Финал Турнира поэтов 2025 - две подборки

Друзья, всех приглашаю голосовать здесь, нам очень нужны ваши голоса:
http://stihi.ru/tv/turnir2025/15

Подборка 1

Поезд

Ночь. Январь. Курьерский скорый. Ресторан.
Едут в отпуск два майора. Капитан
затонувшего в итоге корабля
уронил себе под ноги три рубля.

Их украдкой поднимают или нет,
и, навечно занимая туалет,
то ли Света, то ли Настя, вся ничья,
превратит свои запястья в два ручья.

Покосившийся шлагбаум. Протвино.
Едет в ссылку розенбаум, иванов,
едут отроки и сроки, их отцы,
сутенёры и пророки, близнецы,

мастера и маргариты... Льёт вода,
то фонарь сверкнёт на бритве, то звезда.
Запотевшее окошко. Тянет в сон.
Переедет чью-то кошку колесом.

Едет токарь, едет пахарь, декабрист,
проститутка, два монаха, атеист,
едет клоунская группа (в добрый час!),
едут в морг четыре трупа, два врача,

едут дети, ветераны, времена,
ордена и чемоданы. И она.

Нелюбима, неотпета, немила,
два браслета, две монеты, два крыла,
фиолетовое ушко и манто...
А за ней, лицом в подушку, это кто?!

Эти руки, эти кудри, борода —
эмигрант из ниоткуда в никуда.
К ней вошёл почти насильно, с парой груш,
и печальный, и красивый, и не муж.

Подготовлен был на совесть их ночлег,
проплывал в снегу по пояс их ковчег,
мимо ехали вокзалы-города,
и мерещились то шпалы, то вода.

За час до марта

А в круглосуточном портвейны
с акцизной маркой,
за две ноль десять с Вифлеема,
за час до марта,
и мандариновых отары
с наклейкой "Мо’рос",
а мы вошли – не то что пара,
не то что порознь.
от Брянской площади вокзальной
и до Нарыма
весна снимала показанья
как бинт с нарыва,
вчерашним льдом кидалась с веток,
журчала в скайпе,
и горячилась – «больше света,
зажим и скальпель!»
стерилизованной овчаркой
кружила в танце
и оставляла отпечатки
сердец и пальцев.
всё напоказ у ней, всё прочерк -
слова и стансы,
с ней не заметишь как захочешь
уйти, остаться,
посеять хлеб, закинуть невод,
сбежать в разведку.
а вся любовь – лишь пальцем в небо,
гвоздем в розетку.

Спиной к Эвридике

Когда у ворот снисходительно бросят – «идите
вдвоем и сейчас, потому что потом будет поздно»,
Орфей повернется широкой спиной к Эвридике,
попросит прощенья за неделикатную позу.

А путь будет долгим, поскольку дорога из ада
длинней, чем туда. Ну а если подумать, то все же
спиной к Эвридике – удобней, чем пятиться задом
уставясь на губы девицы живой и пригожей.

Непарный их шаг будет легким, – так шарик опала
звенит по камням, увлекая колечко стальное,
спиной к Эвридике, лицом – ко всему что попало,
ко всем остальным, и тем паче – всему остальному.

Где кончится смерть, начинается ласковый вереск,
там зелено всё – пастернак, кипарис и капуста.
Кто сзади идет, и идет ли – уже не проверишь,
что этак, что так: обернешься – увидишь, что пусто.

Сквозь запах угля, перемешанный с запахом мирры,
на солнечный свет продираясь корою земною,
почувствуешь ветер, сквозящий в предбаннике мира,
и чье-то дыханье – спиной, на спине, за спиною…

Офелия

Эхо, словно лай
простывшей сирены.
Ветку обломай,
стряхни хоть сирени
спелой мне на грудь –
пока подневольна,
сделай что-нибудь
мне – сделай мне больно!

Ящеркой глухой
в коленки, где сухо,
спрячусь ли щекой, –
в послушное ухо
лей мне свой свинец
пока не остыла,
сделай, наконец,
не больно, так стыдно!

Мох и перегной
в крахмале колета, –
если за спиной
ни крыльев, ни клетки,
с белой пустоты
просохших простынок
сделай мне не сты-
дно, сделай мне сына!

Выпусти, виня,
жар-птицею в омут, –
выведи меня
на чистую воду!

Дочь хирурга

Где колонны хранят округло
электрическую юдоль,
дочь сосудистого хирурга
вскрыла вены себе повдоль.

Ей врачи загорелых наций
подмосковный суют ранет -
мол безвыходных ситуаций,
кроме жизни, у смерти нет,

нету повода для отчаянья -
у сестры люминал и йод,
вся печаль, как тележка с чаем,
как больничный обед пройдёт

под скрипенье оконных петель
и придушенный хрип CD.
…Мир как ты одинок и светел
с передачей в ногах сидит

у кровати в халате белом,
и ответит любой дурак
как устроено это тело
и себя в нём исправить как.

*    *    *
По крайней левой полосе
с разметкой куцей
из удалённых одиссей
домой вернуться

и на колёса намотав
мосты и парки,
себе в усы пробормотать:
сплетут же парки

такую нить, такую ткань, 
уток, основу…
и, зазевавшись, в полпинка
понять, что снова

судьба летит на вороных,
как Навсикая,
тебе навстречу две сплошных
пересекая.

