Николай Карамзин Поэзия in English

Николай Карамзин «Поэзия»

Die Lieder der gottlichen Harfenspieler
schallen mit Macht, wie beseelend.
Klopstok [1]

Едва был создан мир огромный, велелепный,
Явился человек, прекраснейшая тварь,
Предмет любви творца, любовию рожденный;
Явился — весь сей мир приветствует его,
В восторге и любви, единою улыбкой.
Узрев собор красот и чувствуя себя,
Сей гордый мира царь почувствовал и бога,

Причину бытия — толь живо ощутил
Величие творца, его премудрость, благость,
Что сердце у него в гимн нежный излилось,
Стремясь лететь к отцу… Поэзия святая!
Се ты в устах его, в источнике своем,
В высокой простоте! Поэзия святая!
Благословляю я рождение твое!

Когда ты, человек, в невинности сердечной,
Как роза цвел в раю, Поэзия тебе
Утехою была. Ты пел свое блаженство,
Ты пел творца его. Сам бог тебе внимал,
Внимал, благословлял твои святые гимны:
Гармония была душою гимнов сих —
И часто ангелы в небесных мелодиях,
На лирах золотых, хвалили песнь твою.

Ты пал, о человек! Поэзия упала;
Но дщерь небес еще сияла лепотой,
Когда несчастный, вдруг раскаяся в грехе,
Молитвы воспевал — сидя на бережку
Журчащего ручья и слезы проливая,
В унынии, в тоске тебя воспоминал,
Тебя, эдемский сад! Почасту мудрый старец,
Среди сынов своих, внимающих ему,
Согласно, важно пел таинственные песни
И юных научал преданиям отцов.
Бывало иногда, что ангел ниспускался
На землю, как эфир, и смертных наставлял
В Поэзии святой, небесною рукою
Настроив лиры им —

Живее чувства выражались,
Звучнее песни раздавались,
Быстрее мчалися к творцу.

Столетия текли и в вечность погружались —
Поэзия всегда отрадою была
Невинных, чистых душ. Число их уменьшалось;
Но гимн царю царей вовек не умолкал —
И в самый страшный день, когда пылало небо
И бурные моря кипели на земли,
Среди пучин и бездн, с невиннейшим семейством
(Когда погибло всё) Поэзия спаслась.
Святый язык небес нередко унижался,
И смертные, забыв великого отца,
Хвалили вещество, бездушные планеты!
Но был избранный род, который в чистоте
Поэзию хранил и ею просвещался.
Так славный, мудрый бард, древнейший из певцов,
Со всею красотой священной сей науки
Воспел, как мир истек из воли божества.
Так оный муж святый, в грядущее проникший,
Пел миру часть его. Так царственный поэт,
Родившись пастухом, но в духе просвещенный,
Играл хвалы творцу и песнию своей
Народы восхищал. Так в храме Соломона
Гремела богу песнь!

Во всех, во всех странах Поэзия святая
Наставницей людей, их счастием была;
Везде она сердца любовью согревала.
Мудрец, Натуру знав, познав ее творца
И слыша глас его и в громах и в зефирах,
В лесах и на водах, на арфе подражал
Аккордам божества, и глас сего поэта
Всегда был божий глас!

Орфей, фракийский муж, которого вся древность
Едва не богом чтит, Поэзией смягчил
Сердца лесных людей, воздвигнул богу храмы
И диких научил всесильному служить.
Он пел им красоту Натуры, мирозданья;
Он пел им тот закон, который в естестве
Разумным оком зрим; он пел им человека,
Достоинство его и важный сан; он пел,

И звери дикие сбегались,
И птицы стаями слетались
Внимать гармонии его;
И реки с шумом устремлялись,
И ветры быстро обращались
Туда, где мчался глас его.

