Стефан Цвейг

22 февраля 1942 года Цвейг покончил жизнь самоубийством вместе с женой, приняв большую дозу снотворного – веронала, в бразильском городке Петрополис недалеко от Рио (фото 8). Он был величайшим пацифистом немецкой литературы и в то же время - популярнейшим писателем. Лотта (Шарлотта) Цвейг была девушкой застенчивой, но вовсе не запуганной. Она была его второй женой и в два раза его моложе. Если она умерла вместе с великим писателем, то сделала это из солидарности с ним и с его взглядами. По-моему, это невероятная трагедия. Цвейг был самым чувствительным писателем всех времён, это мое мнение, многие согласятся. Его уровень эмпатии столь высок, что во времена Адольфа Гитлера это мешало его творчеству. Он больше не мог смотреть на то, что Гитлер делал с людьми, он слишком много страдал. Только это и стало причиной его самоубийства, так считают почти все. Получается, что единственной причиной самоубийства Цвейга была надвигающаяся катастрофа фашизма в Европе. Ну, ок, логично, нас все не любят, и сейчас придут, и убьют. Но простой вопрос: а почему только он и его молодая жена покончили жизнь самоубийством? Мне кажется, у него помимо еврейства и надвигающейся катастрофы была склонность к суициду, но необычная. Есть такие люди, запрограммированные на самоубийство, посмотрите: Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский, Цветаева, и т.д., даже не важно, убили они себя в конце концов, или нет, это просто видно. Когда-то я занимался Лермонтовым, и абсолютно было видно, что для человека время уже пошло. Просто для понимания, я привожу фрагменты из новеллы Цвейга «Письмо незнакомки» в конце заметки, он уже на том свете.
     Но вернемся к Цвейгу. Он тяжело переживал надвигавшуюся европейскую катастрофу. Прежний мир исчез, а в настоящем мире он всюду чувствовал себя чужим. Цвейг бежал из Зальцбурга, избрав временным местом жительства Лондон (1935). Потом перебрался в Латинскую Америку и поселился в бразильском городке Петрополис недалеко от Рио. С дамами у него тоже было сложно. В 1920 году Цвейг женился на Фридерике Марии фон Винтерниц, урождённой Бергер, у которой уже были две дочери от первого брака. К середине 1930-х гг. их отношения ухудшились, и вскоре Цвейг завёл роман с секретаршей Шарлоттой Альтманн. В 1938 году Цвейг формально развёлся с женой, что позволило ему в 1939 г. жениться на Шарлотте. Тем не менее, он продолжал любить свою первую жену Фредерику, к этому времени он был с ней уже более 20 лет. Их всегда считали идеальной парой. Это она, когда они уже были в Лондоне, из-за своих постоянных отлучек в Вену, где жили ее дочери от первого брака, наняла для Цвейга молоденькую секретаршу Шарлотту Элизабет Альтман. Дочь венского раввина, беженка, скромное, бессловесное, ничем особо не примечательное создание. К тому же моложе Цвейга на 27 лет. Все ее таланты сводились к умению смиренно слушать его и хорошо печатать на машинке. К тому же, как потом выяснилось, она страдала от хронической астмы, и это станет одной из причин, почему в итоге они оказались в горном Петрополисе. Но и там Лотте было нехорошо. В дошедших до нас письмах она бесконечно жалуется на климат, на здоровье, на общую подавленность. Но еще больше ее угнетает, что Цвейг, даже после того, как они официально стали мужем и женой, не может порвать с Фредерикой. Душевная связь между бывшими супругами оказалась нерасторжимой. И Лотту это буквально сводило с ума. Особенно ее оскорбило то, что Цвейг всерьез планировал их жизнь втроем в эмиграции. Но Фредерика твердо дала понять, что ничего подобного не будет. После недолгого совместного пребывания в маленьком американском городке Оссининге, где Цвейг под впечатлением от рассказа Фредерики о бегстве из Европы напишет свой мемуарный цикл «Вчерашний мир», они расстанутся. Цвейг с Лоттой уедут в Бразилию, Фредерика переедет в Нью-Йорк. Она по-прежнему будет жить в ожидании его писем. И так же, как Цвейг, проводить все вечера около радиоприемника, настраиваясь на новости Би-би-си. Однажды февральским вечером Фредерика услышит сообщение: «22 февраля 1942 года 60-летний писатель Стефан Цвейг и его молодая жена вместе ушли из жизни… Великий человек не смог вынести варварства эпохи. Та, что его любила, не пожелала оставаться одна». Потом в течение нескольких дней газеты приносили все новые душераздирающие подробности. Смерть Цвейга и Лотты на какое-то время даже потеснила с первых полос новости Восточного фронта.
    Я очень дремучий человек, и я никогда не читал и не читаю предисловий и мнений, но с Цвейгом получилась обидная для меня история, в которой я сам и виноват: я не знал о его самоубийстве, и я не знал о двойном самоубийстве с женой, иначе, может быть, я воспринимал бы его книги иначе. Цвейга, Томаса Манна и много кого еще я накупил в 1988 году, почти всё в магазине «Москва» на Горького, там на цокольном этаже есть шикарный букинистический отдел. Цвейг сразу же стал для меня одним из любимейших авторов. Не знаю почему, но он для меня тогда казался близким Достоевскому. И тогда я впервые понял, что, по сути, я космополит и пацифист. Но давайте всё-таки вернёмся к его смерти. В описаниях Цвейг точен и искренен.
«…Один из многих, я не имею иных преимуществ, кроме единственного: как австриец, как еврей, как писатель, как гуманист и пацифист, я всегда оказывался там, где эти подземные толчки ощущались сильнее всего. Трижды они переворачивали мой дом и всю жизнь, отрывали меня от прошлого и швыряли с ураганной силой в пустоту, в столь прекрасное известное мне “никуда”. Но я не жалуюсь: человек, лишенный родины, обретает иную свободу — кто ничем не связан, может уже ни с чем не считаться. Таким образом я надеюсь соблюсти хотя бы главное условие любого достоверного изображения эпохи — искренность и беспристрастность…»
Стефан Цвейг. «Вчерашний мир»

