О переводе Фуги Смерти П. Целана

Написано в качестве авторецензии на перевод "Фуги Смерти" для сайта "Поэзия.ру"

https://poezia.ru/works/190023


«Фуга Смерти» – на мой взгляд, самое значительное и глубокое из стихотворений на тему Холокоста. Есть шедевры статичные, застывшие в своем историческом времени, но «Фуга Смерти» продолжает взывать к переводу, несмотря на то что русских переводов накопилось уже очень много и почти все они связаны с известными, прославленными именами: Евг.Витковского, О.Седаковой, других хороших переводчиков и поэтов. Я понимала, берясь за перевод, что на фоне этих имен едва ли смогу внести что-то новое и ценное, но стихотворение не отпускало меня. И конечно же, нового я ничего не внесла (об этом меня спрашивали в комментариях). Я просто перевела в соответствии с тем, как я вижу текст Целана.

Ключевое – это рефрен, постепенно рождающийся в середине стихотворения и настойчиво повторяющийся до тех пор, пока не становится завершающим аккордом в финале: «Золото кудри твои, Маргарита / пепел кудри твои, Суламифь».

В переводах встречаются варианты: «пепельноволосая Суламифь», «пепельные волосы твои, Суламифь» и другие аналогичные, но в таких случаях не только ослабляется трагизм звучания, но и сбивается смысл, возникают ненужные ассоциации с пепельным (белокурым) цветом, когда речь в оригинале идёт о реальном пепле сгоревших волос. В первом варианте у меня было «пепел прядей твоих, Суламифь», позже я решила, что трагичнее и резче будет: «пепел – пряди твои…». Подведен итог: ничего не осталось, всё стало пеплом…

Особенность моего перевода – наличие кое-где знаков препинания, хотя в оригинале их совершенно нет, и большинство переводчиков следует в этом за оригиналом. Пытаясь переводить, я быстро поняла, что в некоторых местах русского перевода пунктуация просто необходима для адекватной передачи смысла. Там, где острой необходимости нет, оставила текст без знаков препинания.

Ещё одна особенность – я старалась везде, где возможно, сделать рельефнее отсылки к немецкой культуре, её традиционным образам и смыслам. Это не только гетевская Маргарита с золотыми волосами (и ассоциируемая с ней девушка, которой постоянно и восторженно пишет центральный персонаж), но и «звездное небо», под которое он выходит – аллюзия к знаменитому высказыванию Канта, в котором связываются «звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Звёздное небо становится немым свидетелем попрания нравственного закона…

Ещё один ключевой момент – «Смерть это германский маэстро». Здесь у переводчиков разные варианты – мастер, учитель, маэстро. У Евг.Витковского, например, «Смерть это мастер такой…», и не без оснований: это отсылка к немецкой рациональности и технологичности в организации массовых убийств; Смерть – специалист, делающий своё дело, отключившись от «этических предпосылок». Но я выбрала «маэстро»: Смерть дирижирует оркестром смертников, играющих Фугу, требует, чтобы гибнущие играли нежнее и печальнее, и здесь тоже аллюзия. Германская культура – культура великой музыки, величайших композиторов и музыкантов, и идея массового убийства изображена с горькой иронией как элемент музыкальной композиции. А что осталось евреям поколения Целана и его родителей – пить и пить черное молоко предрассветного утра, горе и смерть без просвета.

Звуковой и смысловой акцент в переводе я сделала на непрерывности и абсурдной нескончаемости этого процесса: «и пьём мы, и пьём мы». Конечно, я согласна с комментарием А.В.Флори – это речь мёртвых, уже погибших. Но и тех, кто ещё не мёртв, но идёт к неизбежной гибели. Они тут едины – мёртвые и живые… И в этом движении к смерти в сознании жертв всё смешивается, отдельные образно-смысловые блоки постоянно повторяются, но образуя перестановки и сочетаясь по-разному, как элементы страшной мозаики, на протяжении всего текста.

Целаном показана трагическая безысходность: ни великая философия, ни великая литература, ни великая музыка не смогли предотвратить сползание в мировоззренческую и метафизическую пропасть. А евреи оказались не только жертвой грубой силы, не ведающей преград, потерявшей берега, но и попали в ситуацию покинутости культурой, в которую верили, которую любили… Германская культура с её ценностями отвернулась от них и от их трагедии.

Я продолжаю думать над переводом, меня не очень устраивает первая
строка, «млечность», да еще и «рассвет», который противоречит тотальной
тьме…