О русском адвокате и американском прокуроре

Дневниковая заметка 28.05.2025. Ранее выложена в ЖЖ

О русском адвокате и американском прокуроре

Параллели и связи между Шекспиром и Достоевским – популярная тема. А.Н. Горбунов в интересной книге «Судьбы скрещенья», например, обращает внимание, что Раскольникова можно рассматривать как вариант Гамлета. Одна из возможных параллелей для тех, кто интересуется темой «литература и право» – очень щекотливый вопрос о том, как следует относиться к защитнику заведомо виновного обвиняемого. Знаменитый возможный конфликт права и морали. А также сравнение двух заявлений – о злодеянии, которого не было. Защита строится на утверждении, что не было, тогда как на самом деле было.


Очень знаменит конфликт между Федором Михайловичем и крупным русским адвокатом, исследователем права и литературы Владимиром Даниловичем Спасовичем. Фамилия, подходящая для адвоката. Отражен этот конфликт в очерке из «Дневника писателя» «По поводу дела Кронеберга» (1876). Повлиял он также на «Братьев Карамазовых»: на главу «Бунт» и на образ адвоката Фетюковича, прототипом которого считается Спасович. Так как Спасович был еще и адвокатом по нечаевскому делу, следы его высказываний можно обнаружить и в «Бесах» (первостепенный ли поэт Огарев).


У интересующихся русской литературой и лично Достоевским пренебрегать делом Кронеберга/Кроненберга вряд ли получится, так как вследствие этого дела и очерка Достоевского существует знаменитейшая фраза Ивана Карамазова «Счастье всего мира не стоит одной слезы на щеке невинного ребёнка» .


Краткий пересказ дела содержится в главе «Бунт» :


«И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет, розгами — об этом у меня подробно записано. Папенька рад, что прутья с сучками, «садче будет», говорит он, и вот начинает «сажать» родную дочь. Я знаю наверно, есть такие секущие, которые разгорячаются с каждым ударом до сладострастия, до буквального сладострастия, с каждым последующим ударом всё больше и больше, всё прогрессивнее. Секут минуту, секут, наконец, пять минут, секут десять минут, дальше, больше, чаще, садче. Ребенок кричит, ребенок, наконец, не может кричать, задыхается «Папа, папа, папочка, папочка!» Дело каким-то чертовым неприличным случаем доходит до суда. Нанимается адвокат. Русский народ давно уже назвал у нас адвоката — «аблакат — нанятая совесть». Адвокат кричит в защиту своего клиента. «Дело, дескать, такое простое, семейное и обыкновенное, отец посек дочку, и вот, к стыду наших дней, дошло до суда!» Убежденные присяжные удаляются и выносят оправдательный приговор. Публика ревет от счастья, что оправдали мучителя. Э-эх, меня не было там, я бы рявкнул предложение учредить стипендию в честь имени истязателя! Картинки прелестные».


Очерк в «Дневнике писателя» подробнее. Отец жестоко высек семилетнюю дочь. Не нанятый, а назначенный адвокат Спасович защищает отца и выигрывает дело. Достоевский анализирует речь адвоката, останавливаясь на каждом абзаце, и доказывает, что адвокат неправ, так как он построил дело на обвинении пострадавшей девочки взамен ее отца и отрицает в этом деле факт истязания девочки.


Уложение о наказаниях, уголовных и исправительных, ст. 1948: «Ежели нанесение тяжкого увечья или повреждения здоровья, или неизгладимое на лице обезображение были сопровождаемы еще истязаниями или иными мучениями, то виновный в сем подвергается:


лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на заводах на время от шести до восьми лет…» Истолкования термина «истязание» эта статья не содержит, кроме того, что это синоним мучения.


Спор между Достоевским и Спасовичем, что называется, многообразный. Это не только спор писателя и юриста, или морали и права. Это спор мировоззрений (Спасович – либерал, антицерковник и антигосударственник), спор национальностей (Спасович чувствовал себя поляком, исследовал и популяризовал польскую культуру, которой был глубоко увлечен, пытался распространять в империи идею национальной толерантности, которую называл многонационализмом) и спор двух писателей, людей, знающих и применяющих силу слова. Спасович – автор с удовлетворенными литературными амбициями. В деле Кронеберга он видит свою задачу юриста в том, чтобы доказать отсутствие истязания и таким образом устранить квалификацию действий Кронеберга, предложенную обвинением, – которую он считает неверной и говорит об этом в своей речи. Достоевский возмущен речью Спасовича как литературным произведением, где создан несправедливый образ пострадавшей, семилетней девочки как «криксы с дурным характером». Но создание этого образа не просто литературное упражнение, оно должно иметь последствия в жизни. Подход Спасовича формально-юридический: он должен опровергнуть обвинение. Подход Достоевского, так сказать, материальный (распространенное в юридической науке противопоставление): он доказывает, что истязание в действительности было – судя по страданиям, которые пришлось пережить девочке, независимо от их юридической оценки. «Не было истязания» в «Карамазовых» превратилось в «не было убийства».