Городок Петрополис под Рио – последнее пристанище Цвейга. После Лондона и Вены, конечно, тут делать было нечего. Призрак бедности, который маячил за спиной почти у всех беглецов и эмигрантов, Стефану Цвейгу не очень-то грозил в безопасной Бразилии. Переводы его книг продолжали издавать, гонорары исправно переводились на банковский счет. И заработанных денег вполне могло бы хватить на скромную, но безбедную жизнь, даже если бы он больше не писал. А он как раз продолжал писать. Сразу после утреннего кофе садился за письменный стол работать. Последняя новелла Цвейга «Шахматная партия», законченная за пять месяцев до смерти, см. ниже, одно из его самых сложных и психологичных произведений. А вечерами они сидели с супругой Лоттой на террасе, смотрели, как сгущаются сумерки, и молчали. В Латинской Америке жизнь только начинается с приходом вечерней прохлады. Конечно, надо было начинать учить португальский, еще когда он первый раз приехал в Рио в 1936 году. Но он был слишком занят все это время - контракты с издательствами, новые книги, мучительный развод с женой Фредерикой, а главное - надвигающаяся коричневая чума, которая лишила его дома, родины и будущего. Сидя на террасе дома в Петрополисе, он представлял вид на любимый Зальцбург, где он прожил свои самые творческие и счастливые годы. Он вообще не был религиозен. Он был евреем по рождению и космополитом по убеждениям, и он был чужд католицизму, которым проникнут Зальцбург. Его дом в Зальцбурге находился близко к монастырю Капуцинов, но для него это было просто декорацией для спектакля его жизни. До последнего момента он не верил в возможность катастрофы. Напрасно думать, что поспешное бегство из Зальцбурга в 1934 году было вызвано обыском, учиненным у него в доме спецслужбами. Искали оружие республиканского шуцбунда (запрещенной левой организации). Ничего не нашли, но это была последняя капля. Первые сигналы, что надо уезжать, поступали много раньше. Это и штурмовые отряды, с которыми Цвейг столкнулся во время своей поездки в Италию. И подлое убийство давнего его друга, министра иностранных дел Германии Вальтера Ратенау, чья политика уговоров и компромиссов противоречила тактике наглых угроз и ультиматумов. Это и те самые «невидимые», чье присутствие он ощущал постоянно даже в благополучном, спокойном Зальцбурге. Они точно просчитали, что любой хаос и коллапс лишь на руку новому дуче или фюреру, рвущемуся к власти. А костры из книг, заполыхавшие на площадях по всей Германии 10 мая 1933 года! Там ведь были и книги Цвейга. Этого было более, чем достаточно для того, чтобы уехать из Австрии.

«…Наши книги в Третьем рейхе невозможны, — предупреждал его писатель и старый друг Йозеф Рот. — Нас никогда не будут ставить в театре. Никогда не будут издавать. Книготорговцы от нас откажутся. Штурмовики будут бить витрины с нашими книгами… С этими людьми невозможен никакой компромисс. Будьте осторожны! Я советую Вам! Вы и в Зальцбурге не можете быть в безопасности… Никому не доверяйте! Не протестуйте ни в какой форме!!! Молчите — или боритесь».

