Няньки. Из Сильвии Плат

Няньки*

Минуло десять лет с тех пор, как вёсельная лодка нас принесла на Детский Остров.
Полуденное солнце пламенело над  водой у Марблхеда.
Тем летом, чтобы сберечь глаза, мы надевали чёрные очки.
Всегда в слезах,   затюканные  юные  сестрёнки,
в служебных комнатушках
Двух мощных, белых,  восхитительных  домов в Свомпскотте.
Когда  из Англии избранница явилась, с  её молочно-белой кожей, с  косметикой от Yardley,**
я очутилась в спаленке  с младенцем,  на койке, что была мне коротка,
А семилетний пострелёнок отказывался выходить гулять, пока  на свитере  полоски
не совпадут с полосками  носков.***
Иначе говоря,   богатством это было! — двенадцать   комнат,  яхта
С отполированною лестницей из махагона, сбегающей к воде,
И юнгою, могущим торт украсить   глазурью из шести цветов.
Но я-то о стряпне понятья не имела; от малышни тоска брала  меня.
Ночами  жёлчь свою в  дневник я изливала; а пальцы были в красных  треугольниках ожогов от глажки рющечек и буфов-рукавов.
Когда спортивная жена и доктор - её муж   отправились в очередной круиз,
На подержанье мне и «для защиты»  оставлена была прислуга по имени Эллен и крошечный щеночек далматин
Ты состоятельной была в родимом, главном доме..
Там был розарий, гостевой коттедж, и образцовая аптека,
И повар, и обслуга, и знанье, где к бурбону ключ.
Тебя  я помню в розовом пикейном платье, играющий «Джа-Да»
На пианино в игровой, откуда удалились все   «большие».
А горничная курит, и шары  биллиардные гоняет  под лампою с зелёным абажуром.
У поварихи на  глазу бельмо, бессонница «от нервов»,
И у неё, ирландки, принятой «на пробу»,  всё пригорает раз за разом; а под конец уволили её.   
О, что нашло на нас, сестрёночка моя!
В тот выходной мы обе  рыдали горько, чтоб прийти в себя.
Стащили мы из холодильника у взрослых бекон засахаренный и   ананас
И взяли напрокат зелёную обшарпанную лодку.
За вёсла села я, а ты, скрестивши ноги на корме,  читала вслух  из «Поколенья Змей».
Поплыли к острову, качаясь на волнах. Пустынен  был —
Музей крылец скрипучих, тихих помещений,
Оцепенелых, жутких, как   смеющегося фото, но мёртвого уже с десяток  лет.
Пикировали чайки так бесцеремонно, как будто всё кругом - их собственность была.
Мы подобрали палки-топляки и как-то отбивались ими.
Затем сошли с крутого берега  к воде.
Мы с наслаждением плескались и болтали.
Густосолёная вода поддерживала нас.
Я вижу, как мы всё еще плывём,  две неразлучницы, две пробковые куклы.
В какую  скважину замочную смогли мы проскользнуть, какая дверь теперь уже закрылась?
Как стрелочки часов, неспешно шевелились тени трав.
А  с  противоположных наших континентов мы машем и зовём.
Всё, всё уже случилось.

29 октября 1961

*Летом 1951 года Сильвия Плат и ее лучшая подруга Марсия Браун  работала нянями в Суомпскотте, штат Массачусетс, богатом районе к северу от Бостона.

**Yardley London является типично английским парфюмерным брендом  с более чем 240-летним наследием. 

***Одним из детей, за которыми СП присматривала, был Фредди.  
В своём  дневнике она  пишет о Фредди: «Разговорчивый мальчик семи лет с лицом, похожим на пупсика, с пристрастием Бо Браммеля к носкам и свитерам в тон, а также к рубашкам и галстукам-бабочкам. Он любит непростые  истории и невероятно умён».


* * * * * * * *

Babysitters
by Sylvia Plath

It is ten years, now, since we rowed to Children's Island.
The sun straight down straight down that noon on the water off Marblehead.
That summer we wore black glasses to hide our eyes.
We were always crying, in our spare rooms, little put-upon sisters,
In the two, spare, huge, white, handsome houses in Swampscott.
When the sweetheart from England appeared, with her cream skin and Yardley cosmetics,
I had to sleep in the same room with the baby on a too-short cot,
And the seven-year-old wouldn't go out unless his jersey stripes
Matched the stripes of his socks.
Or it was richness! -- eleven rooms and a yacht
With a polished mahogany stair to let into the water
And a cabin boy who could decorate cakes in six-colored frosting.
But I didn't know how to cook, and babies depressed me.
Nights, I wrote in my diary spitefully, my fingers red
With triangular scorch marks from ironing tiny ruchings and puffed sleeves.
When the sporty wife and her doctor husband went on one of their cruises
They left me a borrowed maid named Ellen, "for protection,"
And a small Dalmation.
In your house, the main house, you were better off.
You had a rose garden and a guest cottage and a model apothecary shop
And a cook and a maid, and knew about the key to the bourbon.
I remember you playing "Ja-Da" in a pink piqu; dress
On the game-room piano, when the "big people" were out,
And the maid smoked and shot pool under a green shaded lamp.
The cook had one walleye and couldn't sleep, she was so nervous.
On trial, from Ireland, she burned batch after batch of cookies
Till she was fired.
O what has come over us, my sister!
On that day-off the two of us cried so hard to get
We lifted a sugared ham and a pineapple from the grownups' icebox
And rented an old green boat. I rowed. You read
Aloud, cross-legged on the stern seat, from the Generation of Vipers.
So we bobbed out to the island. It was deserted --
A gallery of creaking porches and still interiors,
Stopped and awful as a photograph of somebody laughing
But ten years dead.
The bold gulls dove as if they owned it all.
We picked up sticks of driftwood and beat them off,
Then stepped down the steep beach shelf and into the water.
We kicked and talked. The thick salt kept us up.
I see us floating there yet, inseparable-two cork dolls.
What keyhole have we slipped through, what door has shut?
The shadows of the grasses inched round like hands of a clock,
And from our opposite continents we wave and call.
Everything has happened.