Немного о Гумилёве
Прочитал вчера стих "Николай Гумилёв" (автор Юрий Егоров). Тема давно меня занимавшая. И дело не столько в Гумилёве, к нему я, собственно, пришёл в связи со своими "аграновскими" изысканиями.
Писать об Агранове и не вспомнить о Гумилёве было бы более чем престранно. О нём и его я читал до того слишком мало, вот и восполнил тогда пробел. Истории с арестом и казнью показалось недостаточно, пришлось углубиться и в биографию, и в творчество. Стихи Гумилёва мне, пожалуй, не очень интересны, но в контексте времени они любопытны. Те, кто на заре перестройки (и ранее, когда имя Гумилёва было под запретом), представляли его великим поэтом - обыкновенные спекулянты. Глупцы - те, кто соблюдал свято табу на Гумилёва. Дали бы обывателю его почитать, глядишь и схлынул бы нездоровый интерес. Маскультуре Гумилёв не нужен. Но в литературе след он оставил заметный. Из акмеизма мно-огих ноги торчат. Драматические экзерсисы его ("Гондла", "Дон Жуан в Египте" и пр.), кстати, забавны. А уж история с заговором - материал для приличного сериала (если б какой сносный режиссёр взялся за тему, я бы сценарий ему подбросил).
Как там всё срослось. Кронштадтский мятеж, стремление привязать к нему "контру", появление в Петрограде с особой миссией Агранова, болезнь Блока... И всё это на фоне нестабильной политической ситуации, бесконечных партийных дискуссий о профсоюзах, нэпе...
Вот только некоторый материал.
В мае в поле зрения чекистов попал сын известного в России юриста, почетного академика Н.С. Таганцева – профессор географии В.Н. Таганцев, продававший личные вещи и на вырученные средства помогавший интеллигентам бежать за границу. 3 мая чекисты в Петрограде смертельно ранили подполковника В.Г. Шведова (Вячеславского), а 30 мая при переходе финской границы красной погранохраной был убит морской офицер Ю.П. Герман. Само по себе убийство двух бывших офицеров, не смирившихся с режимом террора, ничего не давало чекистам. Им нужен был шумный показательный процесс. В распоряжение ЧК попадает письмо генерала Владимирова, названного потом парижским шефом ПБО.
Владимира Николаевича Таганцева взяли за хранение крупной суммы денег, но чекистская машина превратила заключенного Таганцева и двух вышеназванных покойников в руководителей "заговора".
Что такое Таганцев? Фамилия эта напоминала русской интеллигенции о другом, гораздо более известном профессоре Таганцеве, его отце. О высочайшего класса теоретике права. Всю жизнь хлопотавшем в своих бесчисленных курсах и лекциях о правовом порядке в России. На страшном закате своей жизни старый профессор вдруг увидел, что «римского права больше не существует». По крайней мере, в его стране, которую возглавил бывший его университетский ученик и сын достаточно близких друзей: Мария Александровна Ульянова-Бланк, приезжая в столицу, чтобы просить за сына Александра, ожидавшего смертного приговора, останавливалась именно у Таганцевых. Ирония судьбы?
45 суток Таганцев молчал. И тут вмешался в дело Агранов, особоуполномоченный ГПУ по расследованию обстоятельств и последствий Кронштадтского мятежа, а на момент, когда в лапы ЧК попал Гумилёв - начальник Особого бюро по делам административной высылки антисоветских элементов и интеллигенции при СОУ ГПУ
"Тогда, в 21-м году, - пишет Б.Краевский, - разобравшись на месте в деле, Агранов, человек, надо полагать, неглупый, понял, что никакого заговора нет... Но в Москве уже произнесено это слово, тем более о заговоре писал Ленин, состоялось решение Политбюро ЦК».
Агранов представился Таганцеву как кандидат психологических наук. Допрашивая, сказал: «Я понимаю, что вы не глава заговора, но расскажите мне, как бы вы поступили, если бы были его главою. Мне это интересно психологически, это поможет лучше понимать психологию настоящего заговорщика». Идет как бы доверительный разговор понимающих друг друга людей, в камеру приносят по требованию Агранова сладкий чай и бутерброды - невиданное тогда в Петрограде лакомство. И наивный профессор рассказывает матерому чекисту о том, как бы он поступал, если бы в самом деле руководил заговором. Все это тщательно фиксируется и... выдается за действительность.
«Профессор, конечно, не так глуп, - замечает автор публикации, - чтобы откровенничать с посланцем Москвы». Но Агранов заверил его, что привез гарантии из Москвы: никто, о ком Таганцев откровенно расскажет, не будет наказан. Конечно, никаких гарантий не было и в помине. Это был просто обман, который Агранов потом представил как «новую тактическую уловку в борьбе с врагами революции». А Таганцев (сохранилась его записка Агранову) написал: «Может быть, власть, которой я поверил, исполнит свое слово». Исполнила! Разговоры Таганцева с чекистами стоили жизни многим невинным людям, в том числе и самому профессору...