Омир в стихах своих описывал героев —
И пылкий юный грек, вникая в песнь его,
В восторге восклицал: я буду Ахиллесом!
Я кровь свою пролью, за Грецию умру!
Дивиться ли теперь геройству Александра?
Омира он читал, Омира он любил. —
Софокл и Эврипид учили на театре,
Как душу возвышать и полубогом быть.
Бион и Теокрит и Мосхос воспевали
Приятность сельских сцен, и слушатели их
Пленялись красотой Природы без искусства,
Приятностью села. Когда Омир поет,
Всяк воин, всяк герой; внимая Теокриту,
Оружие кладут — герой теперь пастух!
Поэзии сердца, все чувства — всё подвластно.

Как Сириус блестит светлее прочих звезд,
Так Августов поэт, так пастырь Мантуанский
Сиял в тебе, о Рим! среди твоих певцов.
Он пел, и всякий мнил, что слышит глас Омира;
Он пел, и всякий мнил, что сельский Теокрит
Еще не умирал или воскрес в сем барде.
Овидий воспевал начало всех вещей,
Златый блаженный век, серебряный и медный,
Железный, наконец, несчастный, страшный век,
Когда гиганты, род надменный и безумный,
Собрав громады гор, хотели вознестись
К престолу божества; но тот, кто громом правит,
Погреб их в сих горах. [2]

Британия есть мать поэтов величайших.
Древнейший бард ее, Фингалов мрачный сын,
Оплакивал друзей, героев, в битве падших,
И тени их к себе из гроба вызывал.
Как шум морских валов, носяся по пустыням
Далеко от брегов, уныние в сердцах
Внимающих родит, — так песни Оссиана,
Нежнейшую тоску вливая в томный дух,
Настраивают нас к печальным представленьям;
Но скорбь сия мила и сладостна душе.
Велик ты, Оссиан, велик, неподражаем!
Шекспир, Натуры друг! Кто лучше твоего
Познал сердца людей? Чья кисть с таким искусством
Живописала их? Во глубине души
Нашел ты ключ ко всем великим тайнам рока
И светом своего бессмертного ума,
Как солнцем, озарил пути ночные в жизни!
«Все башни, коих верх скрывается от глаз
В тумане облаков; огромные чертоги
И всякий гордый храм исчезнут, как мечта,-
В течение веков и места их не сыщем», —
Но ты, великий муж, пребудешь незабвен!
Мильтон, высокий дух, в гремящих страшных песнях
Описывает нам бунт, гибель Сатаны;
Он душу веселит, когда поет Адама,
Живущего в раю; но голос ниспустив,
Вдруг слезы из очей ручьями извлекает,
Когда поет его, подпадшего греху.

* * Сам Шекспир сказал:

The cloud cap«d towers, the gorgeous palaces,
The solemn temples, the great globe itselfe,
Yea, all which it inherits, shall dissolve,
And, like the baseless fabric of a vision,
Leave not a wreck behind.
Какая священная меланхолия вдохнула в него сии стихи?

О Йонг, несчастных друг, несчастных утешитель!
Ты бальзам в сердце льешь, сушишь источник слез,
И, с смертию дружа, дружишь ты нас и с жизнью!
Природу возлюбив, Природу рассмотрев
И вникнув в круг времен, в тончайшие их тени,
Нам Томсон возгласил Природы красоту,
Приятности времен. Натуры сын любезный,
О Томсон! ввек тебя я буду прославлять!
Ты выучил меня Природой наслаждаться
И в мрачности лесов хвалить творца ее!
Альпийский Теокрит, сладчайший песнопевец!
Еще друзья твои в печали слезы льют —
Еще зеленый мох не виден на могиле,
Скрывающей твой прах! В восторге пел ты нам
Невинность, простоту, пастушеские нравы
И нежные сердца свирелью восхищал.
Сию слезу мою, текущую толь быстро,
Я в жертву приношу тебе, Астреин друг!
Сердечную слезу, и вздох, и песнь поэта,
Любившего тебя, прими, благослови,
О дух, блаженный дух, здесь в Геснере блиставший!

