Луиза Глик. Гретель во тьме

Это тот самый мир, в который мы так хотели.
Все, кто желал бы видеть нас мертвыми,
мертвы.  Я слышу вопль ведьмы,
выламывающийся в лунном свете сквозь
сахарную стену:   Бог воздает по заслугам.
Ее язык высыхает и испаряется.


Теперь мы далеко от женских рук
и женской памяти,  спим в отцовской хижине
и никогда не бываем голодными.
Что же я никак не забываю?
Отец запирает дверь, запирая, отводит зло
от этого дома,  и так годами.


Никто не помнит.  Даже ты, брат,
летними вечерами ты смотришь на меня так,
будто задумал уйти -
как если бы ничего этого и не было.
Но ведь я ради тебя убила. Я вижу разлапистые ели, 
штыри этой пылающей печи возвращаются, возвращаются.


Ночами я поворачиваюсь к тебе, чтобы ты меня обнял,
Но тебя здесь нет.
Значит, я одна?  Соглядатаи
шушукаются в тишине,  Гензель,
мы все еще здесь, и это реально, реально,
этот черный лес и огонь - взаправду.


2.
Тот самый мир, в который нам хотелось:
Все, кто желал увидеть нашу смерть,
мертвы.  Я слышу вопль ведьмы,
прорвавшийся сквозь сахарную стену
в сиянии луны:  от Бога воздаянье по заслугам.
Ее язык, иссохнув, испарился.

Теперь мы далеко от женских рук
и памяти о женском;  спим в хижине отца
и никогда не голодны.
Так что же я никак не забываю?
Отец наш запирает дверь – и замыкает зло,
от дома отводя, и так годами.

Никто не помнит.  Даже ты, мой брат,
так в летний вечер смотришь на меня, как будто
вынашиваешь мысль уйти,
как если б ничего и не случилось.
Но я убила – лишь ради тебя. Я вижу - всё стоят на страже ели, 
штыри горящей печи рядом, рядом.


Ночами я так жду, что ты обнимешь.
Тебя здесь нет.
Так значит, я одна?  И соглядатаи
шушукаются в тишине чуть слышно, Гензель,
мы остаемся здесь - на самом деле,
и черный лес, и пламя – всё взаправду.


Gretel in Darkness
By Louise Gluck


 This is the world we wanted.
All who would have seen us dead
are dead. I hear the witch's cry
break in the moonlight through a sheet
of sugar: God rewards.
Her tongue shrivels into gas;
 
Now far from women's arms
and memory women, in our father's hut
we sleep, are never hungry.
Why do I not forget?
My father bars the door, bars harm
from this house, and it is years.
 
No one remembers. Even you, my brother,
summer afternoons you look at me though
you meant to leave,
as though it never happened.
But I killed for you. I see armed firs,
the spires of that gleaming kiln come back, come back;
 
Nights I turn to you to hold me
but you are not there.
Am I alone? Spies
hiss in the stillness, Hansel,
we are there still and it is real, real,
that black forest and the fire in earnest.