 
Две цитаты, которые, может быть, лучше всего позволяют противопоставить Спасовича и Достоевского:


«Путь этот требует большого хладнокровия, нужно приступить к делу со скальпелем в руках, с весами, как для химического анализа, и только таким образом, сказав сердцу, чтобы оно молчало, обуздав чувство, установить факт. Раз установив факт, можно будет дать чувству разыграться против того, кто окажется виновным, дать место состраданию к тому и другому, потому что обе стороны одинаково нуждаются в нем».


Речь Спасовича по делу Дементьева

«О, оправдайте поскорее вашего клиента, г-н защитник, хотя бы для того только, чтоб поскорее опустить занавес и избавить нас от этого зрелища. Но оставьте нам, по крайней мере, хоть жалость нашу к этому младенцу; не судите его с таким серьезным видом, как будто сами верите в его виновность. Эта жалость;—;драгоценность наша, и искоренять ее из общества страшно. Когда общество перестанет жалеть слабых и угнетенных, тогда ему же самому станет плохо: оно очерствеет и засохнет, станет развратно и бесплодно…
—;Да, оставь я вам жалость, а ну как вы, с большой-то жалости, да осудите моего клиента.
Вот оно положение-то!»


Достоевский в очерке «По поводу дела Кронеберга».

Очень заметна разница. Спасович – это человек, велевший сердцу молчать, Достоевский призывает читателей свое сердце слушать.


Но в этой истории сочувствие может вызвать не только девочка. Пожалуйста, погодите ворчать. Девочке нельзя не сочувствовать. Но и адвокат Спасович, крупный профессионал своего дела, талантливый и любимый своими студентами преподаватель, вышедший из Санкт-Петербургского университета в знак протеста против подавления студенческих волнений, юрист, которому мало было только права, оказался демонизированной фигурой в русской литературе. Язык права всегда отпугивает своим формализмом, а девочку, пострадавшую от отцовской жестокости, нельзя не пожалеть, поэтому упреки Достоевского всегда будут слышны лучше, чем попытки заступиться за адвоката. Как примиритель может выступить другой знаменитый юрист-писатель, Анатолий Федорович Кони. Зная лично и Спасовича, и Достоевского, он в своих воспоминаниях хорошо отзывается об обоих и таким образом мирит их за чертой вечности.


Спасович также вежливо упомянул Достоевского в своей юбилейной речи в 1891 г. как раз в связи с национальным вопросом:


«Я полагаю, что тот, в душе которого протекают несколько струй не сливаясь, психически больше одарен и побогаче, коль скоро он способен мыслить на несколько ладов. Вспомните про талантливого человека, который повлиял во многом на господствующее ныне настроение, но сам был с собою иногда не последователен, что и случилось, когда на пушкинском обеде в Москве он провозгласил тост за русского как за всечеловека, способного перевоплощаться в другие национальности, - способность, которая теперь теряется при господстве уединяющегося в себе свирепого национализма, заставляющего общество регрессировать по атавизму, возвращаясь к предкам.


Достоевский был прав, многонационалистом были и Ленский в «Онегине» с душою чисто гетингенской, и люди 1812 года, и сам Пушкин – француз по уму и образованию. Я до конца жизни буду противником исключительного национализма и буду стоять за многонационализм, за совмещение нескольких национальных душ в одном самосознании».


(Физически покойный к тому времени Федор Михайлович, вероятно, был бы удовлетворен тем, что в начале той же самой речи Спасович несколько бьет на жалость к себе: «Я человек несемейный, всегда был одинокий, никакими лично достопамятными событиями жизнь моя не ознаменована; я жил только общественными событиями моей эпохи, интересовался ним и откликался на них.


Я всю почти жизнь мою был человек частный. Служба моя была недолгая и весьма неудачная.


Служил в суде секретарем – меня отставили; профессорствовал – меня и от этих занятий уволили. Вероятно, таков уж мой темперамент, к государственным делам не подходящий”).


Легко утверждать в качестве промежуточного вывода: противоборствующие писатели Достоевский и Спасович образовали, таким образом, пару, и нападающий на Спасовича Достоевский привлекает внимание неюристов к его личности, хотя и портит его репутацию. Потом уж встает вопрос: а можно ли отнестись к адвокату лучше?
Это что касается Достоевского. Теперь к сравнению с Шекспиром.