Несяся на крылах превыспренних орлов,
Которые певцов божественныя славы
Мчат в вышние миры, да тему почерпнут
Для гимна своего, певец избранный Клопшток
Вознесся выше всех, и там, на небесах,
Был тайнам научен, и той великой тайне,
Как бог стал человек. Потом воспел он нам
Начало и конец Мессииных страданий,

Спасение людей. Он богом вдохновен —
Кто сердцем всем еще привязан к плоти, к миру,
Того язык немей, и песней толь святых
Не оскверняй хвалой; но вы, святые мужи,
В которых уже глас земных страстей умолк,
В которых мрака нет! вы чувствуете цену
Того, что Клопшток пел, и можете одни,
Во глубине сердец, хвалить сего поэта!
Так старец, отходя в блаженнейшую жизнь,
В восторге произнес: о Клопшток несравненный!
Еще великий муж собою красит мир —
Еще великий дух земли сей не оставил.
Но нет! он в небесах уже давно живет —
Здесь тень мы зрим сего священного поэта.
О россы! век грядет, в который и у вас
Поэзия начнет сиять, как солнце в полдень.
Исчезла нощи мгла — уже Авроры свет
В блестит, и скоро все народы
На север притекут светильник возжигать,
Как в баснях Прометей тек к огненному Фебу,
Чтоб хладный, темный мир согреть и осветить.

Доколе мир стоит, доколе человеки
Жить будут на земле, дотоле дщерь небес,
Поэзия, для душ чистейших благом будет.
Доколе я дышу, дотоле буду петь,
Поэзию хвалить и ею утешаться.
Когда ж умру, засну и снова пробужусь, —

Тогда, в восторгах погружаясь,
И вечно, вечно наслаждаясь,
Я буду гимны петь творцу,
Тебе, мой бог, господь всесильный,
Тебе, любви источник дивный,
Узрев там всё лицем к лицу!

[1] Песни божественных арфистов звучат как одухотворенные.
Клопшток.
[2] Сочинитель говорит только о тех поэтах, которые наиболее трогали и
занимали его душу в то время, как сия пиеса была сочиняема.

1787

**

Nikolay Karamzin «Poetry»

Die Lieder der gottlichen Harfenspieler
schallen mit Macht, wie beseelend.
Klopstok [1]

Hardly had vast, magnificent world been created,
A man appeared, as the most beautiful being,
Object of Creator's love, born of love elated;
A man appeared — and this whole world greets him, seeing,
With the high rapture and love, and with a smile about.
Having viewed the charms' host, he felt himself, gleeing,
He felt God too, he, this tzar of the world, being proud,

The meaning of being — he felt all so alive,
Creator's might, wisdom, grace, that he did endeavor
To pour out his heart in a soft hymn, he did strive
To fly to Father... Holy poetry from heaven!
Behold, this is you, who in his mouth, in your source,
In high simplicity! Saint poetry forever!
And I am really blessing the birth of yours!

When you, the man, in your heart's innocence, like a rose,
Blossomed in Paradise, Poetry for you then
Was a consolation. And you sang your bliss and rose
To sing Its Creator. God heeded you, the man,
He heeded you and blessed your holy hymns, in those:
The harmony was the soul of the hymns for long —
Angels in heavenly tunes on gold lyres began,
And continued henceforth often praising your song.

You fell, oh man! Poetry fell without the leader;
But heaven's daughter still shone with beauty within,
When the poor suddenly did repent of his sin
And did sing prayers, sitting ashore, and did lean
Over the babbling stream, pouring out the tears bitter,
In anguish and despair, you were remembered there
In Garden of Eden! Often a man, old and wise,
Among his own sons, listening to him with care,
As per importance, sang mystery songs, with advice,
Taught young ones their fathers' traditions, he did share.
Sometimes, the angel happened to descend to the earth,
Like ether, he did teach mortals and did inspire
In saint poetry, with the heavenly hand, he was
Tuning their sonant lyres —

The feelings were expressed more alive,
The songs were heard louder, they did strive
To arrive to Creator fast!

