Урна

Я долго не мог понять, почему именно в этом городе часы идут задом-наперёд. Вернее, они идут как положено, но когда они пробьют, каждый раз будто кто-то вытягивает из тебя тонкую нить, привязанную к самому тёплому и самому страшному воспоминанию. И ты стоишь на площади, где асфальт вздыблен, будто под ним кто-то переворачивается во сне, и думаешь: а ведь я уже был здесь. Нет, не был — а был. В другом теле, в другом веке, в другом сне. И всё же это место узнаёт тебя, как старый пёс узнаёт запах ушедшего хозяина.

Вечером я пошёл к реке. Она течёт сквозь город, как черви сквозь яблоко. Вода мутная, но в ней отражаются звёзды. Не те, что над головой, а другие — неизвестные, будто кто-то разбил небо и собрал осколки в другом порядке. Я сел на камень, который когда-то, кажется, был частью гробницы. Камень был тёплый, будто в нём всё ещё теплится чьё-то дыхание. Я закурил — и тут же пламя задрожало, будто увидело что-то, чего не должно было видеть.

Рядом стояла она. Не женщина и не девочка. Скорее, то, что осталось от них, если их долго держать под водой. Глаза — как два мокрых пятна на старой фотографии. Она смотрела на меня, и я понял: она не хочет ничего. Она просто ждёт, когда я сам вспомню. И тогда я вспомнил.

***

Было это в городе, которого больше нет. Он стоял на месте, где теперь растут только дикие яблони и шиповник. Там не было ни улиц, ни часов, ни имен. Только дом, который никто не строил, и сад, который никто не сажал. В саду росла урна. Не каменная, как у Майринка, а деревянная, из чёрного дерева, которое пахнет сырой землёй и гнилью. Урна была без крышки, и в ней лежало что-то, что дышало. Не ребёнок. Не зверь. Не душа. А просто — дыхание. Тонкое, как нить паутины, но упрямое. Оно не хотело умирать.

Я жил в этом доме. Или мне только снилось, что я живу. Я никого не видел, но каждую ночь слышал, как по коридорам кто-то ходит. Кто-то пахнет. Запахом молока, которое убежало из-под языка младенца. Запахом сырой рубашки, которую долго не снимали с тела. Запахом земли, которую долго не вскапывали. Я шёл по этим запахам, как по дороге, и каждый раз приходил к урне.

Она росла. Да, росла. Каждый раз становилась чуть тяжелее, чуть темнее. И однажды я понял: это не урна. Это — ухо. Ухо того, кто слушает, когда мы думаем, что никто не слушает. Ухо того, кто запоминает, когда мы думаем, что забыли. Ухо, в котором эхо живёт дольше, чем голос.

***

Я вернулся в город. Тот, где часы идут задом-наперёд. Уже темно, но на башне всё ещё горит огонь. Огонь, который не гаснет, потому что в нём горит не масло, а слово. Одно-единственное слово, которое никто никогда не произнёс вслух. Я подошёл ближе. Огонь дрогнул и вытянулся ко мне, как язык. Я протянул руку — и почувствовал, как слово проникает в мою кровь. Оно было тёплым, как молоко, и холодным, как лёд. Оно было моим именем. Но не тем, которым меня называли. А тем, которым меня зовут, когда я сплю и когда я умру.

Я пошёл дальше. Улицы становились уже, как горло зверя. Витрины магазинов были пусты, но в них отражался не я, а то, кем я когда-то был. Девочка с косой, которая всегда смотрит вниз. Мужчина с лицом, как выжженный лист. Старик с глазами, в которых плавает рыба. Я знал их всех. Они были мной. Каждый раз, когда я думал, что ушёл, они оставались. Как будто я был не человеком, а зеркалом, в которое кто-то долго смотрел и забыл вытереть следы пальцев.

***

Я пришёл к дому, которого не было. Он стоял там, где всегда. Только теперь он был из стекла. Сквозь стены видно было, как внутри движется время. Оно двигалось не вперёд, а внутрь. Как будто кто-то долго крутил мясорубку, и из неё выходили не котлеты, а годы. Я вошёл. Внутри было пусто, но на полу лежала урна. Она была уже не деревянной, а тканевой. Старая, выцветшая, как платье, которое долго не снимали с тела. Я нагнулся. В ней было дыхание. Но уже не одно. Много. Дыхание матери, которая долго искала. Дыхание ребёнка, который долго молчал. Дыхание мужчины, который долго ждал. Они были вместе. Как будто кто-то собрал их в одну руку и сжал так крепко, что они перестали быть разными.

Я закрыл урну. Но она не закрылась. Она раскрылась. И из неё вышла она. Та, что стояла у реки. Только теперь она была другой. У неё было лицо. Лицо, которое я никогда не видел, но всегда знал. Она протянула руку — и я взял её. Рука была тёплой, но не человеческой. Она была как земля, когда ты кладёшь ухо и слышишь, как в ней кто-то идёт. Она сказала: «Ты всё ещё ищешь?» Я кивнул. Она улыбнулась. Улыбка была как трещина в стене, через которую видно, как внутри горит свеча. «Тогда иди», — сказала она. «Но не туда, откуда пришёл. А туда, где ты ещё не был».

***

Я вышел из дома. Города не было. Только урна. Она стояла посреди поля, которое было когда-то садом. Внутри неё было дыхание. А вокруг — тишина. Тишина, которая не была тишиной. Она была голосом. Голосом, который говорил: «Ты всё ещё ищешь?» Я сел рядом. Уронил голову на колени. И тогда я понял. Я не искал. Я просто не хотел забыть. Потому что если забуду — то исчезнет не только то, что было. Но и то, что могло быть. И тогда я поднял голову. И увидел, что урна уже не урна. Она была окном. Окном, в котором я смотрел на себя. На себя, который был. На себя, который будет. На себя, который всё ещё ищет.

Я встал. Пошёл. Не назад. Не вперёд. А внутрь. Туда, где дыхание ещё не стало словом. Туда, где тишина ещё не стала плачем. Туда, где урна ещё не стала камнем. А была просто рукой, которую кто-то протянул, чтобы не отпустить.