Рассказ о семи повешенных. Глава VI

(парафраз одноимённого рассказа Л.Андреева)

Глава VI. Часы бегут.

Тюрьма жила своею жизнью,
К чужим страданиям глухой,
К своим проблемам очень зОркой,
Как неусыпный часовой.

Впрямь воплощение тревоги.
В ней кто-то вечно ходит и
Молитву шепчет, страх стараясь
Упрятать в недра тишины.

Вот звякнуло ружьё и голос
Зашёлся кашлем с хрипотцой,
Отпала форточка, в проёме
Двери усатое лицо.

Глаза таращит надзиратель
И скалится, как асмодЕй.      
Коней безмолвно запрягают
В кареты, что без фонарей.

Тюрьмы сидЕлец понимает,
Какая перемена в нём,
Ошеломляя, происходит
И выжигает мозг огнём:

Он не идёт, куда захочет,
Его ведут, куда хотят,
Не выбирает места в клетке,
Сажают, как картошку в ряд,

Как вещь на ключик запирают,
(Вдруг покуситься захотят),
Меж жизнью-смертью выбирают
Конечно смерть,
                и умертвят.

Ещё вчера сиделец вОли
Был воплощением, теперь
Так жалок и бессилен, словно
На бойне ждущий смерти зверь.

Начнёт просить, прервут молчаньем,
Кричать же станет, рот заткнут,
Откажется идти – поднимут,
К петле силком отволокут.

И то, что эту всю работу
Над ним исполнят люди, те,
Кто, как и он, любил и верил,
Страдал, карабкался к мечте,

Как механические куклы
Исполнят замысел творца,
(Того, кто дёргает за нити,
Того… без имени, лица),

Заставило вмиг ужаснуться…
Как извратился этот мир.
И как же хочется проснуться…
Какой-то ВалтасАров пир.

Припомнились слова молитвы:
«Мать Богородица, в беде
И скорби мы, ты это видишь.
Вновь  обращаемся к тебе.

Прошу, яви свою ты милость
И утешение пошли,
Подай нам слезы покаяния,
Прошу, гнев Божий прекрати.

Подай от скорби избавление
И защити от всех врагов
И клеветы. Не покидай нас,
Даруй невидимый покрОв!»

…Пред тем, как чёрные кареты
Их развезут, собрали всех
В большой, холодной, тёмной зАле,
Чтоб пообщались без помЕх.

Сподвижники молчком стояли,
Не говорили меж собой,
Друг другу руки лишь сжимали
Промёрзшие, как хлад ночной.

В глаза старались не смотреться,
О чём теперь им говорить?
Толпились молчаливой кучкой,
Рассеянной, нелепой. Пить

Хотелось. У кого-то щёки,
Лицо горели. Бледен был
Каширин, медленно качался
И что-то про себя бубнил.

Когда прошли во двор, то ветер
В лицо ударил. Темнота
Дыхание перехватила,
Пронзила тело и глаза.

Запахло сыростью и снегом.
Как никогда красИва ночь,
Срываясь с тёмной крыши, капли
На землю отлетали прочь.

Безмолвно тёмные кареты
Подкатывали и потОм,
Грузив по двое осуждённых,
Везли в ночь медленно, гуськом.

Соседом Вернера стал Янсон.
Весь путь молчание хранил:
«Моя сейчас не надо вешать», -
Одно и тоже лишь бубнил.

В карете было тесно, душно,
Сукном солдатским пахло и
Навозом, затхлостью сырою,
Оттаявшей весной земли.

«За что вас осудили?» - Вернер
Спросил участливо.
                «Убил
Моя хозяина».
                «Женаты?»
«Нет, не женат. Один я был.

А тебя тоже будут вешать?» -
С тоскою Янсон вдруг сказал.
«А ты, как думаешь, приятель?
Забудут?» - и захохотал.

Потом их в поезд погрузили,
Везли недолго в тишине.
Как видно местная Голгофа
Была в безлюдной стороне.

И «Цыганок», артист по жизни,
Всех болтовнёю развлекал:
«Эй, лопоухий, и ты что же
И вправду барина кончАл?

Да как таким вот дозволяют
Людишек резать! Измельчал
Разбойник ныне!»
                После МУсе
Всё комплименты раздавал.

«Ой, барышня, и вы что ль тоже
Разбойница? Смотри, горят
Огнём как щёчки, и смеётся..
А глазки, глазки как блестят!»

А после, быстро повернувшись
Лицом прям к Вернеру, сказал,
На конвоира озираясь,
На ухо тихо прошептал:

«Послушай, брат, давай конвойных…
Того? Попробуем? Как знать…
Мож выгорит. Поверь мне в драке
Намного легче помирать!»

«Не надо, - так ответил Вернер. -
Пей свою чашу до конца».
«А для чего?» - и отстранился,
Ухмылку тут же стёр с лица.