The ages flowed, into the eternity drowned —
Poetry had always been a delight at last
For innocent, pure souls, their numbers falling in count,
But the hymn to the tzar of the tzars never passed —
And, when the sky burnt in the most terrible weather,
And, when on the earth, the stormy seas boiled and raved,
From depths, with the innocent family together,
(When everything perished) Poetry has been saved.
Saint heaven language was often humbled and tightened,
And mortals, forgetting their Father from Above,
Praised the matter, they, the planet's soulless and frightened!
There was chosen kin, which in purity and love
Was keeping Poetry, and was by it enlightened.
The oldest of singers, the bard, glorious and wise,
With all of the beauty of this science sacred,
Sang how the entire world had flowed out of God's will nice.
That saint man, into future having penetrated,
Sang to the world of its part. So, poet czar's, born -
A shepherd, but enlightened by the spirit divine,
Played praises to Creator and, thus, with his song,
Delighted people. This way, in the Solomon shrine,
Song to God pealed for long!

And Holy Poetry in all countries, here and there,
Was the teacher of men, their happiness greater;
It has been warming the hearts with the love everywhere.
Sage, knowing Nature, got to know its Creator,
And hearing His voice in light zephyrs and thunders hard,
In woods, on seas, with his harp, he copied each chord
Of the Deity, and, namely, the voice of this bard
Was always voice of God!

Orpheus, Thracian, whom ancientry did revere
As a god, with poetry softened the fighty
Hearts of forest folk, he built the temples to God here,
And taught the wild people to serve the Almighty.
He sang to them beauty of Nature and universe;
He sang to them the law that in nature we see
With reasonable eye; of a man he sang in verse,
His dignity, important rank; he sang with glee,

The wild beasts ran, in herds becoming,
And the birds flew in the flocks, coming
To heed his harmony of joys;
And the rivers strived with splash charming,
And the winds quickly turned, drumming,
Where was rushing his voice.

Homer described in his verses the heroes, each ordeal —
An ardent young Greek, delving in a song of these,
With rapt exclaimed: I will be Achilles! And I will
Have expended my own blood, I will die for Greece!
Should we now marvel at Alexander's hero's deed?
He had read Homer and he loved Homer a lot. —
Sophocles, Euripides taught theater, indeed,
How to rise a soul and become a demigod.
Bion, Theocritus and Moschos sang the hard but
Pleasantness of rural scenes, their listeners were
Captivated by the Nature's beauty, without art,
Pleasantness of the village. When Homer sings war,
Each fighter and hero; heeding Theocritus, smart,
Lay down arms — now a shepherd is the hero! For
Feelings — all are subject to poetry of the heart,

As Sirius shines brighter than other stars shine,
So Mantua shepherd, poet of Augustus' choice,
Shone in you, O Rome! among the singers of thine.
He sang, and everyone thought, that he heard Homer's voice;
He sang, and all thought, Theocritus rural man
Had not yet died; or revived in this bard amazing,
Of beginning of all things also Ovid sang,
The golden blessed age, and then silver and brazen,
Iron age, at last, was unhappy, dread till end,
When the giants, a mad race, with pride themselves carried,
Having gathered mounts' masses, wanted to ascend
To the Deity on the throne. Thunderer buried
Them in this mountains' land. [2]

Britain is the mother of poets, the greatest ones,
The most ancient bard of hers, the Fingal's son, grim,
Mourned his friends, heroes, fallen in the battle once,
And called their shadows just from the coffins to him.
Like the sound of sea waves, rushing through the deserts long,
Far from the shores, despondency in every heart,
Of those who listen gives birth, — so each Ossian song,
Pouring softest yearn in languid spirit; the hard
And grievous impressions, has been setting us up for;
But this sorrow is dear, and to the soul is sweet.
You are great, Ossian, great, inimitable! more,
Shakespeare, Nature's friend! Who better than you, indeed.
Had known the hearts of people? Whose brush with such an art
Had been painting them? In the soul depths you did find
The key to all the secrets of the fate, great and smart,
And with the help of light of your immortal mind,
Like the sun, you brightened in the life the nightly way!
"All towers, whose tops are hidden from the eyes' stream
In the midst of the clouds; the hugest palaces away
And each proud temple will disappear, like a dream,-
And in the course of ages we won't find their place right," —
But you will remain unforgotten, the great man!
Milton, in thundering and awful songs, does describe
To us the rebellion, the death of satan then;
He gladdens the soul when he sings Adam, the first man,
Living in paradise; but lowering his voice,
All of a sudden, tears are flowing from his eyes, when
He's singing of him who fell into sin by choice.

* * Shakespeare himself said:

“The cloud-capp'd towers, the gorgeous palaces,
The solemn temples, the great globe itself,
Yea, all which it inherit, shall dissolve
And, like this insubstantial pageant faded,
Leave not a rack behind.”…

What the sacred melancholy, which whim of hers,
Had inspired in him to write this verse?

O Yong, unhappy ones' comforter and friend are you!
Who pours balm into the heart, dries up the tears flows,
And being friends with death, you make us with life friends too!
Having loved Nature and examined Nature close
And delved into the times' circle, thinnest shades, they've done,
Thomson proclaimed the beauty of Nature to us,
And the pleasantness of the times. O Nature's dear son,
O Thomson! I'll glorify you forever thus!
You taught me to enjoy Nature, and in the woods' dark
You taught me to praise its Creator, what I feel!
Alpine Theocritus, you're the sweetest bard, in stark
Contrast to your friends, who shed tears in sorrow still —
The green moss isn't yet visible on the grave, hiding
Your ashes! In highest rapture you sang the cute
Innocence, plainless, pastoral mores, delighting
The affectionate hearts with your sonorous flute.
This tear of mine, flowing so fast into my inner,
I sacrifice to you, Astrea's friend the best!
A heartfelt tear, a sigh and a song of the singer,
Who loved you, accept and bless, as you bless the rest,
O the blest spirit, who here in Gesner shone sheener!

The high-flown eagles on their broadly spreading wings
Carry to the highest worlds, singers of divine fame,
Who, flying, also will pick up themes for their hymns,
The chosen singer Klopstock took to the skies, the same,
But he ascended above all, and there, in skies,
He was taught the secrets, and the great secret, higher,
How God had become man. Then, to us, sang he, wise,
Beginning and end of sufferings of Messiah,
Salvation of people. He is inspired by God —
Whoever with all heart is still linked to flesh and world,
His tongue is dumb; and do not defile with praise hot
Such holy songs; but all of you, the holy men, old,
In whom the earth's passions' voice is already dead,
In whom there's no dark! you feel the value, which regards
What Klopstock has been singing, and you're alone let
To praise this very poet in the depths of your hearts!

Departing for the most blessed life, the man, old,
In rapture said: O Klopstock, immatchable and worth!
One more great man beautifies with himself world —
One more great spirit has not yet abandoned this earth.
But no! he has been living long since in the skies —
Here we witness the shadow of this poet divine.
O Rosses! Age is coming, in which before your eyes
Poetry, like the midday sun, will begin to shine.
The night darkness has disappeared — Aurora's light
Already shines with all might, and soon all the peoples
Will come to the north to switch a lamp with fire bright,
As in fabs Prometheus ran to fiery Phoebus,
To warm and brighten the cold and dark world, this wide.

As long as the world stands, as long as all people feel
And live on earth, hitherto the daughter of skies,
Poetry, to the purest souls, will be the blest thrill.
As long as I breathe, hitherto I'll sing, and nice
Will praise Poetry and be comforted by her still.
When I die, fall asleep, again open my eyes, —

And then, in the raptures immersing,
And enjoying forever forth in,
I'll sing hymns to Creator, You,
My God, my Almighty Lord Above,
To You, the wondrous source of Great Love,
Seeing face to face all there new!

30 August - 3 September, 2025

[1] The songs of the divine harpists sound like spiritual ones.
Klopstock.
[2] The writer speaks only about those poets who most touched and
occupied his soul at the time when this play was being composed.