Сонет, заражённый временем ks

.
#школа_сонета_литературные_практики
#критически_обзоры
#коломенский_сонет
 
 

Обзорные статьи о коломенском сонете:

КОЛОМЕНСКИЙ СОНЕТ (авт. Роман Славацкий)
http://stihi.ru/2022/01/06/4044
О НОВЫХ КОЛОМЕНСКИХ СОНЕТАХ (авт. Олег Федотов)
http://stihi.ru/2022/01/06/4340
НАСЛЕДИЕ СЛОВА (авт. Леонид Фокин)
http://stihi.ru/2025/11/14/3321
СОНЕТ С ТРЕЩИНОЙ
http://stihi.ru/2025/11/20/6217




СОНЕТ, ЗАРАЖЕННЫЙ ВРЕМЕНЕМ: вирус клипового сознания и поэтический иммунитет


Если бы Данте Алигьери, призрачный спутник любого поэта в деле картографирования загробных миров, вздумал написать «Божественную комедию» для эпохи TikTok, он наверняка избрал бы форму не терцин, а чередуемых вспышек-рилсов, при которых каждая греза длится не дольше пятнадцати секунд, а душа, лишенная эпической перспективы, мечется между раем и адом, не в силах отличить одно от другого. Именно в этом пограничном пространстве, на перекрестке вечности и сиюминутности, и возникает «коломенский сонет»,  со строфической схемой 4-2-4-4, которая представляется отчаяной игрой формалиста, и, быть может, единственно возможной – попыткой поэтического высказывания в мире, в котором  клиповое сознание возведено в ранг универсального способа восприятия.


***

Отмечено кривым крестом на карте
Пересеченье в точке всех путей:
Осенних туч, надежд, косых дождей,
Апостола Фомы и Леонардо.

Не от неточности руки творца –
На сердце одиноком след рубца.

В закисшем чайнике на ржавой плитке
Видны соборов древних купола,
Потерянная зимняя пчела,
Ползущая в безвременье улитка.

Незавершенность прошлого. Окно
Заклеено учительской газетой…
Растолковать предзимние приметы
Нет времени… Уже не суждено


Первый же сонет второй четверки обнажает нерв всей предлогаемой конструкции. Его дистих «Не от неточности руки творца – / На сердце одиноком след рубца» функционирует не как связующее звено, а как шрам на ткани текста, идеально соответствующий «пересеченью в точке всех путей». Этот формальный прием –прямой аналог работы современного сознания, вынужденного стыковать несопоставимые фрагменты: «апостола Фомы и Леонардо», «закисший чайник» и «соборов древних купола». Сонет более не описывает мир – он воспроизводит саму его рваную, клиповую фактуру, когда великое и будничное, вечное и сиюминутное сосуществуют без иерархии, в состоянии перманентного эстетического и экзистенциального шока.


***

Единственный язык – язык молчанья.
Коломенский пейзаж – в окне дожди.
Попробуй в них сюжеты разгляди
Для книг о счастье, смысла ожиданья…

Одна лишь тьма за пазухой Христа.
Жизнь – не у перекрёстка – у креста.

Дома стоят не вдоль пустынных улиц,
А как бы в стороне от них, смотря
Фасадами на тени ноября,
Не напрягая каменные скулы.

И этот вид, как будто навсегда, –
Холодный оттиск на сетчатке глаза,
Науке неизвестная проказа
Опавших листьев, липкой грязи, льда.
 


Продолжая эту мысль, второй сонет  углубляет диагностику. Его центральный дистих «Одна лишь тьма за пазухой Христа. / Жизнь – не у перекрёстка – у креста» маркирует переход от топографии к метафизике. Если, описанный нами ранее, топонимический сонет еще пытался запечатлеть гармонию места, то здесь место – «Коломенский пейзаж – в окне дожди» –становится фоном для переживания фундаментальной разорванности. Дома стоят «не вдоль пустынных улиц, / А как бы в стороне от них», а сам пейзаж уподоблен «науке неизвестной проказе» – вирусу распада, поразившему саму ткань реальности. Сонетный дериват здесь – не формальный эксперимент, а точный слепок с «холодного оттиска на сетчатке глаза», с того способа видения, при котором мир распадается на несвязные, но от того не менее навязчивые кадры.