 
Широко известный фрагмент «Ричарда III”, вторая сцена первого акта. Диалог Ричарда Глостера с леди Анной, обвиняющей его в убийстве мужа и свекра:


ОРИГИНАЛ:
RICHARD  Say that I slew them not.
ANNE  Then say they were not slain.
But dead they are, and, devilish slave,
by thee.
RICHARD  I did not kill your husband.
ANNE  Why then, he is alive.
RICHARD
 Nay, he is dead, and slain by Edward’s hands.
ANNE
 In thy foul throat thou liest. Queen Margaret saw
 Thy murd’rous falchion smoking in his blood,
 The which thou once didst bend against her breast,
 But that thy brothers beat aside the point.
RICHARD
 I was provok;d by her sland’rous tongue,
 That laid their guilt upon my guiltless shoulders.


«Глостер
А если не убил их?
Леди Анна
Значит, живы?
О нет, мертвы! Тобой убиты, пес.
Глостер
Мной муж ваш не убит.
Леди Анна
Так, значит, жив он?
Глостер
Нет, умер он - убит рукой Эдварда.
Леди Анна
Лжет глотка подлая! Видала меч твой
Еще от крови теплым Маргарита, -
Тот меч, которым ты уж раз грозил ей;
Но братья отклонили острие.
Глостер
Ее злым языком я вызван был,
Что приписал мне без вины вину их.»
(перевод А. Радловой).

Не правда ли, похоже на соответствующие эпизоды у Достоевского? Так имеет значение, что к именно этой шекспировской цитате прибег американский главный прокурор на Нюрнбергском процессе:

«Американский главный обвинитель Р. Джексон завершил свою речь следующими словами:
– Они стоят перед этим судом подобно тому, как стоял запятнанный кровью Глостер над телом убитого им короля. Он умолял вдову так же, как они умоляют вас: «Скажи, что я не убил». И королева ответила: «Тогда скажи ты, что они не были убиты. Но ведь они убиты, тобой убиты, гнусный раб!..» Если признать этих людей невиновными, значит, с тем же основанием можно сказать, что не было войны, не было убийств, не совершалось преступлений».

Полторак А.И. Нюрнбергский эпилог, 1965.

Оригинал:
“They stand before the record of this Trial as bloodstained Gloucester stood by the body of his slain king. He begged of the widow, as they beg of you: ‘Say I slew them not.’ And the Queen replied, ‘Then say they were not slain. But dead they are.’  If you were to say of these men that they are not guilty, it would be as true to say that there has been no war, there are no slain, there has been no crime.”

Понятно, что на процессе такого уровня Шекспир таки должен был участвовать в обвинении. Но только в случае Ричарда Глостера современная историческая наука пошла как раз путем адвоката. Генрих VI не мог быть убит без ведома Эдуарда IV, скорее всего – был убит по его приказу, сын Генриха Эдуард был убит, по всей видимости, не одним Глостером, а братьями Глостером и Кларенсом, и еще соучастниками. Так что в данном случае историческая аналогия нацисты – Глостер в прокурорской речи больше не работает. А литературная Шекспир – Достоевский – может работать. Ведь именно по пьесе это Глостер – цареубийца.

 
Знаменитый историк Дж. Эшдаун-Хилл, обнаруживший останки Ричарда III, в своей книге «Мифология принцев в Тауэре» обращает внимание, что сам термин в XV веке не употреблялся. То есть прав будет историк или юрист, сказавший «так ведь не было принцев в Тауэре». К тому же, главная идея Дж. Эшдаун-Хилла: дети Эдуарда IV от Елизаветы Вудвил незаконны и считаться принцами не должны (поэтому дядя их, Ричард Глостер – не узурпатор). Другой скажет: но ведь были дети, как бы не называть их, куда они подевались? На это Дж. Эшдаун-Хилл приводит свои ответы и как историк работает именно в качестве адвоката Ричарда.


Таким образом, историческая аналогия воскресает с точки зрения защитников Генриха VII. Защитник Ричарда должен противостоять им примерно так, как Спасович Достоевскому: ведь нужно отклонить обвинение в убийстве детей, как бы они не назывались, принцами или нет.


Необязательный постскриптум. В последнее время сравнение приобрело актуальность в связи с высказыванием крупного и действительно талантливого артиста Б., неожиданно утверждающего, что детей, говорящих на языке вражеского государства, следует бить. Артист известен в том числе исполнением роли Ричарда III, куда его послал бы Достоевский – нетрудно догадаться. Шекспир и Достоевский в очередной раз связаны.