Фотография в сердце. Лайтман о учителе.. Цитаты

Фотографии в сердце",

......


Решимо..
И это свечение называется «решимо» (досл. запись, память о чем-либо)
Решимо – это информационная запись, которая существует в творении для того, чтобы оно как-то ориентировалось в прошлом, настоящем и будущем и могло направлять себя к цели. Обычно у людей есть просто понимание того, где они существуют.
Решимо находится в душе, на каждом ее уровне и подуровне. Там, где существует желание, там, где существует свет, всегда есть решимо, которое соединяет свет и желание, управляя ими в душе.
Решимо-Это полное мое будущее состояние (следующая, высшая ступень), которое ощущается мною скрыто, смутно ...

Решимо возбуждает стремление к будущему состоянию.
Тот который помнит...

........
Воспоминания о РАБАШе – моем Учителе и духовном отце
Михаэль Лайтман
Это воспоминания о Рабаше  – моем Учителе и духовном отце. Я назвал их – «Фотографии в сердце». У меня почти нет его фотографий, ведь я не придавал этим съемкам особо большого значения, не стремился оставить на память что-то материальное. Самым главным для меня было оставить что-то в сердце, а также сохранить учебный материал.

Я постоянно записывал его на магнитофон, а если не было магнитофона, писал на бумаге. Когда я оставался один после разговора с Равом, тотчас же записывал все, что от него слышал. А фотографиям и видеофильмам я не придавал особого значения.

Рядом с великим каббалистом
Быть рядом с каббалистом – это очень тяжело. Я даже не могу объяснить, как это было сложно, насколько трудно человеку оценить духовное и быть готовым отказаться от всего, чтобы достичь его. Ведь одно зависит от другого. Мера отказа от материального – это и есть входной билет, мера открытия двери в духовное.

Поэтому, как бы трудно ни было человеку отказаться от материального, но еще во много раз труднее оценить каббалиста, который находится рядом с ним. Ведь земная картина затушевывает его величие, и тебе кажется, что это обычный человек - с разными требования, слабостями и привычками, как у всех. И чем же он отличается?

Эта картина стоит перед тобой, ты получаешь от нее впечатление, она влияет на тебя, и ты видишь все его слабости, все его привычки. И как же ты можешь придать ему особую важность? Ведь есть люди, которые внешне выглядят гораздо более значительными, чем он.

Человеку очень трудно отключиться от земной картины. К тому же каббалисты настолько просты и раскрыты во всей своей материальной жизни, что не оставляют людям, находящимся рядом с ними, никакой возможности оказывать им уважение. Они не играют так, как адморы, которые должны привлекать к себе и вести за собой большое общество, ведь общество обязано ценить и уважать таких людей, целовать им руки, называть большими Равами.

Каббалисты ведут себя как раз наоборот. Ведь каббалист чувствует собственную ничтожность: «Кто я такой, и что у меня есть?..» - и показывает это другим. Ему очень трудно держаться подобно важному человеку. И поскольку он оценивает себя относительно Творца, то его собственное ощущение: «Я – ничто, прах и пепел» передается также тому, кто находится рядом с ним. И здесь очень трудно выстоять и понять, что все это - ложная, внешняя картина.

Каббалисты не делают этого намеренно. Они сами так ощущают себя. Человек, постоянно проверяющий себя относительно Высшего света, Творца, совершенства и вечности, которую он раскрывает, всегда видит себя самым ничтожным по сравнению с Высшей силой. И потому именно такое ощущение он испытывает.

Поэтому очень трудно рядом с каббалистом проникнуться его значимостью. Только после многих лет можно начать осознавать важность того, в чем он пребывает, что он ощущает. По мере того, как растет для тебя важность духовного, ты начинаешь оценивать каббалиста по его уровню в духовном, - в зависимости от того, насколько ты раскрываешь этот уровень. Ведь он всегда скрывает себя.

