Господин Белого Пепла

Язык пустыни не говорит – он выжигает. Вот почему Зингер приехал сюда, в самое пекло Иудейской пустыни, где июльский зной превращает камни в раскаленные угли, а тени – в насмешки. Захария Зингер, человек с лицом, вырезанным из старого талмудического списка, смотрел на дрожащее марево. Ему рассказывали, что иллюзия – это не вода, а жар. Теперь он знал: это были слезы мира, испаряющиеся в адском котле.

Он искал не Мертвое море, которое слева вздымалось соленой волной, а нечто менее ощутимое: свидетельство, дошедшее до него через века. Свидетельство о Владыке Полудня. В Германии, среди пыльных фолиантов, он наткнулся на листок, вырванный из какой-то каббалистической рукописи. Там упоминался не просто ангел, а явление, которое на смеси иврита и арамейского звучало как Кетег Мерири. Имя, которое, как говорили в тексте, нельзя произносить, когда солнце в зените. Потому что он – князь зноя, и его время – это время, когда тени исчезают, и мир становится обнаженным, как в истинной молитве, но без Бога.

Время, когда дети возвращаются из школы. Время, когда двое остаются в живых.

Зингер улыбнулся. Мистика для него была сложной математикой, алгеброй, где Х означал не переменную, а химеру. Он верил, что все мифы – это неправильные диагнозы. Демоны? Бациллы. Ангелы? Симптомы. Он приехал сюда, как врач, чтобы вскрыть болезнь, называемую верой.

С ним был Меир, молчаливый водитель из кибуца, который знал пустыню, как свои мозоли. И маленький Йосси, восьмилетний мальчишка, сын местного смотрителя, который смотрел на них краем глаза и все время что-то чертил в пыли пальцем.

- Ты что рисуешь? – спросил Зингер однажды.

- Его, – ответил Йосси, не отрывая взгляда от земли. – Белого Пепела.

- Пепела? – удивился Меир. – Фламинго? Их тут нет.

- Не птицу, – сказал мальчик, стирая рисунок. – Просто Белый Пепел. Он приходит, когда солнце становится колокольчиком.

Зингер помнил: в некоторых эзотерических текстах Кетег Мерири описывали не как крылатого воина, а как слепящий свет, как жар, принимающий облик. Белый огонь. Белый пепел. Метафора? Или диагноз?

Они остановились у развалин старой синагоги. Стены были покрыты странными знаками – не еврейскими, не арабскими. Скорее, это напоминало следы чего-то, что пыталось вылезти изнутри. Зингер присел на камень и вытащил из рюкзака записную книжку. Вот она, загадка: как в иудейскую мистику, где все должно быть строго упаковано в священный счет, в систему сефирот, где каждый демон имеет свой протокол и должность, влез этот князь полудня, чье имя обжигало страницы? Вавилон, Персия, Египет – конечно. Как вирус, демоны мутируют, переносятся с ветром. Но этот... Этот был особенный. Не ночной, а дневной. Не хаос, а избыток порядка. Жар не разрушал – он высвечивал. Выжигал избыточное.

- Знаете, что меня смущает? – обратился он к Меиру, водя пальцем по старой надписи. – Не его злоба. А его функция. Защитник порядка. Вестник. Как будто зло здесь – это слишком много света. Как будто Бог использует это... создание... чтобы показать: знать больше, чем нужно – опасно. Как бы ты вылечил болезнь, которая называется "избыток истины"?

Меир пожал плечами:

- Не знаю. Может, просто ждать вечера?

- Но он же князь полудня! – засмеялся Зингер. – Он царит ровно в тот момент, когда тени исчезают! Когда все становится слишком ясно! Вспомни историю: дети идут из школы. Учатся. Знание у них свежее, ярче. Они видят яснее. И именно в этот момент их настигает... князь. Все, кроме двоих, умирают. Не от холода, а от жара знания! Как будто... как будто знание и смерть – это два способа прекратить сомнение.

Он говорил это как шутку, но в глазах Йосси, который вдруг подошел ближе, он увидел отражение пустыни: безжалостное, белое, обжигающее.

- Белый Пепел не хочет нас убивать, – тихо сказал мальчик, рисуя что-то невидимое в воздухе. – Он хочет, чтобы мы не знали лишнего. Чтобы не узнали, что все кончается пеплом.

На следующий день, когда солнце достигло самой высокой точки, они оказались у подножия скалы, названной Меиром "Окно в небо". Зингер смотрел, как тени испаряются. Воздух перестал быть средой – он стал вещью: плотной, белой, дрожащей от жара.

- Слышишь? – прошептал Меир, внезапно бледный.

Зингер прислушался. Да. Это не было звуком ветра. Это был... резонанс. Будто пустыня звенела, как натянутая струна. Белый звук. Белый жар.

И в эту минуту маленький Йосси завизжал.

Не от боли. От какой-то невыносимой ясности. Лицо его согнулось, как пергамент, на котором слишком много написано. Он смотрел куда-то вверх, на скалу, туда, где не было ничего, кроме белого марева, и кричал, и его крик звучал не как крик ребенка, а как шелест миллионов страниц, листаемых одновременно.

Потом Йосси замолчал. Плечи его опустились. Он упал на колени и стал чертить пальцем в раскаленном песке. Рисунок был странным: не детский, не человеческий. Чертеж. Схема. Слишком правильная. Слишком понятная. То ли геометрическая фигура, то ли диаграмма какой-то невозможной машины.

- Что это? – прошептал Зингер, чувствуя, как его собственные мысли начинают обугливаться по краям.

- Это Он, – простонал Меир, пятясь назад. – Господин Белого Пепела... Белый Князь...

Йосси поднял голову. Глаза его были не детскими. Они были... Слишком ясными. Слишком точными. В них не было жизни – в них был расчет.

- Вы хотели знать, – произнес он спокойным, взрослым, чужим голосом, не отрывая взгляда от Зингера. – Знание есть яд, Захария. Особенно – в полдень. Когда тени исчезают. Когда все становится ясно. Слишком ясно.

И мальчик улыбнулся. Улыбка была чистой, безупречно белой. Как кость на солнце. Как пепел после пожара знания.

Следует ли говорить, что Зингер больше никогда не искал князя полудня? Уезжая, он видел, как маленький Йосси спокойно идет по направлению к цивилизации. В руках у него был невидимый список. Список тех, кому знание – уже не лекарство, а диагноз.

А через год ему прислали вырезку из газеты. Школьный автобус на юге Израиля... Полдень... Детский лагерь... Все умерли. Кроме двоих. Их нашли сидящими под солнцем, на раскаленном асфальте. Они ничего не говорили. Они просто смотрели. Их глаза были слишком ясными. Слишком точными. Как бирюза в огне.

Их отправили в школу для особенных детей. Говорят, они там... отлично учатся. Особенно – в полдень.