Метафизический финал Фауста

Финал "Фауста" Гете – это, возможно, величайший парадокс и одновременно величайшее откровение всей новоевропейской литературы. Спасение героя, чья жизнь была непрерывной цепью титанических амбиций, эгоистических преступлений и холодной воли к власти, кажется насмешкой над любой формой традиционной морали. От гибели Маргариты до сожжения хижины Филемона и Бавкиды – Фауст оставляет за собой выжженную землю. Почему же ангельские воинства отбирают его бессмертную часть у Мефистофеля, который, с юридической точки зрения, честно выиграл пари? Попытка ответить на этот вопрос с помощью этического мерила обречена на провал. Ключ к финалу лежит не в морали, а в метафизике, и его точнее всего раскрывает философия Ф.В.Й. Шеллинга, в частности, его концепция Scheidung – разделения.

Прежде всего, необходимо признать, что спасение Фауста не просто "не заслужено" – оно прямо противоречит его собственным жизненным принципам. Вся его деятельность была построена на отрицании покоя и удовлетворения. "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!" – этот девиз умирающего Фауста есть квинтэссенция его бытия. Его пакт с Мефистофелем был заключен именно на условии, что он никогда не произнесет заветных слов "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!". Поэтому спасение, дарованное свыше, является своего рода "оскорблением" его титанической гордыни. Оно приходит извне, как акт милости, а не как результат личной победы. Этот факт немедленно выводит нас из плоскости этики и заставляет искать иную, более глубокую логику.

Эту логику предоставляет философия Шеллинга, которую, как доказывает Джозеф П. Лоуренс, Гете не просто знал, но и воплощал в своей мифо-поэтической драме. В своем "Трактате о свободе" Шеллинг описывает смерть не как юридический суд, а как естественный, метафизический процесс разделения (Scheidung). Подобно алхимической дистилляции, смерть отделяет в существе вечное, божественное основание от его временной, эгоистической и тварной оболочки. Это не приговор, а органический закон бытия, в котором разнородные элементы возвращаются к своим истокам. Именно такой "природный", а не "судебный" финал соответствует мировоззрению Гете, мыслившего категориями роста, метаморфозы и вечной трансформации.

Что же в Фаусте оказывается тем "золотом", той нетленной субстанцией, которая выдерживает огонь смерти? Это не его моральные качества, которых практически нет. Это его Streben – неустанное, неутолимое стремление. Именно об этом поют ангелы в финале: "Wer immer strebend sich bem;ht, den k;nnen wir erl;sen" ("Того, кто вечно стремился, мы можем спасти"). Это стремление для Гете и Шеллинга – не просто психологическая черта, а онтологическая сила, божественная искра, заставляющая мир двигаться и развиваться. Спасается не биографическая личность Фауста, а его бессмертная энтелехия: его поразительное мужество, с которым он смотрел в лицо Духу Земли и спускался к Матерям; его отказ довольствоваться ложью и покоем. Это вечная "потенция", которая, будучи очищенной, может начать новый путь, как намекает хор блаженных младенцев, которым Фауст должен стать учителем.

С другой стороны, что есть тот "шлак", та темная примесь, которая отделяется и отбрасывается? Это и есть биографическая личность Фауста-титана: его эгоистическая воля, его жажда власти, его холодное, разрушительное начало, вся та тьма, что привела к гибели невинных. Но и здесь шеллингианская логика вносит решающее уточнение. Это зло не отправляется в ад для вечных мук. Такое наказание было бы триумфом Мефистофеля, победой духа ressentiment, мстительности. Вместо этого, как подчеркивает Лоуренс, зло низвергается в das Nichts – в небытие. Оно теряет свою индивидуальную форму и растворяется в том темном, хаотическом основании бытия, из которого некогда восстало. Именно поэтому Мефистофель, держа в руках свой контракт, остается ни с чем: предмет его сделки – индивидуальная грешная душа – был метафизически деконструирован.

Таким образом, финал "Фауста" – это не сентиментальная сказка о прощении грешника, а грандиозный философский миф. Гете, используя модель шеллингианского "разделения", решает центральную проблему новоевропейского человека-титана. Он не оправдывает его злодеяний, но и не отрицает божественной ценности его неукротимого духа. Спасение Фауста – это высший акт божественной алхимии, который утверждает, что даже из самой темной и противоречивой жизни может быть извлечена бессмертная, творческая искра, в то время как ее эгоистическая оболочка возвращается в породивший ее мрак. Это спасение не вопреки трагедии, а через нее.