Авалон Саймон Армитидж

«Айвор Герни всегда поражал меня, как самый импульсивный из военных поэтов: не такой уверенный, как Сассун, и не такой изысканный, как Оуэн, но живой и любопытный, с неожиданными оборотами речи и отношением к военному братству и ужасам войны. Есть основания думать, что Герни легче переносил мучения и кошмары в окопах, чем на гражданке, особенно после войны, когда его разум и нервы сдавали, и его надолго помещали в больницу. После этого часть его параноидных стихотворений приняла форму длинных сумбурных писем в полицию; в своём стихотворении я представляю, как он мысленно спасается от войны в далёком мирном и безопасном месте, где он мог бы найти покой.»

                Саймон Армитидж


В Полицейскую Службу Столицы, Лондон:
Вход в дурдом, закрыт ключом и цепью, взломан
свободой мыслей и точным знанием карт.
Так что в Сан-Франциско, стольном граде бродяг,
Кропаю вам весть, перемахнув самоходом       
из Глостера миллионы шагов по водам.

Город тоскливых сирен, дощан'ых зиккуратов,
как из настольных игр дорог горбатых,
рыбьих костей, пеликанов, облезлых вилл,          
надсады фуникулёра подземных жил…   
ем я мало – пучок салата, овсянки горсть, –
пусть солёный вал прочистит меня насквозь,
ведь в грозу мой мозг искрится, а при толчках,
я встаю над разломом на двух краях,
разгоняя качели мира. Под вечер
Мост Золотые Ворота как рай расцвечен:
Гляжу, как тянет улов к дому баркас,
людей ли паром - в сверкающий Алькатраз;
Иль на запад, где Тихий лёг океан,
скользя в закат, кровавым венцом осиян,         
Слышу под конец гул водопада мерный.

Остаюсь всегда ваш земляк, Айвор Герни.

***

Avalon

To the Metropolitan Police Force, London:
the asylum gates are locked and chained, but undone
by wandering thoughts and the close study of maps.
So from San Francisco, patron city of tramps,
I scribble this note, having overshot Gloucester
by several million strides, having walked on water.

City of sad foghorns and clapboard ziggurats,
of snakes-and-ladders streets and cadged cigarettes,
city of pelicans, fish-bones and flaking paint,
of underfoot cable-car wires strained to breaking point …
I eat little – a beard of grass, a pinch of oats –
let the salt-tide scour and purge me inside and out,
but my mind still phosphoresces with lightning strikes
and I straddle each earthquake, one foot either side
of the faultline, rocking the world's seesaw.
At dusk, the Golden Gate Bridge is heaven's seashore:
I watch boats heading home with the day's catch
or ferrying souls to glittering Alcatraz,
or I face west and let the Pacific slip
in bloodshot glory over the planet's lip,
sense the waterfall at the end of the journey.

I am, ever your countryman, Ivor Gurney.

Simon Armitage