Обречённые на любовь. Ледяные ирисы

Оказавшись в салоне автомобиля, он  попытался отцепить котёнка от своей футболки. Но тот держался за неё мёртвой хваткой, и каждая такая попытка заканчивалась протестующим писком.

Он уже жалел о своём скоропалительном решении. И с каждой минутой это чувство ошибки только нарастало. Все планы – заехать в галерею, в кафе, купить недостающие краски, погрузиться в работу – полетели к чёрту. Теперь он был прикован к дому, как нянька.

Заехав в зоомагазин, он наскоро скупил всё необходимое – корм, миски, лежанку, игрушки. Котёнок, пригревшись у груди, затих.

В мастерской их встретил Рэйн. Он сидел на своём излюбленном месте – в центре прихожей, и сначала посмотрел на хозяина обычным снисходительным взглядом. Потом в жёлтых глазах промелькнула настороженность, сменившаяся изумлением, и наконец – чистым кошачьим возмущением. Вздыбившаяся шерсть, и вся его поза кричали: " Как ты посмел принести в мой дом – э-т-о ?!"

– Сюрприз, – произнёс художник, с удивлением уловив в собственном голосе заискивающие нотки. – Я же обещал тебе подружку ?

Оказавшись на полу, Санни сделала пару неуверенных шажков в сторону кота и мяукнула. Рэйн, попятившись назад, издал короткий, шипящий звук, больше похожий на нецензурное ругательство. Котёнок замер.

– Да ты посмотри, какая красотка, – художник посмотрел на Рейна с укоризной. – Твоя копия. Если бы я не знал какой ты домосед, подумал бы, что она – твой ребёнок, и теперь нам придётся платить алименты до её совершеннолетия. Консервами.

Кинув на него уничижительный взгляд, Рэйн демонстративно удалился в гостиную и запрыгнул на диван, всем видом показывая, что аудиенция окончена – его мнение по данному вопросу неизменно.

Художник вздохнул, глядя на Санни.

– Что, солнце, похоже, тебе предстоит долгая и упорная борьба за место на этом небе.

Накормив по очереди питомцев, а потом и себя,  он подошёл к столу, где уже лежали блокнот с плотной акварельной бумагой, и кисти.

Рэйн устроился на подоконнике, игнорируя новую соседку. Санни, наевшись и утомившись от волнений и впечатлений, свернулась калачиком в лежанке. Тишину мастерской нарушал лишь отдалённый шум прибоя.

Он включил музыку, выбрал кисть потолще, налил воды в стеклянную банку, и намочил лист, оставляя лужицы чистой воды для самых светлых участков – будущих лепестков. Затем развёл кобальт синий до состояния легчайшей дымки. Набрав краску кистью, он начал касаться ею бумаги почти невесомо. Цвет растекался по мокрой поверхности, создавая размытые, живые пятна, как основу, подложку холода.

Когда бумага немного подсохла и перестала блестеть, более густым, но всё ещё прозрачным церулеумом  – холодным, почти ледяным синим – он стал прорисовывать форму лепестков. Не рисовать чёткие контуры, а скорее намечать самые насыщенные участки, позволяя краске растекаться и образовывать причудливые разводы, похожие на морозные узоры на стекле.

Каждый мазок был лёгким, воздушным. Он лишь касался бумаги кончиком кисти, и цвет расплывался сам, находя путь во влажной структуре листа. Для прожилок на лепестках он использовал тончайшую кисть и смесь ультрамарина и капли чёрного, чтобы получить глубокий, холодный тон.

Каменную стену он сделал размытой, как намёк, чтобы она не перетягивала на себя внимание, а лишь угадывалась, создавая ощущение сырости и старины.

Когда работа была закончена на бумаге расцвели ледяные ирисы. Прозрачные, прохладные, словно сотканные из утреннего инея и синего зимнего света. Такие, какими он хотел бы видеть всех женщин.  Безупречными, холодными, отстранёнными,  не требующими ни любви, ни внимания.  Полной противоположностью  живых, которые плачут, просят, настаивают,  покупают признательность подчинением, или подарками, а потом всю жизнь ждут, что им вернут долг.  Его раздражала сама их биология: слёзы, потребность в ласке, заботе, разговоры о чувствах.

Уже засыпая, он вдруг представил цветочницу. Как образ, сотканный из света, запаха свежеиспечённого хлеба и ощущения безусловного покоя. Она сидела у камина, в платье из тонкого кашемира цвета золотого песка. В окружении домашнего уюта – размытые силуэты детей, тень пса.

Её лицо скрывала мерцающая, полупрозрачная завеса, похожая на полярное сияние. Волны волос, цвета тёмного дерева, смягчали овал лица, а улыбка была тёплой, как восход. И перед тем, как окончательно провалиться в сон, дымка вдруг развеялась и он увидел знакомые черты. Мама.

Глубокой ночью его разбудил тихий, но настойчивый писк. Он открыл глаза. Рейн сидел на кровати уставившись на него. В темноте он не видел его глаз, только силуэт. И чувствовал движение  хвоста–маятника.

Чертыхаясь, художник поднялся, и побрёл в мастерскую. Санни сидела в лежанке и испуганно пищала. Он сгрёб лежанку вместе с котёнком в охапку, и перенёс в спальню, поставив рядом с кроватью. Но стоило ему лечь, как Санни вскарабкалась на кровать. Рейн предупреждающе зашипел. На секунду она застыла, но потом забралась художнику на грудь, где и устроилась, мурлыча. Рейн, шикнув в последний раз, переместился в два прыжка на другой край кровати. А Санни сползла художнику под бок, где вытянулась, и через минуту засопела. Остаток ночи он провёл почти не двигаясь, на грани сна, из-за страха придавить случайно хрупкое тельце.

Утро началось со звонка галериста и обсуждения деталей предстоящей выставки. После звонка он отправился в бассейн. Два километра брассом в полупустом зале, где ритм гребков вытеснял все мысли.

Забрав из багетной мастерской готовые работы, он заехал в галерею. Затем ответил на несколько деловых писем. Обедал он в одиночестве, наслаждаясь вкусной едой, и листая соцсети. О своём обещании заехать на ярмарку он вспомнил лишь вечером, когда зазвонил телефон. На экране светилось слово "Мама".

– Сынок, ты занят? – голос матери звучал слегка встревоженно.

– Нет, всё в порядке. Как ты?

– Соскучилась по тебе. Мне кажется, ты совсем про меня забыл. Я была у врача. Он говорит, мне надо меньше нервничать. – она вздохнула, и он почувствовал смесь вины и тревоги. –Но как я могу не нервничать, когда ты  так редко звонишь. 

– Со мной всё хорошо, мам.  Не беспокойся.

–Как твой кот ? Ты его не забываешь кормить ? – тон голоса матери изменился, теперь в нём слышались беспокойство и лёгкий укор. – Разговариваешь с ним, чтобы ему не было одиноко ?

–С Рэйном всё в порядке, мама. Я.. завёл ему подружку.

– Подружку ?  Подружка – хорошо, но.. сынок, – теперь в голосе матери зазвучало волнение, –  ты уверен? Это же такая ответственность ! А вдруг они не уживутся ? Сколько ей ?

– Не знаю. Пару месяцев. Кажется. И она очень похожа на Рейна.

– Такая маленькая ? Ох, как ты будешь с ней справляться ? А к туалету приучать ? В этом возрасте они всё роняют, царапают. А у тебя картины, краски..

Он закрыл глаза, ощущая себя любимым, но беспомощным мальчиком, которого нужно оберегать от мира и его же собственных решений.

– Всё будет хорошо, мама. Не волнуйся, – он посмотрел на Санни, которая играла на полу с его носком.

За что он ценил кошек, так это за их врождённое ощущение превосходства. Они не ждут светских бесед, не суетятся, пытаясь понравиться, и смотрят на мир с высокомерной снисходительностью. В их глазах он видел собственное отражение. 

– Ладно, я тебе потом покажу, что выбрала .. – вздохнула мать, и он понял, что пропустил часть разговора. – Ты у меня такой ответственный. В отличие от некоторых. Как работа ? Новые картины есть ?

– Работаю. Скоро выставка, – Санни забралась по штанине к нему на колени.

– Вот и хорошо ! – новость её явно обрадовала, и он почувствовал что-то похожее на гордость. – Я всегда в тебя верила. Ты мой талантливый мальчик. Единственное, что у меня есть.

– Тоже люблю тебя, мам. У меня вторая линия. Я позже перезвоню. –  ласково сказал он.

Закончив разговор, и поглаживая мурлычащую Санни, примостившуюся у него на коленях, он подумал, что общение с женщинами напоминает ему неоплаченный счёт. Рано или поздно его предъявят. А он ненавидел чувствовать себя должником. 

Ярмарка, цветочница – он вспомнил о своём обещании с раздражением. Да, он обещал заехать за ней. И не выполнил обещание. И не позвонил. И что ?


кадр назад:
http://stihi.ru/2025/09/25/7708