Цвейг не молчал, но был внутренне раздавлен. От блистательного интеллектуала и неотразимого салонного эрудита осталась лишь бледная тень. Вилла в Зальцбурге была продана за копейки. Прощальный взгляд на купола и крыши любимого города с горы Капуцинов. Больше он сюда не вернется. Дальше череда городов и стран. Бесконечное ожидание виз в посольстве, ожидание поездов на перроне. Пока это еще комфортабельные пульмановские вагоны с уютными ночниками на столиках и накрахмаленным бельем. Но комфорт не в состоянии компенсировать чувство отверженности и изгойства. В какой-то момент Цвейг сделает важное признание: «Если подсчитать, сколько анкет я заполнил за эти годы, заявлений во время каждого путешествия, налоговых деклараций, валютных свидетельств, справок о пересечении границы, разрешений на пребывание, разрешений на выезд, заявлений на прописку и выписку, сколько часов отстоял в приемных консульств и органов власти, перед каким числом чиновников высидел, сколько выдержал опросов и обысков на границах, тогда начнешь понимать, как много от человеческого достоинства потеряно в этом столетии, в которое мы, будучи молодыми людьми, веровали как в столетие свободы, грядущей эры мирового гражданства».
    В это время Цвейгу плохо, его мучает бессонница и раскаяние. Ему надо все время выбирать: Лотта или Фредерика, Лондон или Нью-Йорк, борьба с фашизмом или тихое затворничество где-нибудь на вилле у моря… На писательском антивоенном конгрессе ПЕН-клуба в Аргентине, от него ждали страстных, обличительных слов. Но он не решился. Его речи на форуме и ответы журналистам были слишком осторожными и конформистскими. Цвейг не боец, и знает про себя это. (Здесь, и вообще очень часто, мысли и действия Цвейга сильно похожи на феномен Эразма Роттердамского, о котором речь будет ниже). Потом он скажет: «Любой жест сопротивления, если он лишен риска и не приводит к результату, является не чем иным, как проявлением эгоизма и обычного упоения собой, столько свойственного артистическим натурам». На прямое сопротивление у него не было душевных сил. Все отбирала война, литература и душевные метания между двумя женщинами.
    На самом деле это было очень в его стиле. Цвейг обожал эффектные и неожиданные финалы в духе немецких романтиков. Уйти тихо, скромно и незаметно было не для него. В памяти Цвейга, как и многих его сверстников, осталась смерть австрийского кронпринца Рудольфа и его возлюбленной Марии фон Вечеры. Эпидемия двойных самоубийств в начале века буквально захлестнула Вену. Кто знает, может быть, они захотели последовать этому примеру? Лотта не оставила никаких посмертных записок. У нее не было сил его спасти, она могла только с ним умереть.
      Цвейг все подготовил. Все тем же своим четким округлым почерком он расписал, что делать с его бумагами. Когда пришли полицейские, то увидели, что в центре стола лежит отдельный конверт с надписью «Распоряжения относительно моей собаки». Как человек отменно вежливый, Цвейг не забыл поблагодарить городские власти за предоставленное убежище. «С каждым днем я все больше любил эту страну и нигде не смог бы лучше построить заново свою жизнь после того, как мир моего родного языка для меня погиб, а Европа — моя духовная родина - истребила сама себя. Но когда тебе столько лет, нужно иметь много сил, чтобы начать все сначала. Поэтому я счел правильным вовремя, честно прекратить эту жизнь, в которой самой высокой радостью был для меня духовный труд и наивысшим благом — личная свобода. Всем моим друзьям привет! Пусть они увидят рассвет после долгой ночи. У меня не хватило терпения, и я ухожу первым».
     Своей первой жене он заблаговременно отправил прощальное письмо, которое она получила в день его смерти.
«Дорогая Фредерика! Когда ты получишь это письмо, мне уже будет лучше. Ты видела меня в Оссининге и знаешь, что после периода спокойствия моя депрессия стала более острой. Я так страдал, что не мог сосредоточиться ни на чем. И потом эта уверенность, что война продлится годы, прежде чем мы сможем вернуться к себе домой, эта уверенность действовала на меня совершенно удручающе…
У тебя есть дети и, следовательно, долг перед ними. У тебя широкие интересы и еще много сил. Я уверен, что ты увидишь лучшие времена и что ты поймешь, почему я, с моей депрессией, не мог дольше ждать, и одобришь меня.
…Горячие приветы твоим детям, и не жалей меня… Стефан.
Шлю тебе самые добрые пожелания. Будь мужественной. Ты знаешь, что я спокоен и счастлив».
Такие дела.
Привожу текст его предсмертной записки в Петрополисе:
«...С каждым днем я учился любить эту страну все больше, и я не просил бы перестроить свою жизнь в каком-либо другом месте после того, как мир моего родного языка затонул и был потерян для меня, а моя духовная родина, Европа, разрушила себя. Но для того, чтобы начать все заново после 60-ти лет, нужны особые силы человека, а моя собственная сила была израсходована после долгих лет скитаний без крова. Таким образом, я предпочитаю окончить свою жизнь в нужное время, честно, как человек, для которого культурная работа всегда была его самым чистым счастьем и личной свободой, самым ценным достоянием на этой земле.
Шлю привет всем своим друзьям! Пусть они доживут до рассвета после этой долгой ночи! Я, самый нетерпеливый, иду впереди них.»
Стефан Цвейг. Петрополис 22 февраля 1942 года».

Итак, Стефан Цвейг, 28 ноября 1881- 22 февраля 1942, австрийский писатель, художник, драматург и журналист. Автор многих новелл, пьес, стихов и беллетризованных биографий. Был дружен с такими известными людьми, как Ромен Роллан, Эмиль Верхарн, Райнер Мария Рильке, Огюст Роден, Томас Манн, 3игмунд Фрейд, Джеймс Джойс, Герман Гессе, Герберт Уэллс, Поль Валери, Максим Горький, Рихард Штраус, Бертольт Брехт.
Стефан Цвейг родился в Вене в богатой еврейской семье. Отец, Мориц Цвейг, владел текстильной фабрикой. Мать, Ида Бреттауэр, происходила из семьи еврейских банкиров. Толком ничего неизвестно о его детстве и юности. В автобиографическом произведении "Вчерашний мир" (1939-1941) Стефан Цвейг пишет о своей семье так: "Семья моего отца происходила из Моравии. Еврейские общины жили там в небольших деревушках, в добром согласии с крестьянами и мелкой буржуазией... мой отец уже без колебаний шагнул в новое время, основав на тридцатом году жизни небольшую ткацкую фабрику в Северной Богемии, из которой он затем неспешно, за несколько лет, создал солидное предприятие." Окончив в 1900 году гимназию, Цвейг поступил в Венский университет, где изучал философию и в 1904 году получил докторскую степень. В годы Первой мировой войны Цвейг опубликовал очерк о Ромене Роллане, и эссе о Максиме Горьком и Томасе Манне, причем во всех эссе и исторических романах Цвейг всегда находил документальное доказательство своим предположениям. В 1934 году, после прихода Гитлера к власти в Германии и установления режима Дольфуса в Австрии, Цвейг покинул Австрию и уехал в Лондон. В 1940 году Цвейг с женой переехали в Нью-Йорк, а 22 августа 1940 — в Петрополис, пригород Рио-де-Жанейро.

    На этот раз, перечитывая новеллы и исторические очерки Цвейга, я с удивлением обнаружил, что мне нравятся ровно те же новеллы, которые нравились мне в юности. Новеллы Цвейга - «Амок» (1922), «Письмо незнакомки», «Шахматная новелла» (оконч. в 1941), «Двадцать четыре часа из жизни женщины», «Партнёр» («Жгучая тайна») сделали имя Цвейга популярным во всём мире. Его новеллы поражают драматизмом, увлекают необычными сюжетами и заставляют размышлять над человеческими судьбами. Может быть, не каждый, читая Цвейга, вспомнит о Мериме («Проспер Мериме», http://stihi.ru/2025/06/02/517), но одна связь тут точно есть: в каждой новелле описана какая-либо страсть или чувство: Любовь. Верность, Игра (игрок). И его новеллы показывают, насколько беззащитно человеческое сердце, на какие подвиги, а порой преступления толкает человека страсть, такой концентрации чувств я ни у кого не встречал. У Цвейга своя концепция и своё строение новеллы. Не хочется теоретизировать, но у него явно часто действие рассказа происходит во время путешествий, и всегда главные моменты жизни его героев, пусть это какие-то часы (например, как в новелле «Двадцать четыре часа из жизни женщины»), но это главные часы в жизни человека.
    Наверное, из исторических повестей Цвейга, самым популярной является, «Мария Стюарт» (1935), и действительно, это необходимо прочитать, но я хочу заметить несколько слов о повести «Жозеф Фуше», по сути, написать увлекательно о мерзком чудовище, я во всяком случае читал, от начала до конца не отрываясь ни на минуту. Почти для всех исторических повестей Цвейга конфликт морали и политики носит уже не умозрительный, а конкретный характер, касающийся лично его самого, так и для большинства писателей 30-х гг.. 
     Герой книги «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского» (1934) особенно близок Цвейгу, он во многих отношениях похож на него. Ему импонировало, что Эразм считал себя гражданином мира. Эразм отказывался от самых престижных должностей на церковном и светском поприщах. Чуждый суетных страстей и тщеславия, он употребил все свои усилия на то, чтобы добиться независимости. Своими книгами он покорил эпоху, ибо сумел сказать проясняющее слово по всем больным проблемам своего времени. Эразм порицал фанатиков и схоластов, мздоимцев и невежд. Но особенно ненавистны ему были те, кто разжигал рознь между людьми. Однако вследствие чудовищного религиозного раздора Германия, а вслед за ней и вся Европа были обагрены кровью. Фактически, у Цвейга – своя концепция Эразма, но я решил, что здесь не буду распространятся на эту тему, мне показалось, что интересно сравнить концепцию Стефана Цвейга и образ Эразма в книге Йохана Хёйзинги «Эразм» отдельно, в другом месте. Оба они спокойно и несуетливо описали жизнь и взгляды Эразма Роттердамского, к которому я и сам совершенно неравнодушен. О самом Йохане Хёйзинге я уже писал, см. http://stihi.ru/2024/04/25/5383. По концепции Цвейга, трагедия Эразма в том, что он не сумел предотвратить эти кровавые побоища. Цвейг долгое время верил, что Первая мировая война - трагическое недоразумение, что она останется последней войной в мире. Он полагал, что вместе с Роменом Ролланом и Анри Барбюсом, вместе с немецкими писателями-антифашистами он сумеет предотвратить новое мировое побоище. Но в те дни, когда он трудился над книгой об Эразме, нацисты произвели у него в доме обыск (см. выше). Это был первый сигнал тревоги. Цвейг начинал как совершенный наивняк, кошмар уже начался, писать книги и статьи было уже поздно.
    Теперь о любимых новеллах: смысл и фрагменты.

«Письмо неизвестной».
Новелла о девушке, которая всю жизнь любила одного молодого человека. Она влюбилась в него еще молодой девчонкой, пронесла эту любовь через всю жизнь, родила от этого красивого и интеллектуального молодого человека, воспитала мальчика, а молодой и красивый молодой человек даже фактически не заметил эту жизнь, преданную ему жизнь, теперь мальчик умер, и женщина тоже заболела и умерла. От этих двух жизней не осталось ничего, только письмо девушки о её жизни.

«Мой ребенок вчера умер - три дня и три ночи боролась я со смертью за маленькую, хрупкую жизнь; сорок часов, пока его бедное горячее тельце металось в жару, я не отходила от его постели. Я клала лед на его пылающий лобик, днем и ночью держала в своих руках беспокойные маленькие ручки. На третий день к вечеру силы изменили мне. Глаза закрывались помимо моей воли. Три или четыре часа я проспала, сидя на жестком стуле, а за это время смерть унесла его. Теперь он лежит, милый, бедный мальчик, в своей узкой детской кроватке, такой же, каким я увидела его, когда проснулась; только глаза ему закрыли, его умные, темные глазки, сложили ручки на белой рубашке, и четыре свечи горят высоко по четырем углам кроватки. Я боюсь взглянуть туда, боюсь тронуться с места, потому что пламя свечей колеблется и тени пробегают по его личику, по сжатым губам, и тогда кажется, что его черты оживают, и я готова поверить, что он не умер, что он сейчас проснется и своим звонким голосом скажет мне что-нибудь детское, ласковое. Но я знаю, он умер, я не хочу смотреть на него, чтобы не испытать сладость надежды и горечь разочарования. Я знаю, знаю, мой ребенок вчера умер, - теперь у меня на свете только ты, беспечно играющий жизнью, не подозревающий о моем существовании. Только ты, никогда не знавший меня и которого я всегда любил». 
…
«Мой ребенок умер, наш ребенок, теперь мне некого любить на всем свете, кроме тебя. Но кто ты для меня, ты, никогда, никогда не узнающий меня, проходящий мимо меня, как мимо прозрачной воды, наступающий на меня, как на камень, ты, неизменно обрекающий меня на разлуку и вечное ожидание? Один раз мне казалось, что я удержала тебя, неуловимого, в ребенке. Но это был твой ребенок: он жестоко покинул меня и отправился в путешествие, он забыл меня и больше не вернется. Я опять одинока, одинока, как никогда, у меня ничего нет, ничего нет от тебя: ни ребенка, ни слова, ни строчки, никакого знака памяти, и, если бы ты услышал мое имя, оно ничего не сказало бы тебе. Почему мне не желать смерти, когда я мертва для тебя, почему не уйти, раз ты ушел от меня? Нет, любимый, я не упрекаю тебя, я не хочу вселить свое горе в твой озаренный радостью дом. Не бойся, я не стану больше докучать тебе, прости мне, я должна была излить душу в час смерти своего ребенка. Только раз я должна была все высказать тебе, - потом я опять скроюсь во
мраке и буду молчать, как всегда, молчала перед тобой. Но ты не услышишь моего стона, пока я жива, - только когда я умру, получишь ты это завещание, завещание женщины, любившей тебя больше, чем все другие, и которой ты никогда не узнавал, всю жизнь ожидавшей тебя и не дождавшейся твоего зова. Быть может, быть может, ты позовешь меня тогда, и я в первый раз нарушу верность тебе: я не услышу тебя из могилы. Я не оставлю тебе ни портрета, ни знака памяти, как и ты мне ничего не оставил; никогда ты не узнаешь меня, никогда. Такова была моя судьба в жизни, пусть будет так и в моей смерти. Я не позову тебя в мой последний час, я ухожу, и ты не знаешь ни моего имени, ни моего лица. Я умираю легко, потому что ты не чувствуешь этого издалека. Если бы тебе было больно, что я умираю, я не могла бы умереть. 
…
Я не виню тебя, любимый, нет, я не виню тебя! Прости мне, если порою капля горечи просачивается в эти строки, мое дитя, наше дитя лежит ведь мертвое возле меня под мерцающими свечами; я грозила кулаком богу и называла его убийцей, мысли у меня мешаются. Прости мне жалобу, прости ее мне! …»