***

Коломна. Кремль. Восточная стена
Ещё в наростах домиков-ракушек,
И несколько, вздыхающих, старушек
Проходят мимо тёмного окна.

Со службы?.. Нет… Из Царствия теней
Ноябрьских, но давно прошедших дней…

Покажется, – остановилось время.
И что оно такое? Небо, хлеб,
Избитая во всех столетьях тема:
Проклятий, ожидания, хвалеб…

Рябины куст, гроздь красных ягод, звон
Колоколов… Доносится откуда?
Когда я сплю, измученный простудой,
И вижу жизнь сквозь неизбывный сон.

 

Третий сонет переносит проблему в историческую плоскость. Время в нём не течет, а «остановилось», превратившись в нагромождение диссонирующих образов: «домики-ракушки» на стене кремля, старушки «из Царствия теней», «рябины куст» и колокольный звон «откуда-то». Дистих «Со службы?.. Нет… Из Царствия теней / Ноябрьских, но давно прошедших дней…» – не вопрос и не ответ, а констатация полного распада исторической перспективы. Прошлое более не диалогирует с настоящим; оно является ему в виде призрачных, лишенных контекста обрывков – тех самых «теней», которые и составляют сырой материал клиповой культуры, одержимой ретро, но не способной к подлинной памяти.


***

Ещё один ненастный, серый день,
Чтоб вырезать из сырости картона
Людей, деревья, неопределенность –
Коломенский, ноябрьский Карфаген,

Повествование о возвращенье
В предзимье удивленья, вдохновенья…

Кривая ветвь могла бы быть рукой,
Протянутой для примиренья с прошлым…
Но устаревший образ мысли – пошлость,
Как помнить долгий путь, но не покой.

А он – во всём. И в суете часов,
Спешащих завершить на круге тему…
Их стрелки не показывают время – 
а выскребают память из висков.
 


Резюмирующим ранее сказанное, становится финальный сонет второй четверки. Его дистих «Повествование о возвращенье / В предзимье удивленья, вдохновенья…» звучит как горькая ирония над самой возможностью целостного повествования. Мир в нем – это «ненастный, серый день», из которого можно только «вырезать из сырости картона / Людей, деревья, неопределенность», а заключительный аккорд представляет из себя страшный в своей точности образ: «Их стрелки не показывают время – / а выскребают память из висков». Это и есть окончательный ответ на главный вопрос этой части: да, современный сонетный дериват является прямым ответом на клиповое сознание, но ответом не капитулянтским, а диалектическим. Он не подражает фрагменту, а вскрывает его травматическую природу, превращая формальный разлом – схему 4-2-4-4 – в инструмент для извлечения памяти, в скальпель, которым поэт проводит вивисекцию времени, чтобы обнаружить под наслоениями сиюминутных образов ту самую «неопределенность», что и есть подлинный ландшафт современной души.

«Коломенский сонет», как и любой другой сонетный дериват – это не бегство от клиповой культуры в башню из слоновой кости, а смелое погружение в ее пучину с целью вынести на поверхность ее скрытую трагедию. Если культура фрагмента довольствуется поверхностным скольжением по образам, то сонет-дериват, используя ее же собственный язык – язык разрывов и диссонансов, – заставляет фрагмент заговорить о вечном: об одиночестве, о потере исторической перспективы, о памяти, которую систематически «выскребают» из нашего сознания. Он является не ответом в смысле согласия, а ответом в смысле вызова – поэтической формой, которая, приняв правила игры эпохи, оказывается способной сказать о ней больше, чем она сама о себе позволяет говорить.


Развивая тему далее, попробуем допустить, что современное сознание, это нечто монолитное, возведенное на фундаменте последовательного нарратива и причинно-следственных связей, ныне превратилось в груду фрагментов, через которую с визгом проносятся гоночные болиды клиповой культуры, управляемые вниманием, чья продолжительность жизни сравнима со сроком существования майского жука. Но тогда вопрос о судьбе сонета, представляется академическим курьезом, проблемой выживания самого принципа осмысленной длительности в мире, одержимым культом сиюминутного. Что может быть антитетичным духу времени, переполненному бесконечным скроллингом и пятисекундным видео, нежели (например) четырнадцать строк, выстроенных в строгом порядке, с их неумолимой логикой развития, кульминации и развязки, требующей от читателя не пассивного потребления, а активного со-участия в разгадывании замысла, того самого «медленного чтения», что ныне кажется архаичным ремеслом, вроде выделки пергамента?

Парадокс, однако, заключается в том, что именно в этой кажущейся архаичности и скрыт, быть может, самый радикальный ответ на вызовы эпохи. Современный сонет, а в особенности его дерзкие дериваты – те самые «коломенские», «киммерийские», «рузские» или какие иные вариации, которыми щедро оперируют поэты, представляет собой форму напряженного и продуктивного диалога с хаосом, попытку навязать ему свои правила игры, или, если воспользоваться медицинской метафорой, ввести вирус клиповости в организм традиции, чтобы выработать антитела, способные если не излечить болезнь, то, по крайней мере, научиться с ней сосуществовать.

Рассмотрим этот тезис на примере самой структуры. Классический сонет 4-4-3-3 – это модель целостного мира, микрокосм, где октава задает тезис, а секстет его разрешает, предлагая некое завершенное умозаключение, эдакий поэтический силлогизм. Но что происходит, когда эта структура подвергается намеренной деконструкции, как в случае со схемой 4-2-4-4, когда традиционная схема раскалывается и видоизменяется, порождая дистих-провал, черную дыру в сердцевине текста? Это не страх перед фрагментом, а его остранение и вынесение на всеобщее обозрение. Дистих начинает выполнять роль смыслового катарсиса, точкой кристаллизации того самого одиночества и экзистенциальной трещины, которые клиповая культура лишь тиражирует, но никогда не рефлексирует. Она создает иллюзию связности через монтаж, тогда как сонетный дериват обнажает сам механизм разрыва, делая его предметом философского и эстетического осмысления.

Более того, сама природа сонетной формы, ее вынужденная лапидарность и плотность, оказывается удивительно созвучной эстетике фрагмента, но с одним принципиальным отличием: если клип довольствуется поверхностным эффектом, сонет работает как компрессор, спрессовывая в свои четырнадцать строк множество смыслов, отсылок и эмоций, предлагая не обрывок, а сверхконцентрированную сущность переживания. Он является не противоположностью фрагмента, а его высшей, очищенной от шелухи сиюминутности, формой – сгустком, а не обрывком. Он учит не скользить по поверхности, а погружаться вглубь, демонстрируя, что подлинная сложность мира требует не быстрого взгляда, а пристального вглядывания, для которого даже четырнадцать строк могут оказаться бездной, а не гладкой поверхностью.

Таким образом, отвечая на поставленный в данной части вопрос, можно утверждать, что современный сонетный дериват является не ответом на клиповое сознание, а его диалектическим отрицанием: он принимает факт фрагментарности бытия, но отказывается принять его как окончательный приговор, используя сам язык разрыва, диссонанса и нелинейности для того, чтобы явить миру новую, парадоксальную целостность – целостность, рожденную из осознания собственной расколотости и нашедшую в строгих рамках традиционной формы не оковы, а точку опоры для рывка в неизведанное. Это не ностальгия по утраченной гармонии, а попытка собрать новый смысл из осколков старого, подобно тому как витраж, разбитый на тысячи частей, может быть собран заново и явить миру не прежний узор, а новый, еще более сложный и прекрасный в своем трагическом великолепии.







Возможные темы для продолжения разговора:


Может ли «рваный» коломенский сонет быть не симптомом распада, а новым инструментом познания, более адекватным сложности мира?

Является ли «коломенский сонет» (сонетные дериваты) частным случаем или частью общемирового тренда на дезинтеграцию любой канонической формы в поэзии?
 

Как работает память жанра в условиях намеренного разрушения/изменения его структуры? Что остаётся от сонета, когда его каркас ломают?
 
«Коломенский сонет» и постгуманизм – является ли распад формы отражением кризиса человеческого в антропоцене?

Что найдёт в сонетных дериватах литературовед XXII века – свидетельство агонии жанра или истоки новой поэзии?

"на заказ" (от любого автора)