Pasa Thalassa Thalassa Эдвин Арлингтон Робинсон

(море везде море, греч.)

Помнится ль друг мой моряк, что исчез безвозвратно?
Вроде прошло десять лет, как он пропал без следа.
С красным дублёным лицом, лишь от смеха морщины,
К месту покоя ушёл древней дорогой морской.

Он не вернётся уже, с пиратской серьгой в каждом ухе,
К тем, кто живёт и кто зрим, к розам своим и лозе;
Здесь, где живут только тени и отзвуки лет монотонных,
Память встречает рассказ из чужедальних морей. 
               
Дым, что свивался и плыл ввечеру над трубою,
Больше не тянется ввысь. Кр'ужат, пикируют вниз
Ловкие, непостижимые ласточки с писком звенящим
К дому, что им сотворён моря бесстрастным трудом.
 
Розы давно отошли, лёг закат на полынь и на кашку –
Травы промокли насквозь от поминальной росы;
Преют костями обломки шпалер в саду одичалом,      
Ласточек нет, после них – тени да эхо, и всё.

Где он лежит в час, когда я спускаюсь в долину,
Там, где людские огни – повесть о мире живых?
Где б, у кого бы узнать, в городке ли, в полях ли, на море,
Что-то про место и день упокоенья его?

Горстка их нынче, чью душу пока что волнует,
Как или где он погиб: ночью, при свете ли дня;
То ль в океане Индийском, а то ли в полях Атлантиды,
Или под рёв мыса Горн спит в пеленах немоты.

Горстка их, кто возвратился заросшей тропой к его дому,
Прежней картиной влеком, – встретив озноб перемен;
Горстка живущих расскажет, горстка живущих припомнит
Больше, чем имя его, вырезанное водой.
   
«Где он сейчас?» знать бы мне, а долина с огнями всё ближе;
Вот я вдоль улиц иду, где толпа гомонит. 
А для кого-то ведь благо пуститься в ревущее море –
В край, где он нынче спит, нем, и штормами укрыт.

***

Pasa Thalassa Thalassa
(“The sea is everywhere the sea.”)

Gone-faded out of the story, the sea-faring friend I remember?
Gone for a decade, they say: never a word or a sign.
Gone with his hard red face that only his laughter could wrinkle,
Down where men go to be still, by the old way of the sea.

Never again will he come, with rings in his ears like a pirate,
Back to be living and seen, here with his roses and vines;
Here where the tenants are shadows and echoes of years uneventful,
Memory meets the event, told from afar by the sea.

Smoke that floated and rolled in the twilight away from the chimney
Floats and rolls no more. Wheeling and falling, instead,
Down with a twittering flash go the smooth and inscrutable swallows,
Down to the place made theirs by the cold work of the sea.

Roses have had their day, and the dusk is on yarrow and wormwood-
Dusk that is over the grass, drenched with memorial dew;
Trellises lie like bones in a ruin that once was a garden,
Swallows have lingered and ceased, shadows and echoes are all.

II

Where is he lying to-night, as I turn away down to the valley,
Down where the lamps of men tell me the streets are alive?
Where shall I ask, and of whom, in the town or on land or on water,
News of a time and a place buried alike and with him?

Few now remain who may care, nor may they be wiser for caring,
Where or what manner the doom, whether by day or by night;
Whether in Indian deeps or on flood-laden fields of Atlantis,
Or by the roaring Horn, shrouded in silence he lies.

Few now remain who return by the weed-weary path to his cottage,
Drawn by the scene as it was-met by the chill and the change;
Few are alive who report, and few are alive who remember,
More of him now than a name carved somewhere on the sea.

“Where is he lying?” I ask, and the lights in the valley are nearer;
Down to the streets I go, down to the murmur of men.
Down to the roar of the sea in a ship may be well for another-
Down where he lies to-night, silent, and under the storms.

Edwin Arlington Robinson