«Шахматная новелла». Сразу скажу, что у меня нет ассоциаций между «Шахматной новеллой» (1938-1941 г.) и «Защитой Лужина» Владимира Набокова (1929 год), это просто разные произведения на разные темы. Я не пытался анализировать, есть ли у Цвейга похожие мотивы. Эта странная история, молодой человек попал в тюрячку с целью отнятия у него денег и недвижимости, его мучили, специальная методика властей приводила человека к чистому помешательству, человеку не давали общаться, и вот однажды заключенному удалось украсть книгу.  К его сожалению, книга оказалась справочником по 150 партиям. Человек сильно огорчился, но со временем выучил все эти 150 партий, новые партии он разыгрывал в уме по памяти. И вот в один момент спустя сто лет после этих событий на палубе парохода, отплывающего из Нью-Йорка в Буэнос-Айрес, некий герой хочет познакомиться с Чентовичем, действующим чемпионом мира по шахматам. Чертович однако предпочитаем одиночество. Тем не менее чемпион мира пересекается с героем, освоившим игру в шахматы, изучая самоучитель, причем чемпион фактически уступает.

«Не теряя ни минуты, наш новый друг указал следующий ход. Можно было приглашать Чентовича продолжать игру. Дрожащей рукой я ударил ложкой по стакану, и тут настал наш черед торжествовать: Чентович, до тех пор игравший стоя, помедлил и в конце
концов сел за стол. Опустился он на стул медленно и тяжело, но этого было вполне достаточно для того, чтобы мы наконец оказались игроками «одного уровня», пусть даже только в прямом смысле этого слова. Мы заставили его обращаться с нами, как с равными, по крайней мере внешне. Он сидел неподвижно, пристально глядя на доску и обдумывая ход; его тяжелые веки почти совсем прикрыли глаза. От напряженного раздумья рот его слегка приоткрылся, это придавало ему глуповатый вид. Чентович думал несколько минут, потом сделал ход и встал. И сразу же наш друг зашептал: – Пат. Хорошо задумано. Но не идите на это. Форсируйте размен. Обязательно размен! После этого будет ничья, он ничего не сможет сделать. МакКоннор повиновался. Последующие маневры обоих игроков (мы-то все уже давно превратились в простых статистов) состояли в непонятных для нас передвижениях фигур. Ходов через семь Чентович, подумав немного, поднял на нас глаза и сказал: «Ничья». На мгновение воцарилась полная тишина. Вдруг сразу стали слышны и шум моря, и радио в соседней гостиной, и каждый шаг гуляющих на верхней палубе, и тонкий свист ветра в
оконных рамах. Мы не смели пошевелиться. Все произошло так внезапно, мы просто были напуганы: неизвестно откуда взявшийся человек заставил подчиниться своей воле чемпиона мира, и к тому же в наполовину проигранной партии.»