*  *  *
Где наша тень тянулась на восток,
в двенадцать под поребрик уползая,
и патина зелёными глазами
на нас глядела с бронзовых мостов,

где ты свои, от солнца протерев,
в видоискатель щурила по-ланьи,
где форточек протяжные тире,
как знаки отшумевших препинаний,

где выбились, прозрачно-завиты,
засвеченные перекисью ада,
два локона, как пара запятых:
казнить нельзя помиловать не надо…

Подборка 2

*  *  *
Проверит с вечера старик
на мятых банках маркировку
и соберёт на материк
в ещё одну командировку

пуховый дух, свинцовый прах,
огонь в коробке из асбеста,
освобождение и страх,
а на оставшееся место –

печаль с любовью (чай, и к нам
везут порой такие вещи),
и всё уложит в чемодан
из цельной кожи человечьей.

*  *  *
…Как, селитрой поперчена,
кипятилась судьба-скороварка,
как июньского вечера
молоко разбавляли кадаркой,

и корзинами вешенки
брали в дачном лесу не по чину,
как на проводе вешался
и с размаху ножом перочинным

перекрещивал свастику
на стене социального лифта,
как под квиновский «Байсикл»
окунал беломорины в липтон,

бредил ромом и вантами,
и фонариком солнце сияло
уползая под ватное
ледяное твоё одеяло,

как зелёная конница
с белых гор опускалась всё ниже…
Всё под занавес вспомнится,
Даже то, что нахапал из книжек.

*  *  *
Здесь ищут истину и прячут
Столовый нож за сапогом
И в праздник белую горячку
Мешают в желтый самогон.

Пьют чай из треснувшего блюдца,
Ругают жен и давят блох,
И если все же подерутся,
Предметом спора будет Бог.

Для всех далекий и зловещий
И ставший только на Руси
Такой же очевидной вещью,
Как спички, хлеб и керосин.

Светомузыка

Ты играй-ворожи —
вальс-бостон, «Сказки Венского леса» ли,
довоенная жизнь,
словно старенький снимок рентгеновский,
попадёт под иглу
патефона, что ласковой сволочью,
как ногтём по стеклу,
заскребёт по слепым да осколочным.

Там на майский парад
выстилая балконы перинами,
заведут аппарат,
что из Праги везли, из Берлина ли,
и за тысячу вёрст
в дерматиновой пасти раззявленной
нарисованный пёс
обернётся на «Голос хозяина».

Там дистрофик-весна
отражается в сереньких лужицах,
и иголка-блесна
засверкает, залает, закружится
по провалам глазниц,
по суставам, руками заляпанным,
и по тем, что срослись,
и по тем, что под корень оттяпаны.

Там плывут по ручьям
треугольники в школьную клеточку, —
там медали бренчат
и топорщатся жёлтые ленточки
на пустых рукавах,
словно бирки без имени-отчества.
Там в пластинке слова —
потому что по кругу — не кончатся.

И взорвётся мотив,
дребезжа запотевшими кружками,
там мальчишка, забыв
про отцовский ТТ под подушкою,
от обновки слепой,
примеряет сандалики узкие.
Там вчерашняя боль
превращается в лёгкую музыку.

Там идут на убой,
не меняя рубаху нательную,
чтоб вернуться домой —
патефонной трубой, светотенью ли, —
чтоб нашарить ключи
там, где спрятал… А значит, и к лучшему,
что нельзя залечить.
Можно только по новой прослушивать.

Завещение

Дочке – до сама чего дотянется,
А фамилия сыну достанется.
Строй оловянных нога-в-но...,
Комната с видом на окно,
Фляжка с водою,
Кобура с бедою,
Коллекция монет
(редких, сказали на скупке, нет),
Гильза стреляная настоящая
Ключ от почтового ящика,
Где двадцать лет отработал дед,
Из аккумуляторного свинца кастет,
Два рукава от куртки,
Утятница без крышки и утки,
Сдача из парижского паба.
Папина рубашка без папы.

Монгольское танго

То ли моют полы, то ли пахнет полынь,
то ли входит, садится, сдвигает столы
эскадрон, не дошедший до Ганга.
Зябко скрипнет костыль, тихо всхлипнет медаль,
и тапёр отпирает трофейный рояль,
и несётся «Монгольское танго»...

То ли хочется спеть, то ли чудится степь,
то ли время запуталось в конском хвосте,
словно цепкий июльский репейник.
И, припомнив мотив, они курят всю ночь,
и глядят, и молчат, и хозяйская дочь
подаёт им четвёртый кофейник.

И не весел никто, и никто не сердит,
где кончается спирт, начинается флирт —
приглашают хозяйку на танец.
Но за шторой давно рассвело, и уже
время прятать обратно свой маршальский жезл
в комиссарский застиранный ранец.

То ли моют полы, то ли пахнет полынь,
то ли просто укол патефонной иглы,
то ли дождь, то ли снег, то ли ангел,
теребя облака перебитым крылом,
входит в серое небо под острым углом
с первым тактом «Монгольского танго».

Сухарный домик

Только из лесу выбрались,
но почему так счастливо
Гензели с Гретхен щурятся,
ждут остальных ребят?
Домик сухарный в рощице
первым стоит причастием,
Кто над душой работает,
тех без души едят.

Выдали нам по сто и
двадцать пять граммов ситного,
Ножик грибной с корзинкою
и мармеладный кров -
Жить оказалось дольше,
чем я вчера рассчитывал,
Кончился хлеб в кармашках -
дальше иди на кровь.

Капли на шишки капают,
капли не знают роздыху,
Как перегной утоптанный,
сказочен и тяжёл,
Кончится под подошвами,
дальше иди по воздуху,
В воздухе пахнет жареным –
значит, уже пришёл.