И потому это очень трудная работа. А когда тебе приходится ухаживать за его телом, у тебя нет стимула. Ведь для кого ты будешь все это делать? Наоборот, тебя это отталкивает – так же, как обычно духовное отталкивает людей, они не ценят его, пребывают в депрессии, у них нет настроения. Мы видим это по ученикам в их первые годы – пока они не достигают осознания духовного.

Выходит, что человек, находящийся рядом с каббалистом, не способен обслуживать его. Здесь требуются поистине высшие усилия. Это очень тяжело.

Когда я спрашивал об этом Ребе, он говорил: «Теперь представь себе, насколько трудно мне было рядом с отцом…». Ведь это отец… У тебя отнимают последнюю возможность. Здесь у тебя по крайней мере есть кто-то чужой. С чужим ты можешь постараться наладить какие-то особые отношения, а отец есть отец. Ты чувствуешь, что он любит тебя, и эта абсолютная любовь отца к сыну отнимает у тебя последнюю возможность сделать что-то. Ведь ты можешь ничего не делать - и он все равно любит тебя. Тем самым он будто лишает тебя обязанности по-особому относиться к нему.

Разумеется, я хорошо это понял в то время, когда был рядом с Ребе, - сколько он прилагал усилий - поистине потрясающих, высших усилий, выше человеческих сил, чтобы быть рядом с Бааль Суламом и получать от него духовное возвышение, – до раскрытия в нем духовного, раскрытия Шхины.

Люди думают, что если ты находишься рядом с каббалистом, то пребываешь в каком-то свечении от него, в безопасном месте, и тебе так хорошо, что ты ни о чем не думаешь и уже продвигаешься вместе с ним. Это совсем наоборот. Ведь мы говорим о каббалисте, а не о простом человеке, который кажется маленькому большим, и потому возле него маленький чувствует уверенность, ему хорошо рядом с ним – так же, как младенцу хорошо и безопасно на руках взрослого.

Но здесь наоборот: он сбрасывает тебя с рук, он хочет научить тебя ходить. Выходит, что тут невозможно воспользоваться его силой, его величием. Напротив, он все время показывает тебе свою малость, вызывает в тебе пренебрежение, ведет с тобой такую игру, что ты остаешься без всякой поддержки. И все почему? - Он желает направить тебя к Творцу, чтобы от Него ты потребовал подъема, силу, чтобы подняться.

В кабинете Рабаша
На первом этаже нашего здания, по улице Хазон Иш 81, был рабочий кабинет Рабаша. Мы учились с 3 до 6 часов утра, затем до половины седьмого у нас была молитва, а потом перерыв – примерно до 9 часов утра. После этого мы ездили вместе с ним на море или в парк – в зависимости от сезона года. А перед тем, как разойтись на перерыв, мы выясняли, что именно делаем в этот день, куда идем – может быть, он должен зайти к врачу или поехать по каким-то делам.

Во время Хануки на столе в кабинете стояла ханукия. Обычно она была спрятана, и только во время Хануки ее вынимали, чтобы зажигать по вечерам. И тогда каждый вечер мы зажигали ханукальные свечи и пели песни, которые было принято петь в этот праздник. Мы пели их или на обычные мелодии, или на мелодии Бааль Сулама, если кто-то мог спеть на них эти тексты. После этого мы произносили «Лехаим», пили немного бренди «777», которое обычно было на нашем столе, потому что Ребе очень любил его, и ели ханукальные пончики. Ребе сам раздавал их каждому из нас.

Разумеется, во все свои действия он мог внести духовное. Ведь ему было не важно, какие физические действия совершать, что произносить, - он всегда присоединял к этому свою внутреннюю работу. Поэтому во все свои действия он вкладывал большие усилия и совершал исправления.

Распорядок дня каббалиста
Вопрос: Каким был ваш распорядок дня?

Как правило, я вставал в два часа ночи – и так продолжается по сей день. В течение часа перед уроком я читал статьи «Шамати». Рав тоже был погружен в свои мысли, учился, а также ходил на прогулку. Обычно он выходил из своего дома по улице Хазон Иш 81, шел через всю эту улицу до Рабби Акива и возвращался обратно. Он успевал пройти пешком весь этот путь, немного напевал, делал дыхательные упражнения и думал. И так в два часа ночи ему было удобно и хорошо подготовить себя к уроку.

В три часа ночи мы собирались на урок и начинали учиться. Как обычно, с 3-х часов до шести был урок, с 6-ти до половины седьмого - молитва, затем минут пять мы с ним обсуждали, что делаем в течение дня, и уходили на перерыв, чтобы поесть и отдохнуть до 9-ти часов утра.

В 9 часов утра я уже подъезжал к его дому на машине, поднимался к нему в квартиру, забирал его и какие-то вещи, которые нужно было взять с собой, - и мы уезжали или на море, или в парк, или навестить врача, или посетить кого-то другого. Мы уезжали на три часа – с 9-ти утра до 12-ти часов дня.

Обычно в половине первого мы возвращались, я поднимался с ним домой, заносил туда все, что мы брали с собой или покупали для него по дороге. Затем я возвращался к себе домой, обедал и принимал людей. Как правило, я работал три часа – с часу дня до 4-х. В пять часов я уже снова был у Рава, в это время начинались послеобеденные занятия. До 8-ми часов мы изучали статьи Бааль Сулама и Талмуд Десяти Сфирот, с 8-ми до 8:30 - Зоар, с 8:30 до 8:45 была молитва «арвит», а в 8:45 мы возвращались домой.

Через пять минут после того, как Ребе поднимался к себе домой, он уже спал. Он действительно не растрачивал ни минуты. Я тоже возвращался домой, чтобы поспать, поскольку назавтра должен был снова вставать в два часа ночи.

Такого распорядка дня мы придерживались на протяжении всех лет, которые я был у него, за исключением того времени, когда ухаживал за ним в больнице, где мы провели вместе много дней.

Или же мы выезжали с ним на два-три дня на север - в Тверию или еще куда-то, где уединялись с ним вдвоем в каком-то удаленном от людей месте. Это была уже совершенно другая учеба и иные отношения, чем в бейт кнессете.
На ошибках учатся
Часто я приносил Рабашу почитать свои записи, иногда с чертежами, и просил объяснить мне, правильно ли я понимаю. Иногда мне было легче что-то написать и показать ему, чтобы он заинтересовался этим и увидел между словами, где я прав, а где нет, каким был ход моих мыслей и в каком месте я споткнулся и ошибся.

Рабаш внимательно просматривал мои записи и заинтересовано слушал, что я говорю. А затем, когда мы ехали куда-то, он рассказывал мне, что думает по поводу написанного мной. Обычно там встречались какие-то правильные выводы, но большинство было неправильных. Но так на ошибках учатся.
Сжечь свое эго
Каждый год, за несколько часов до наступления праздника Песах, мы с Ребе выходили на пустырь возле нашего бейт кнессета, чтобы сжечь квасное (срифат хамец) Иногда к нам присоединялся его сын Хезкель, а больше Ребе никому не разрешал.

Обычно мы с Ребе были вдвоем, и все знали, что это нечто принадлежащее только нам. Ведь сжигание квасного – это особое действие, когда человек готов сжечь все свое эго, всю свою жизнь, чтобы достичь духовного.

Но сыну он не мог отказать, к тому же тот не спрашивал, а на правах сына приходил и присоединялся к нам. Но для меня, разумеется, было большой честью и огромным знаком уважения, что Рабаш совершал это действие вместе со мной.

Так происходило каждый раз. После сжигания квасного мы всегда беседовали об этом – могу ли я уже на самом деле сжечь свой эгоизм или все еще не готов на это. Я расспрашивал его. Как правило, вопросы были простыми: «Ну, когда уже я достигну этого на практике – не просто сожгу кусок хлеба, а смогу избавиться от эго, заключенного во мне, которое все еще развлекается почестями, властью и прочими желаниями?!»

Разумеется, он гораздо лучше меня понимал, что наполняет меня, что властвует во мне, - и ждал. Но это были уже достаточно продвинутые годы – может быть, за два или максимум три года до его смерти, когда мои вопросы были более глубокими и направленными на внутренние действия «сжигания».

Душа и тело
После сжигания квасного мы шли обратно и поднимались по ступенькам к дому. Рав был очень уставшим, ведь в последние дни перед Песахом ему всегда приходилось прилагать огромные усилия, чтобы все сделать. К тому же нам предстоял трудный день, ведь до вечера мы еще должны были приготовить мацу.

Обычно в это время Рав держал меня за руку, тяжело дышал и с большим трудом поднимался наверх. Он нуждался в отдыхе. Я видел это по нему и также чувствовал по себе – мы были просто выжаты.

Вопрос: Что Вы чувствовали, когда он держал Вас за руку?

Он часто держался за меня, прикасался ко мне. Трудно сказать, что я чувствовал, ведь наши отношения были очень и очень близкими. Прежде всего, во многих случаях, когда мы были в больницах, я одевал его. Раз в неделю мы ходили в сауну, там я делал ему массаж, парил веником.

Я купал его, когда он лежал в больнице и не мог двигаться из-за капельниц. Я помогал ему подстригать ногти на ногах. У него были разные проблемы с ногами, и я ухаживал за ним. Короче говоря, я делал все, что должен был делать с его телом как человек, который может помочь. Бывали случаи, когда я должен был ухаживать за ним, как за больным.

Все дни, пока он лежал в больнице, и умер на моих руках, я тоже ухаживал за ним. Только я один был рядом с ним в последние минуты его жизни. На протяжении всех этих двенадцати лет я хорошо узнал его тело. И потому для нас не было проблемой прикасаться друг к другу.

Ведь если ты ходишь с человеком раз в неделю в сауну или ездишь с ним на горячие источники в Тверию, где вы остаетесь обнаженными, или ухаживаешь за ним в больнице, то ясно, что здесь уже нечего и некого стесняться. И какой вообще расчет может быть с телами, если ты хочешь связаться с ним в совершенно иной плоскости – в душах?

Вопрос: Он держал Вас за руку, потому что хотел Вам что-то сказать?

Нет. Ему просто было тяжело. У него была проблема, которую не обнаруживали врачи. Сколько ни делали проверок, у него не находили сахарного диабета. Но бывало так, что даже во время учебы, если занятие было трудным, с большими усилиями, он должен был подняться к себе в квартиру и что-то съесть. Он очень быстро опустошался от сил, сжигал калории, и был обязан снова наполнить себя.

Это чувствовалось по нему. Не один раз я помогал ему подняться наверх, он брал банан и говорил: «Посмотри, что происходит!». Он даже сам удивлялся этому - человек был совершенно без сил, начинал есть банан, и было видно: по мере того, как он поглощал банан, его глаза оживали, все тело восстанавливалось и становилось полным сил. «Теперь пойдем, продолжим учиться!»

Это чудо – насколько быстрой была реакция организма на несколько калорий, которые в него вносят. Это было поразительно! Я очень удивлялся – никогда в жизни я такого не видел. И так же во время учебы было заметно, как постепенно у него заканчивалась энергия, и он должен был наполнить себя – точно как батарея, которая постепенно опустошается.

Простота и величие
Этот человек был очень разным в зависимости от времени – во время учебы или молитвы, прогулки или еды. Пока я узнал в нем все эти изменения, мне было очень странно. Он мог запросто поговорить с простым человеком, ведь когда-то он жил в Тель-Авиве и работал на строительстве дорог, прокладывая шоссе Иерусалим – Хеврон вместе с простыми, светскими людьми.

Он работал в налоговой инспекции простым служащим. Много времени он прожил в южном Тель-Авиве, потом на улице Бальфур. Поэтому у него были воспоминания о всевозможных ситуациях, в которых он был вместе с рабочими, простыми людьми и совсем чужими. Три года он жил в Англии, несколько лет - в Голландии, побывал во Франции и в Америке.

Можно было увидеть, как он говорит с самыми разными людьми. Мы могли зайти в какой-то бар (тогда они были не такими, как сегодняшние бары в Тель-Авиве), он усаживался возле стойки и говорил: «Ну, принеси нам кружку пива!». Он делал это так запросто, невзирая на свой религиозный вид– в шляпе и всем прочем. Ведь он был выходцем еще из тех лет – до образования государства, когда все было просто, все жили вместе, и не было такой большой разницы между людьми.

Так он сидел в баре на высокой табуретке и пил пиво. Конечно, это был не такой бар, как в Тель-Авиве. Возле «Мандарина» было такое место, где продавали пиво.

Этот человек мог быть очень и очень простым. И вместе с тем, если он взмывал в духовное, то было совершенно невозможно осознать, кто он и что собой представляет. Это было поразительно.

Но он был очень закрыт. Почти невозможно было увидеть его естественным. Он все время был покрыт внешней оболочкой. Иногда, когда я видел его естественным, - это было очень странно и очень отличалось от того, каким его знали все. Я не хочу об этом рассказывать и говорить, поскольку то, что видел я, он, видимо, не хотел показывать другим. Но это был человек, который очень отличался от того, каким его видели другие люди.

Внешнее и внутреннее
Вопрос: Какого роста был Рабаш?

Рабаш был примерно на полголовы меньше меня ростом, но он был очень широким, сильным, очень плотным и тяжелым. Все его тело было сплошным железом. Он был очень здоров, и кроме душевной, в нем также чувствовалась огромная физическая сила. Это был действительно человек-кремень, его невозможно было сдвинуть с места. Только если возникала высшая необходимость, он тотчас же полностью аннулировал себя, как будто бы падал с ног. А если нет – стоял как скала.

Разница между этими состояниями была просто поразительной – насколько все предназначалось только для того, что было связано с личным, групповым, общественным и всемирным продвижением к духовному. Он был или стопроцентно твердой силой, или, наоборот, мягкой. Все служило только для нужд продвижения, только ради него.

Вопрос: Ребе ходил с тросточкой?

Нет. Обычно он ходил без трости, и брал ее только на свадьбы или особые торжества.

Вопрос: Он любил фотографироваться?

Он не очень любил фотографироваться, но и не слишком противился этому, если выглядел по-особому. Он любил выглядеть так, как считал подобающим для себя.

Вопрос: Он любил одеваться красиво? Смотрелся в зеркало?

Он был очень педантичным, если должен был произвести впечатление на людей, пойти куда-то, где собираются уважаемые люди. Тогда он заботился о том, чтобы у него была красивая одежда, и все было начищено, чисто и красиво. Но для себя самого он не был столь педантичным, поскольку был поглощен более внутренними вещами.

Вопрос: С каким хасидутом был связан его внешний вид?

Это было связано с хасидутом Гур, из которого вышли Бааль Сулам и Рабаш. Учитель Бааль Сулама был адмором из Пурсов – маленького городка возле Варшавы. Там, у адмора из Пурсов, он получил начальные основы каббалы.

Но однажды, как рассказывал Рабаш, Бааль Сулам пришел домой, лег на диван и сказал: «Мне больше нечего здесь делать, нечему учиться. Видимо, мы должны ехать в Израиль». С этого момента они начали готовиться к отъезду, поскольку Бааль Сулам видел, что ему больше нечего получить в Польше, и очень надеялся, что, приехав в Израиль, найдет здесь великих каббалистов.

Но, как видно из его писем, он вообще не нашел тут каббалистов, и очень сожалел об этом. Как раз наоборот – он встретил здесь тех, кто учился лишь поверхностно. Но с помощью Высшей силы он достиг всего, чего должен был достичь, оставив нам в наследство все богатство своего Учения, с которым сегодня мы идем по его пути.