На листе N 102 следователь Якобсон написал своё юридически безграмотное: "Заключение по делу N 2534 гр. Гумилёва Николая Станиславовича (исправлено чернилами на "Степановича"), обвиняемого в причастности к контрреволюционной организации Таганцева (Петроградской боевой организации) и связанных с ней организаций и групп. Следствием установлено, что дело гр. Гумилёва Николая Станиславовича (снова зачёркнуто и надписано "Степановича") 35 лет происходит из дворян, проживающего в г. Петрограде угол Невского и Мойки в Доме искусств, поэт, женат, беспартийный, окончил высшее учебное заведение, филолог, член коллегии издательства Всемирной литературы, возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г., в котором он показывает следующее: "Гражданин Гумилёв утверждал курьеру финской контрразведки Герману, что он, Гумилёв, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться, и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтоб проверить надёжность Гумилёва организация Таганцева командировала члена организации гр. Шведова для ведения окончательных переговоров с гр. Гумилёвым. Последний взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и составлении прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву было выдано 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машинки. В своих показаниях гр. Гумилёв подтверждает вышеуказанные против него обвинения и виновность в желании оказать содействие контрреволюционной организации Таганцева, выразив в подготовке кадра интеллигентов для борьбы с большевиками и в сочинении прокламаций контрреволюционного характера. Признаёт своим показанием гр. Гумилёв подтверждает получку денег от организации в сумме 200 000 рублей для технических надобностей. В своём первом показании гр. Гумилёв совершенно отрицал его причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы отвечал отрицательно. Виновность в контрреволюционной организации гр. Гумилёва Н.Ст. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилёву Николаю Станиславовичу (снова неправильно) как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания расстрел".
Следователь Якобсон расписался синим карандашом.
24 августа состоялось заседание Президиума Петроградского губернского ЧК и в деле Гумилёва появилась выписка из заседания: "Гумилёв Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров. Которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности". Под этим сомнительным документом (если вообще его можно было назвать документом) стояло "верно" и никакой подписи. И приписка без подписи: "Приговорить к высшей мере наказания расстрелу".
После похорон Блока литераторы Петербурга кинулись выручать Гумилева. Так появилось письмо деятелей культуры в защиту поэта: “В Президиум Петроградской губернской Чрезвычайной комиссии. Председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, член редакционной коллегии государственного издательства “Всемирная литература”, член Высшего совета Дома искусств, член комитета Дома литераторов, преподаватель Пролеткульта, профессор Российского института истории искусств Николай Степанович Гумилев арестован по ордеру Губ. Ч.К. в начале текущего месяца. Ввиду деятельного участия Н.С. Гумилева во всех указанных учреждениях и высокого его значения для русской литературы нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н.С. Гумилева под их поручительство.
Председатель Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей А.Л. Волынский
Товарищ председателя Петроградского Отделения Всероссийского Союза поэтов М. Лозинский
Председатель коллегии по управлению Домом литераторов Б. Харитон
Председатель пролеткульта А. Маширов
Председатель Высшего совета Дома искусств М. Горький
Долгие годы существовала легенда, что Гумилева пытался спасти Горький, отправился к Ленину, и тот якобы дал телеграмму, но она то ли опоздала, то ли ее припрятал Зиновьев. На самом деле никакой телеграммы Ленина не было. Об этом есть свидетельства секретаря Луначарского А.Э. Колбановского, который вспоминал о визите к ним ночью Марии Федоровны Андреевой: “Около 4 часов ночи раздался звонок. Я пошел открывать дверь и услышал женский голос, просивший срочно впустить к Луначарскому. Это оказалась известная всем член партии большевиков, бывшая до революции женой Горького, бывшая актриса МХАТа Мария Федоровна Андреева. Она просила срочно разбудить Анатолия Васильевича... Когда Луначарский проснулся и, конечно, сразу ее узнал, она попросила немедленно позвонить Ленину. “Медлить нельзя. Надо спасать Гумилева. Это большой и талантливый поэт. Дзержинский подписал приказ о расстреле целой группы, в которую входил и Гумилев. Только Ленин может отменить его расстрел”. Андреева была так взволнована и так настаивала, что Луначарский наконец согласился позвонить Ленину даже в такой час. Когда Ленин взял трубку, Луначарский рассказал ему все, что только что узнал от Андреевой. Ленин некоторое время молчал, потом произнес: “Мы не можем целовать руку, поднятую против нас”, – и положил трубку. Луначарский передал ответ Ленина Андреевой в моем присутствии. Таким образом, Ленин дал согласие на расстрел Гумилева”.
"В среду, 3-го августа, мне предстояло уехать,- вспоминает В. Ходасевич.- Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по "Дому Искусств". Уже часов в десять постучался к Гумилеву, Он был дома, отдыхал после лекции. Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было... Я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную. Мне нужно било еще зайти к баронессе В. И. Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать: "Посидите еще". Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилева часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго - "по крайней мере, до девяноста лет". Он все повторял:- Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше. До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня:
- Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю - и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете. И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать "молодцом". Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилева, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилева арестовали и увезли".
Смерть поэт принял достойно. Работник ЧК Дзержибашев (который сам был расстрелян в 1924 году) открыто восхищался мужеством поэта на допросах. Тайный осведомитель ЧК поэт Сергей Бобров поведал Г. Иванову: "Да... Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т. е. от чекистов, членов расстрельной команды). Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает..."
Дата казни - засекречена. Семь поколений спустя (когда семь слоев чекистов вбили в землю по той же логике) архивы чуть приоткрываются, и литературоведы эпохи Гласности находят в папке гумилевского "дела" изъятый при аресте клочок бумаги с полустертой, едва поддающейся прочтению записью. Возможно, это последние строки, написанные Николаем Гумилевым:
Какое отравное зелье
Влилось в мое бытие!
Мученье мое, веселье, Святое безумье мое.
Другие статьи в литературном дневнике:
