Дневник 197

  Вот, говорят учёные мужи: Пушкин, мол, снижает серьёзность своих мечтаний о будущем России в строфе (гл.7, стр. 33) такой концовкой её:
И заведёт крещёный мир
На каждой станции трактир.

  А мне почему-то весело! Что тут дурного и предосудительного? Пушкину пришлось натерпеться от тамошних и тогдашних станций. Вот как он об этом нам рассказывает:
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит.
(гл. 7, стр. 34)

  Эти строчки буквально под вышеуказанными!
  Понимаю Пушкина. В путешествиях по России на велосипеде натерпелись и мы с другом от гостиниц «Урожай», «Колхозник» и прочих… Вода в душе только холодная, розетки в комнате вырваны с мясом, столовых никаких нет в гостинице, мешки с цементом в туалете, гигантские пузатые чайники в руки с «грейте сами», пьяные соседи, жалкие лампочки, свисающие с потрёпанного потолка на допотопной проводке… А в добротные гостиницы с дороги не попадёшь: или мест нет, или для японцев, или для «важных гостей» забронировано. «Да и вид у вас, мужики ой-ой».
  И как же хорошо приехать сегодня, скажем, в Вологду. Выйдешь с вокзала, пойдёшь потихонечку по Зосимовской, а тут тебе прекрасная «Пельменная» с чутким персоналом, вкуснейшая «Пекарня», где хочется взять ВСЁ уже из-за ароматов, а дальше «Весёлый блин», «Кухня»… И везде тебе дорога, и везде вкусно.
  Так что Пушкин припечатал два стиха не иронически, а с великой надеждой. Что-что, а это весёлый автор предугадал.

  Когда работаешь над темой «Герой-Автор в романе», всё острей понимаешь, каким печальным и грустным в итоге выглядел бы роман и его итог, если бы не звучал постоянно этот жизнелюбивый голос Пушкина, с его глубокими и разнообразными интересами, с его всеохватывающей любовью к миру, с его свободой самовыражения.
  Незаходящее солнце романа «Евгений Онегин» - сам автор! И везде. Везде его тёплая дружеская рука, его душа, сердце. И так хорошо, светло от его живого присутствия.
Читатель ждёт уж рифмы «розы»;
На, вот возьми её скорей!

И весело, ей богу, мне от его фиги!

  Утром гуляли до Воронино. Мне нравится не забредать на сам берег его, а наблюдать за рекой в раме ив и черёмух, не доходя до воды. Тогда по-особому смотрятся парочки уток, сама вода. И в пейзаже есть тайна, некая отчуждённость от наблюдателя. Не всегда полная панорама – истина лицезрения. Порой фрагмент пейзажа, его сколок, разбивая монументальность, очаровывает нас своей миниатюрой, загадкой новизны уголка, его пленительной чужести. И вот в этой раме-картине сносятся тёмной и бодрой водой весны селезень с уточкой.
  Проскользят из кадра и снова вплывут в него… И Тихон стоит у ноги, и тоже как будто что-то понимает. Есть у Константина Васильева картина «Гуси-лебеди», она внятно вам даст понять, о чём я.