«Партнер» или «Жгучая тайна»
 - это очень умная и живая история о мальчике, который запутался в своих подозрениях насчет этих коварных взрослых, а началось с того, что один из вновь приехавших, молодой симпатичный барон, решил приволокнуть за симпатичной женщиной, а сделать это он решил с использованием её ребёнка. Способ был очень прост: с мальчиком барон вел себя как со взрослым. Тактика гениально была воплощена, мальчик был влюблен в барона, а последний наладил отношения с дамочкой. Мальчик (Эдгар) просто влюбляется в своего нового знакомого. А барон уже на охоте, при чем дамочке нравится эта фривольная игра, барону мальчик уже не нужен. Постепенно Эдгар из друга превращается в злейшего врага, и главное, что он думает, что взрослые скрывают от него какую-то жуткую тайну. И вот Эдгар видит мать с бароном в темном коридоре, он бросается на барона, бьёт его кулаками и кусает его за руку. Утром барон уезжает, а мать требует от Эдгара написать письмо с извинениями. Он отказывается и убегает к бабушке в Баден. У бабушки Эдгар находит свою мать. Он стоит в слезах, окружённый нежностью, и не знает, радоваться ему или бояться. Эдгара осыпают упрёками, но обнимают с любовью. Мать только обнимает и как-то странно смотрит ему в глаза. Эдгар даже думает попросить у матери прощения. Появляется рассерженный отец, он упрекает сына, и Эдгар уже готов всё рассказать. Но мать за спиной отца делает ему какие-то знаки, мальчик читает в её глазах мольбу. Она прижимает палец к губам. Мальчик понимает, что она просит сохранить тайну и что от него зависит её судьба. Эдгар говорит, что провинился и обидел маму: он виноват. Короче, все счастливы, и мальчик стал чуть умнее. А на губах матери играет благодарная улыбка.

« – Господин барон, мне надо кое-что сказать вам. Барон явно растерялся. Он чувствовал себя в чем-то изобличенным.
   – Хорошо, хорошо… после, подожди.
   Но Эдгар, повысив голос, сказал внятно и отчетливо, так, чтобы все кругом могли расслышать:
– Я хочу поговорить с вами сейчас. Вы поступили подло. Вы мне солгали. Вы знали, что мама ждет меня, и вы…
– Эдгар! – крикнула его мать, заметив, что все взоры обращены на нее, и бросилась к сыну. Но мальчик, видя, что мать хочет заглушить его слова, вдруг пронзительно прокричал:
- Я повторяю вам еще раз: вы нагло солгали, и это низко, это подло! Барон побледнел. Все смотрели на них, кое-кто засмеялся. Мать схватила дрожавшего от волнения мальчика за руку:
– Сейчас же иди к себе, или я поколочу тебя здесь, при всех! – прохрипела она. Но Эдгар уже успокоился. Он жалел о своей вспышке
…
– Эдгар, что с тобой? Отчего ты так переменился? Я просто не узнаю тебя. Ты был всегда умным, послушным мальчиком, с тобой всегда можно было договориться. И вдруг ты ведешь себя так, будто бес в тебя вселился. Что ты имеешь против барона? Ты ведь очень любил его. Он был всегда так мил с тобой.
   – Да, потому что он хотел познакомиться с тобой.
Она смутилась.
 –   Вздор! Что ты выдумываешь? Откуда у тебя такие глупые мысли?
Мальчик вспыхнул:
– Он лгун, он фальшивый человек. Во всем, что он делает, только подлый расчет. Он хотел с тобой познакомиться, потому он подружился со мной и обещал мне собаку. Не знаю, что он обещал тебе и почему он с тобой дружит, но и от тебя он чего-то хочет. Верно, верно, мама. А то он бы не был так вежлив и любезен. Он плохой человек. Он врет. Посмотри на него хорошенько. Какой лживый у него взгляд! Ненавижу его, он лгун, он негодяй…
   – Эдгар, можно ли так говорить! – Она смешалась и не знала, что ответить. Совесть ей подсказывала, что мальчик прав.
   – Да, он негодяй, в этом я уверен. Разве ты сама не видишь? Почему он боится меня? Почему прячется от меня? Потому что знает, что я вижу его насквозь, что я раскусил его, негодяя!»
В общем, потрясающее изложение, почитайте.

«Двадцать четыре часа из жизни женщины»
Эта новелла о любви и страсти к игре. Уже немолодая дама честно рассказывает своему собеседнику, как она вытащила с того света существо, решившее покончить жизнь самоубийством. Причина у него была, он проигрался, она же видела, что он не просто игрок, он маг и чародей игры, она видела, что происходит с его руками во время игры (фрагмент привожу ниже). Она вытащила его, причем ей пришлось провести с ним ночь в первой попавшейся гостинице. Затем она добывает ему деньги, а он клянется ей, что начнет новую жизнь и уедет из города, больше никогда не сядет за игровой стол. В час отхода его поезда она решает уехать с ним, но не успевает на поезд. Она возвращается в казино, и вдруг видит чудесные его руки, никуда он не уехал, а вернулся в казино, что и следовало ожидать.

«Невольно я подняла глаза и прямо напротив увидела - мне даже страшно стало - две руки, каких мне еще никогда не приходилось видеть: они вцепились друг в друга, точно разъяренные звери, и в неистовой схватке тискали и сжимали друг друга, так что пальцы издавала сухой треск, как при раскалывании Ореха. Это были руки редкой, изысканной
красоты, и вместе с тем мускулистые, необычайно длинные, необычайно узкие, очень белые - с бледными кончиками ногтей и изящными, отливающими перламутром лунками. Я смотрела на эти руки весь вечер, они поражали меня своей неповторимостью; но в то же время меня пугала их взволнованность, их безумно страстное выражение, это судорожное
сцепление и единоборство. Я сразу почувствовала, что человек, преисполненный страсти, загнал эту страсть в кончики пальцев, чтобы самому не быть взорванным ею. И вот, в ту секунду, когда шарик с сухим коротким стуком упал в ячейку и крупье выкрикнул номер, руки внезапно распались, как два зверя, сраженные одной пулей. Они упали, как мертвые, а
не просто утомленные, поникли с таким выражением безнадежности, отчаяния, разочарования, что я не могу передать это словами. Ибо никогда, ни до, ни после, я не видела таких говорящих рук, где каждый мускул кричал и страсть почти явственно выступала из всех пор. Мгновение они лежали на зеленом сукне вяло и неподвижно, как медузы,
выброшенные волной на взморье. Затем одна, правая, стала медленно оживать, начиная с кончиков пальцев: она задрожала, отпрянула назад, несколько секунд металась по столу, потом, нервно схватив жетон, покатала его между большим и указательным пальцами, как колесико. Внезапно она изогнулась, как пантера, и бросила, словно выплюнула,
стофранковый жетон на середину черного поля. И тотчас же, как по сигналу, встрепенулась и скованная сном левая рука - она приподнялась, подкралась, подползла к дрожащей, как бы усталой от броска сестре, и обе лежали теперь рядом, вздрагивая и слегка постукивая запястьями по столу, как зубы стучат в ознобе, нет, никогда в жизни не видела я рук,
которые с таким потрясающим красноречием выражали бы лихорадочное возбуждение. Все в этом нарядном зале - глухой гул голосов, выкрики крупье, снующие взад и вперед люди и шарик, который, брошенный с высоты, прыгал теперь как одержимый в своей круглой, полированной клетке, - весь этот пестрый, мелькающий поток впечатлений показался мне
вдруг мертвым и застывшим по сравнению с этими руками, дрожащими, задыхающимися, выжидающими, вздрагивающими, удивительными руками, на которые я смотрела как зачарованная. Но больше я не в силах была сдерживаться я должна была увидеть лицо человека, которому принадлежали эти магические руки, и боязливо - да, именно боязливо, потому что я испытывала страх перед этими руками, - мои взгляд стал нащупывать рукава и пробираться
к узким плечам. И снова я содрогнулась, потому что это лицо говорило на том же безудержном, немыслимо напряженном языке, что и руки; столь же нежное и почти женственно-красивое, оно выражало ту же потрясающую игру страстей. Никогда я не видела такого потерянного, отсутствующего лица, и у меня была полная возможность созерцать его
как маску или безглазую скульптуру, потому что глаза на этом лице ничего не видели, ничего не замечали».

     В 1928 году Цвейг приехал в Советский Союз на торжества по случаю столетия со дня рождения Льва Толстого.
Позднее его отношение к Советскому Союзу стало критическим. 28 сентября 1936 года он писал Ромену Роллану: «… в Вашей России Зиновьев, Каменев, ветераны Революции, первые соратники Ленина расстреляны как бешеные собаки… Вечно та же техника, как у Гитлера, как у Робеспьера: идейные разногласия именуют „заговором“». Это привело к охлаждению между Цвейгом и Ролланом. Так или иначе, Цвейг долгие годы был наиболее популярным и издаваемым австрийским писателем в СССР.

Приложения
1. «Письмо незнакомки»
https://www.youtube.com/watch?v=rQckgPdkpD8
2. "Шахматная новелла".
https://www.youtube.com/watch?v=MO6M-Io9mC0
      3. «Партнёр» («Жгучая тайна»)
https://www.youtube.com/watch?v=lhsc64XnM-0
4. «Амок». Стефан Цвейг. Читает Владимир Антоник.
https://www.youtube.com/watch?v=D4OGZyrXED4
5. «Страх». Стефан Цвейг
https://www.youtube.com/watch?v=LRctNco9DRc
Фото: Стефан Цвейг
(Фото 8, после суицида: