполеон не прекратит орать, то его снимут с лошади и набьют сопатку». Сражение началось.
Крайняя пушка на левом фланге русской позиции оглушительно бабахнула. Карапуз, рядом со мной увлеченно доедавший мороженое, вздрогнул от неожиданности и шлепнул половинкой эскимо по лысине какого–то важного господина, присевшего с дамой на коврике. Тот разразился нехорошими словами, но они потонули в грохоте орудийной пальбы. Пушки стреляли долго, и всё поле заволокло едким голубоватым дымом. Когда он рассеялся, русская пехотная колонна двинулась в атаку на стоявших невдалеке французов. «Вот они, гордость и слава нашей армии, – орал через усилители комментатор и вопль его резал слух не хуже визжащей бензопилы, – преображенцы, семёновцы, измайловцы… Вот они, орлы… Вот они, соколы…». В гренадерской колонне и впрямь мелькали мундиры разных полков. Солдаты бодро двигались навстречу противнику. Зрительская толпа жаждала штыковой схватки, в ней вдруг проснулось что–то древне–римское, и поляна казалась ареной амфитеатра, сотрясаемого тяжкой поступью гладиаторов. «Сейчас бойцы сойдутся, – надрывался комментатор, – сейчас прольётся чья–то кровь… Сейчас, сейчас…». Но колонна неожиданно остановилась, потопталась на месте и стала стрелять недружными ружейными залпами. Гул разочарования пробежал по толпе. Кто–то свистнул. «Это они от конницы отбиваются, – раздалось в усилителях, – смотрите, на них скачут французские кавалеристы!». Через поле ленивой рысцой трусили несколько гусар с приподнятыми саблями. Подъехав к колонне, ставшей в каре и блестевшей штыками на все четыре стороны, гусары с угрожающим видом помахали
клинками, а потом повернули назад. «Атака отбита!» – радостно сообщил комментатор. А я, мысленно пожелав ему заткнуться, сделал попытку пройти поближе к фронту. Это удалось не сразу, но всё же я оказался вблизи «наших» уланов и казаков, ожидавших
сигнала к выступлению. Уланы, развалившись в сёдлах, весело общались с девушками из публики. Казаки деловито поедали сосиски, запивая их пепси–колой. Есаул болтал по мобильному телефону. Потом раздалась команда, и славные конники двинулись в пекло
сражения.
Пусть не осудят меня за иронию в рассказе о последнем «бородинском» празднике. Увы, в наших массовых мероприятиях – даже самых патриотичных по сути! – всё меньше остаётся искренности, всё больше – помпезности и политической рекламы. Народ превращается в толпу, а толпе нужны зрелища, пиво и закуска. Когда, «сражение» закончилось и зрители разошлись с холма, то был он совершенно белым от мусора – пластиковых бутылок, банок, пакетов, окурков… Так нынешняя публика почтила славу предков.
Правда, было и другое.
Запомнился мне мальчишка–барабанщик, лет одиннадцати, наверное. Одетый в старинный мундирчик, шёл он за строем музыкантов, неся большущий барабан, и таким восторгом сверкали его глаза, так радостно он улыбался, что, глядя на него, думалось: «Нет, не всё у нас плохо. Есть ещё будущее. Есть великое прошлое. Есть Бородино».
Калуга, 2007 г.
Другие статьи в литературном дневнике:
