Маленькая австралийская панорама

УИЛЬЯМ ТОМАС ГУДЖ – урождённый британец. В Австралию переехал двадцатилетним. Точнее, не переехал, а пробрался полулегально – нанялся на рейсовое судно палубным матросом, в сиднейском порту спрыгнул за борт и был таков. Некоторое время перебивался случайными заработками, в том числе трудился забойщиком на угольной шахте. К тридцати годам, благодаря проявленным способностям, сделался штатным журналистом, редактировал газету. Автор одного романа, рассказов и стихотворений. Поэтическое наследие Гуджа собрано в книге «Hits! Skits! and Jingles!», впервые вышедшей в 1899 г., впоследствии переизданной с дополнениями. 

КЛАРЕНС МАЙКЛ ДЖЕЙМС СТАНИСЛАС ДЕННИС – коренной австралиец по месту рождения, а по родителям – чистокровный этнический ирландец. Карьеру начал в девятнадцать лет – сперва служащим в конторе торговца шерстью, затем письмоводителем у адвоката. В литературу пробивался медленно и упорно. Много печатался в периодике под псевдонимами, был свободным журналистом и штатным колумнистом. Выпустил одиннадцать стихотворных сборников. Первая книга стихов, вышедшая в 1913 году, успеха не имела. Зато второй сборник «The Songs Of A Sentimental Bloke» (1915) разошёлся огромным для Австралии тиражом 65 тысяч экземпляров и принёс сорокалетнему автору известность и относительный достаток. Деннис – приверженец национального колорита. Почти все его стихи балладны, написаны на разговорно-простонародном австралийском варианте английского языка, и весьма велики по объёму – не менее сотни строк. Отдельное место в творчестве Денниса занимает небольшая книга стихов для детей «Карусель» (Merry-Go-Round, 1921), переиздающаяся по сей день.

ЭНДРЮ БАРТОН ПАТЕРСОН – коренной австралиец. Сын неудачливого овцевода. Получил юридическое образование, до 1899 года работал солиситором (адвокатом низшего ранга с ограниченными правами). В 1889 году опубликовал в газете первое стихотворение под псевдонимом Банджо; с той поры псевдоним стал его третьим именем-прозвищем. Оставил адвокатскую практику и ушёл в журналистику – был сперва разъездным корреспондентом, затем редакционным сотрудником. Выпустил три сборника стихов. Прославился как poet of bush, т. е. воспеватель жизни простых людей. Был сторонником государственной независимости Австралии от Британской империи. Написанное в 1895 году стихотворение «Танцующая Матильда» получило общественное признание в качестве неофициального государственного гимна. Патерсон портретно увековечен на банкноте достоинством в 10 австралийских долларов.

Эндрю Патерсон и Кларенс Деннис входят в триаду самых знаменитых поэтов Австралии – наряду с Генри Лоусоном. Любопытно, что Патерсон был знаком с Деннисом лишь шапочно, а с Лоусоном открыто и непримиримо враждовал.

КЛАРЕНС ДЕННИС (1876-1938)

ПУТЬ К УСПЕХУ

В ту далёкую эпоху – сто веков тому назад, –
Мир безлюден был, огромен, простоват и грубоват;
Но среди просторов диких допотопною порой
Человек на свет явился – смуглый, грубый и сырой.

Кенгуру тогда водились ростом в целую скалу,
Буйно мамонты резвились на предгорьях Биталу;
В безраздельное владенье им земля была дана,
Правил сильный – для закона не настали времена.

Темнолицый возмутитель на чудовищ поглядел –
И с утра придумал способ их оставить не у дел;
Подучился, наловчился, смётку выказал и пыл –
И к Великому Сраженью планомерно приступил.

Крикнул: «Эй!» – и, отломивши от скалы большой кусок,
В лоб он мамонту заехал, кенгуру заехал в бок.
«В ваших играх толку мало. Я – Прогресс, вперёд и ввысь!
Той земли, что вам хватало, мне не хватит. Так что – брысь!»

Удивлённые зверюги не умели отвечать –
Сроду им не приходилось в лоб камнями получать;
То был первый опыт Силы, доказательство её.
И обиду затаило на насильника зверьё.

Вышел зверь – матёрый, старый; возмущённо говорил:
«О пришелец чернокожий, ты неправду сотворил!
Та земля у нас по праву во владении была,
Отобрать её, присвоить – неучтивые дела!»

А дикарь взъерошил гриву, дикий высветил оскал,
Отрывал от скал каменья и в животных запускал;
Видят звери – он неистов; град камней терпеть невмочь.
«Видно, из социалистов!» И зверьё убралось прочь.

Миновало с той эпохи целых двадцать тысяч лет,
Жутких тварей допотопных и в помине нынче нет;
А дикарь путями предков пропитанье добывал,
Устанавливал законы и оружие ковал.

Заявилась из-за моря бледнолицая орда,
Огляделась, удивилась и сказала: «Это – да!»
И сошли на берег, взявши ружья, Библию и ром,
Наводить порядок стали словом Божьим и огнём.

С дикарём потолковали и сказали: «Ну и ну!
Скверно пользуешь, приятель, ты огромную страну;
Ты овечек и коровок выпасать бы мог вполне.
Не иметь прибытка стыдно, коли шерсть в такой цене!»

Слово Божье, ящик рому и огонь из всех стволов;
Кто разжился золотишком, кто-то – стадом в сто голов;
Заявили: «Затеваем много прогрессивных дел.
Эту землю забираем; чёрный – сгинь, покуда цел!»

Чернокожий возмутился, заявил, что это стыд:
Мол, до ихнего прихода он доволен был и сыт;
И сказал им на прощанье, хоть не очень был речист,
Злое слово бувугунга – «Чёртов сын!», «Социалист!»

Время тащится по кругу, повторяется игра:
Завтра всё сгребёт в копилку тот, кто нищим был вчера;
Надоело повторенье уж который раз подряд:
Кто вчера был прогрессистом – тот сегодня ретроград.

Мы угрюмо озираем нашу славную страну,
И уныло подвываем, как собаки на луну:
«Ходом дедовским до цели никогда нам не дойти;
Староверы надоели; убирайтесь – прочь с пути!»

А они под нос бормочут ахинею и муру,
Ничего понять не могут, как дикарь и кенгуру;
Речь у них весьма цветиста, старине похвал полна,
Мы для них – социалисты. Всё одно им всем хана.

МОСТ ЧЕРЕЗ МУТНУЮ РЕЧКУ

Джонс и Докинг – кандидаты;
И в предвыборной борьбе
Громко, лестно те ребята
Отзывались о себе:
Буду избран – выпру скоро всех врагов наперечёт
Я с равнины, по которой Речка Мутная течёт.

Докинг, партии презревший,
Независим и богат;
Джонс – лихой, заматеревший
И партийный кандидат.
А народ стоит, не гнётся: мол, тому окажем честь,
Кто нам честью поклянётся через речку мост возвесть.

Все, кто ехал в эту местность,
Обещали – будет мост;
Кто-то канул в неизвестность,
Кто-то взмыл до самых звёзд.
Болтунам, что знай вещают, избиратели – враги:
Коль моста не обещает – выдвигаться не моги!

В округ пулею примчался
Докинг – и созвал народ;
Целый час он распинался:
Мол, Империя зовёт!
Но старик седобородый сбил оратора спроста:
«Ты скажи-ка, друг, народу – как дела насчёт моста?»

Докинг – парень недалёкий,
Хоть за родину горой;
Уловить подвох в намёке
Не сподобился герой.
У людишек нет охоты до порожней болтовни,
Лишь про местные заботы беспокоятся они.

Джонс с улыбкою открытой
Принял сердцем их беду:
«Словесами люди сыты –
Делом я подход найду,
Проведу их непременно...» Крикнул, голосом звеня:
«Будет мост вам, джентльмены – голосуйте за меня!»

Джонс и Докинг – кандидаты;
Стало биться им невмочь;
Разом кончили дебаты
Перед выборами в ночь.
Вровень шли – легко и споро; все дела решал подсчёт
С той округи, по которой Речка Мутная течёт.

Докинг – три. У Джонса – двести!
Проигравший посрамлён.
Весь лучась от доброй вести,
Джонс поднялся на балкон,
А друзья его вопили: совершилось торжество –
Мы парламент подчинили, мы имеем большинство!

Джонса партия исправно
Нашей вольности верна,
И в борьбе почти что равной
Видит знак судьбы страна.
А Великие Задачи – на последние места,
Ими жертвуем – иначе не построить нам моста.

Докинг больше не оратор –
Разуверился вконец.
Джонс – искусный махинатор,
Изворотливый хитрец;
Мастер он на уговоры, воду прежнюю толчёт –
Мост построить, под которым Речка Мутная течёт.

НАИВНЫЙ ВЗГЛЯД

Бродя за городской чертой,
Мы зрим земли уклад простой –
Достаток, мир, покой несокрушимы.
Под сенью древ и шум, и стук –
За двадцать пар рабочих рук
Всего одна справляется машина.

Плодами переполнен сад,
Ухожен вид овечьих стад,
И гладкие коровы сыто дремлют.
И мы сияем: звёздный час!
Но в глубине души у нас
Сомнение крыла свои подъемлет.

Иных не ведая забот,
Пичуга весело поёт,
И скот тучнеет на густых остожьях,
А человек? Скребёт в башке
И пребывает в тупике
Разумнейшее из творений Божьих.

Нам разум дан, но всякий час
Становится всё больше нас –
Врага клянущих и войной идущих.
Сверх меры поумневший ум
Плутает в лабиринтах дум,
И путаница путается пуще.

Мы с ветки яблоко сорвём
И с наслаждением сжуём –
Простое дело, вовсе не загадка.
Но мир стал сложен и велик.
Свинью растит один мужик –
А ветчиной торгуют два десятка.

Труд на земле – всему сродни.
Захочешь есть – посей, пожни.
Земли начала сплетены с концами.
Сторицею воздаст судьба
И тем, кто вырастил хлеба,
И тем, кто пожинает за жнецами.

НА ЛЕСНОЙ ДЕЛЯНКЕ

Ветер свежий, ветер горный – слышит всякий, кто не глух,
Песню ветра, что сзывает работяг на вольный дух,
В лес, где труд нелёгкий – в радость, шутки пряны и остры,
Где здоровые ребята крепко держат топоры;
Эй, парни!
Эй, парни!
Рубите не спеша!
Лес зелёный, воздух свежий, и работа хороша.
Попотеть придётся знатно – в два обхвата деревца,
Да умелые ребята справят дело до конца.
Эй, парни!
Эй, парни!
Катани бревно!
Лесопилка водяная без еды стоит давно.

Для мужчины труд достойный – быть от дома вдалеке,
На земле своей свободной и на вольном ветерке;
Крепки мускулы стальные, и рукам привычен труд,
Сила, бодрость и здоровье из мужчины так и прут.
Эй, ребята!
Берегись!
Осади назад!
Парень маху дал – запутал буксировочный канат.
Кроет бригадир, как возчик – ствол гнилой, одна труха,
Без страховочной верёвки далеко ли до греха;
Эй, ребята!
Навались!
Пошла-пошла-пошла!
И звенит в овраге эхо – гром упавшего ствола.

На холме, где ствол макушкой задевает за звезду,
Раскричались попугаи, разорались какаду.
А внизу полно опилок – словно снег, они белы,
И жужжат, бревно пластая, две продольные пилы.
Эй, парни!
Пускайте!
Следите за бревном!
Подающая тележка так и ходит ходуном.
Пильщик смотрит в оба глаза – ох, нелёгок этот труд! –
Чтобы чёртову лесину не свернуло вперекрут.
Эй, парни!
Толкайте!
Старушка голодна!
Брёвен дюжину скормили – не насытилась она.

Заиграла сила в теле; что на свете есть вольней –
Свежий воздух, лес зелёный и компания парней...
Вот замешкался трелёвщик – парню надо подмогнуть,
Он багром бревно цепляет, хочет набок повернуть.
Эй, парни!
Глядите!
Не стойте на ходу!
И бревно ползёт по склону, пробивая борозду.
Стой – застряло, чёрт попутал! Бригадира речи злы,
И трелёвщик суетится – вяжет тали и узлы.
Эй, парни!
Полегче!
Комель крутани!
Скрип лебёдки старой громче криков, смеха, руготни.

Хоть порою тянет в город – лучше я останусь тут,
И с бригадой лесорубов разделю нелёгкий труд;
Лица густо загорели, взоры ясны и легки,
Честно трудятся на воле лесорубы-мужики,
Прямодушны, грубоваты, и ругаться мастера,
Крепки разумом и сердцем – не нужны им доктора,
Торжествующею силой до краёв они полны,
Работяги и честняги, созидатели страны.
Эй, парни!
В сторонку!
Пойдёт, пойдёт сама!
И огромная лесина гулко рушится с холма.

МОЛЧУН БИЛЛ МАККЛОСКИ

Жил да был на белом свете Билл Макклоски; про него
И соседи знали мало, остальные – ничего;
По фамилии не звали, но сходились на одном –
За язык ужасно длинный в шутку звали Молчуном.

Он про всякие предметы балаболить был здоров –
Про Евклида, про планеты, про погоду, про коров;
Коли слушателей нету – он и к этому привык:
Перед зеркалом присядет, и давай чесать язык.

Он часами мог трепаться про телят и про зерно;
Перебить его пытаться – бесполезно и смешно;
Незнакомые предметы он умел в слова облечь,
Скажет: «Не слыхал про это» – и закатывает речь.

На крестинах распинался и на свадьбах завирал;
Сам собою восхищался, как слова он подбирал.
А случись кому скончаться – над могилой без конца
Добродетели хвалил он и заслуги мертвеца.

Так мы все привыкли слушать рассужденья ни о чём,
Что не спорилась работа без Макклоски за плечом.
Тридцать лет он протрепался... Но настал в судьбе момент:
В городок наш затесался парень – страховой агент.

Знали мы: Молчун способен хоть кого переболтать,
А приезжий оказался ну точь-в-точь ему подстать;
Разговорщик-дальнобойщик, слов-монеток казначей;
И решили мы устроить состязанье трепачей.

Им, конечно, не сказали, что затеяна игра;
Втихаря потолковали, словно в картах шулера.
Выбрали судью на ринге – проследить словесный бой,
И свели – случайно вроде – трепачей между собой.

Билл стоял и ухмылялся; страховщик завёлся враз;
Дух перевести прервался, продолдонив целый час;
«Да, но...», – вымолвил Макклоски; больше вымолвить не смог:
Страховщик опять завёлся, как отбойный молоток.

Пени, премии и штрафы – барабанил без конца,
Не давая Биллу вставить ни единого словца.
«Полагаю...», – вякнул Билли, а противник, что насос,
Воздуху набрал поболе и опять понёс-понёс.

Билли, словно под гипнозом, был немало изумлён,
Все советы наши мимо – перебить не может он.
Наобум начать пытался – лепту слов не смог внести.
А приезжий разливался от шести до десяти.

Наш Молчун, упавши духом, ощутил в коленках дрожь,
И вскричал: «Послушай, парень, очень славно ты поёшь!
Не язык, а молотилка! В разговорах знаешь толк!
Помолчи ты хоть минуту!» И соперник приумолк.

Билл прочистил кашлем глотку, тяжело сглотнул комок,
Рот разинул – и ни слова он в ответ сказать не смог.
Был подавлен и унижен – самолюбию укол!
Поглядел на нас печально, повернулся и ушёл.

Стал Молчун неразговорчив – разве только «нет» и «да».
Городок наш одолели скукотища и нуда.
Молчуном шутливо звали Билла в оны времена.
А теперь прозванье это – в самый раз для Молчуна.

ЭНДРЮ БАРТОН ПАТЕРСОН (1864-1941)

ПЁСЬЯ ПРОМАШКА

Я забыл, как появился в нашем доме этот пёс –
То ли с улицы прибился, то ли чёрт его принёс;
Еле-еле душа в теле, и в клочки свалялась шерсть,
Что-то в нём от спаниеля, от медведя что-то есть.

В нём не чаяли мы злости – скромен, тих, уныл и худ;
Жрал объедки, корки, кости – лопал всё, что ни дадут;
Как отъелся – с ним не сладишь, так строптивость велика;
Наконец ума хватило – укусил он мясника.

А мясник – хитрец от Бога: мол, судиться не люблю!
Приволок телячью ногу и подкинул кобелю.
Не учуял пёс подвоха – и, себе же на беду,
Не поняв, что будет плохо, закопал мосол в саду.

И – конец. Моя супруга, что была к нему добра,
Помянула все проклятья от Адамова ребра;
У неё цветы на клумбе – ну, и где теперь они?
Пёс отрыл такую яму – хоть кобылу хорони.

Мы с женою совещались очень долго – не совру,
Горевали, возмущались – явно пёс не ко двору;
Косточку в дорогу дали, до калитки довели,
И, открыв её, сказали: «Провинился – так вали!»

ЭПИТАФИЯ КЭССИДИ

Здесь австралийца славный прах,
Надежды человечества;
Как он с оружием в руках
Смирял врагов отечества!
В трудах он был весьма хорош,
Умом – малец лет десяти;
Австриец, турок или бош –
То всё одно для Кэссиди.

За галстук заложить он мог
Стаканчик не единственный;
Какой по счёту свалит с ног –
Вопрос весьма таинственный.
Легко опасливых допечь:
Не повредят ли смеси те?
Стоймя стоять иль в лёжку лечь –
То всё одно для Кэссиди.

Ребята затевают бал –
Народ, пляши и радуйся!
А Кэссиди уже добрал
Чувствительного градуса.
И с пьяных глаз пустился в пляс,
Пошёл скакать-чудесить, и
Мазурка, танго или джаз –
То всё одно для Кэссиди.

Теперь узрел он Вечный Свет –
И как он там управится?
Ни выпивки, ни драки нет –
Едва ль ему понравится.
Поверку сделают в раю
Войти достойным в веси те –
Кричи фамилию свою,
Правофланговый Кэссиди!

СРЕДСТВО ОТ ЗМЕИНЫХ УКУСОВ

Вдоль речушки Муки-Ривер без сапог гулять не смей –
Там полным-полно кусачих, ядовитых, злобных змей;
Гады всюду заползают; даже повар полевой
Хлеб в корзинах проверяет – отвечает головой;
А у фермера-хитрюги лист железа вшит в штаны –
Муравьи и скорпионы жалят злее Сатаны;
Билли Джонсон часто видел – пожирает гада гад,
И мечтал найти лекарство – эликсир-противояд.

Джонсон был обычный фермер, недалёкий по уму,
От обилья вредных тварей страшно делалось ему;
Все поля свои обшарил – рыскал сутки напролёт,
Уповая, что лекарство он чудесное найдёт.
Рассказал ему туземец с поседелой головой:
«Глянь, гадюка парня тяпнет – парень будет неживой,
А когда варана тяпнет – то варан спешит пожрать
С фела-дерева листочки – и не будет умирать».
«То лекарство!» – взвился Джонсон. – «Ну-ка, мигом покажи!»
Но ленивый черномазый предпочёл жевать гужи.
Затвердив рассказ туземца, Джонсон стал как будто пьян –
День и ночь стреляет глазом, не ползёт ли где варан.

Как-то раз, бродя вдоль речки, в думы погружён свои,
Он увидел потасовку ящерицы и змеи;
Бились два ползучих гада до победы, на распыл –
Победил отважный ящер, супостата проглотил.
Затаил дыханье Билли; а варан, закончив бой,
Пощипал с куста листочки – он доволен был собой, –
Облизнулся по-кошачьи и уполз, вертя хвостом,
С ощущением победы и с набитым животом.

Завопил в восторге Билли: «Вам, ползучие, назло
Я нашёл противоядье! Наконец-то повезло!
Вот Спасенье-От-Укусов! Все его благословят!
Многим тысячам индусов не грозит змеиный яд.
Китаёзов, черномазых и другое арапьё
На ноги поставит сразу чудо-снадобье моё.
Стану я богат и славен! И не будет в жизни дня,
Чтобы толпы любопытных не глазели на меня.
Все известнейшие люди, все учёные мужи –
Все придут на Муки-Ривер, только слово им скажи.
Кто допился до горячки, видит змей и пауков –
Исцелит моё лекарство этих бедных мужиков;
Коль тебя копытят черти, пухнет спрохмела башка –
Глотани от верной смерти Джонсонова порошка».

Побежал в музей природы, чтоб проверить мысль свою:
«Покажите-ка, профессор, мне смертельную змею;
Пусть она меня укусит – на себя ответ беру,
Я открыл противоядье – буду жив и не умру.
Пусть и нету яда злее – риск загнуться очень мал,
Не страшны нам больше змеи – я лекарство отыскал».
Но сказал ему профессор: «Ты, похоже, сдохнуть рад.
Испытаем на собаках твой чудесный препарат.
Приведи свою овчарку, а лекарство мы дадим
Только ей одной; что будет – подождём и поглядим.
Коль не сдохнет от укуса – значит, есть в лекарстве прок.
Что, отдашь свою собаку?» Джонсон мигом приволок,
И шепнул он псу на ухо: «Стампи, это звёздный час,
Мы докажем, что лекарство настоящее у нас».

Псов подставили змеюке – был укус хорош вполне;
Джонсон дал лекарство Стампи, ждать уселся в стороне.
«Полчаса назад, профессор, вы сказали: поглядим.
Сдохнет тот, что без лекарства; Стампи будет невредим».
Но увы! Уильям Джонсон подождал – и сразу сник:
Выжил пёс, что без лекарства – Стампи вывалил язык.
А профессор подхватился – и бегом; придя назад,
Заявил: «Твоё лекарство – небывало сильный яд;
С полщепотки дохнет страус, с полкрупицы сдох козёл,
Нет на свете яда злее – где ты, друг, его нашёл?»

Вдоль речушки Муки-Ривер без сапог гулять не смей –
Там полным-полно кусачих, ядовитых, злобных змей;
Там с винтовкой бродит Билли – то ли трезв, а то ли пьян,
Убивает всех варанов – за коварство и обман.
А туземец седовласый, что любым обноскам рад,
Не сказал с тех пор ни слова про чудной противояд.

ПЕСНЬ О ПШЕНИЦЕ

Воспели мы в песнях старую быль
О тех временах, когда
На выпас брели, подымая пыль,
Отощавших овец стада.
Но в наши дни, коль хочешь с земли
Добыть достаток-доход –
На плуг налегай, а певцу вели:
Пшеницу да воспоёт!

К юго-западу от Большого Хребта,
Где простёрся равнинный край –
Годами ни капли дождя – сухота,
Овцеводу – хоть помирай.
Падал духом, готов был сдаться не раз,
Покорялся – мол, не судьба;
Наконец он услышал Господень глас,
Повелевший растить хлеба.

И кустарник сухой он предал огню,
Что до дерева – рухнет само,
И подпругу потуже стянул коню,
И поставил быка в ярмо;
И пыль, что взбита сотней копыт,
Столбом стоит до небес;
Открыты врата – караван спешит
В Долину Хлебных Чудес.

Легла борозда в оборот пласта,
Девственна и груба
Земля – но как ровна и чиста
Пахота под хлеба;
Что там овцы, и что быки –
Им выжить не суждено;
Жаре и засухе вопреки
В землю легло зерно.

Пал от бескормицы тощий скот;
Но, силу жизни храня,
Посев умерший упорно ждёт –
Вплоть до светлого дня,
Покуда не грянет весенний гром,
И сквозь земляной покров
Под ласковым, мягким, тёплым дождём
Пробьётся зелень хлебов.

Янтарного солнца нива полна,
Согрета морем тепла,
Под ветром волнами ходит она –
И кличут перепела.
В зерне воплотясь, Господня любовь
Звездою горит вдали;
Златое море спелых хлебов
Уходит за край земли.

Январское солнце умерило зной,
И тени легли на дол;
Гремящих жаток железный строй
На море хлебов пошёл.
Скрипят колёса, и стонет ось –
Обилен Господень дар.
Тот не внакладе, кому удалось
Засыпать полный амбар.

Земные Владыки, Князья, Цари –
Величие вам дано;
А Царь Хлебов от зари до зари
Везёт к причалам зерно;
Пройдут пароходы, вспахав моря,
Сквозь сотни препон и скреп,
И люди воспрянут, благодаря
За Божий Насущный Хлеб.

УТРАЧЕННЫЙ РЕЦЕПТ

После долгой бессонной ночи
Распухла башка моя,
И я попросил у аптекаря
Для поправки стакан питья.
Смешал он разные зелья,
И содовую, и лёд;
Напиток лимоном пахнет,
И пряным чуть отдаёт.

Он лёг на горящую глотку,
Как роса на выжженный дол,
И вновь я к жизни воспрянул,
Весенней травой взошёл;
Я будто снова родился,
Я сбросил душевный груз,
Всего лишь глоток – появился
У жизни особый вкус.

С тех пор покутил немало,
Но больше ни разу я
Не смог добыть у аптекаря
Живительного питья.
Рецепта он не запомнил –
Случайно, мол, в простоте.
Он пробовал разные смеси,
Да все они были не те.

И сколько мы с ним ни искали –
Насмарку труды пошли;
Божественный тот напиток
Мы воскресить не смогли;
Когда я уйду в Пределы
Вечного Жития –
Там встречу аптекаря-ангела,
Что знает секрет питья.

УИЛЬЯМ ТОМАС ГУДЖ (1862-1909)

КОРОЛЬ ВИСКАРЬ

Промолвил Сатана слуге:
«Король Вискарь, мой сын,
Вполне, на деловой ноге,
Справляется один.
Охапку дров в очаг подбрось,
Дабы огонь не глох,
У врат у адских собралось
Немало выпивох».

Решётку лижут языки –
Нагрелась добела,
Свинца кипящего горшки
Явились вкруг стола.
Рек Сатана: «Приёму быть
В святилище моём,
Никто не смеет заявить,
Что холоден приём».

Король Вискарь меж верных слуг
Взошёл на царский трон,
И каждый, кто допущен в круг,
Отбил ему поклон.
И каждый златом дань вносил,
О милости моля,
И яд из дымной чаши пил
За здравье Короля!

Их жёны, потеряв покой,
Проклятья слали вслед:
Мол, виски в дом течёт рекой,
А хлеба в доме нет.
Но у пьянчуг – туман в глазу,
Все бабьи стоны – зря:
«Утопим детскую слезу
В стакане Вискаря!»

Пускай остался без порток,
И горестей не счесть,
Пусть мало денег – на глоток
Всегда монетка есть;
Пропился в дым, оделся в рвань,
И в дом пришла беда –
Но Королю заплатишь дань
Не меньше, чем всегда!

Пьянчуг покрыла седина,
Приток в казну иссяк,
Нет сил, кровь стынет холодна,
Был умный – стал дурак;
Вся нечисть подымает вой –
Кричат, визжат, вопят;
Кошмарных теней шаткий строй
Свергается во ад.

Но в королевстве Вискаря
Никто не ждёт беды;
Влеченьем к выпивке горя,
Юнцы сомкнут ряды.
И взор возводит из глубин
Довольный Сатана:
«Король Вискарь, мой верный сын,
Старается сполна!»

АВСТРАЛИЙСКИЕ СЛОВЕЧКИ

Австралийский наш английский
Хоть привычен и хорош,
Хоть британскому и близкий,
Но порой – не разберёшь.
«Он заправил мне арапа»
Означает – он наврал,
«Нахлобучка», а не шляпа,
Не сбежал, а «дёру дал».

Поразмысливши нетуго,
Переделала страна
Закадычнейшего друга
В «кореша» и «дружбана».
Задушевная подружка
Прозывается чудней:
«Юбка», «курица», «индюшка»
И «метёлка» – всё при ней.

Про монеты и купюры
Враз запомнить не с руки:
«Бабки», «хрусты», «звоны», «дуры»,
«Рыжики» и «желтяки».
«Жестерез» – сказать неловко! –
Тот, кому везёт всегда,
А «хавло», «жратва», «шамовка»
И «рубаловка» – еда.

Полисмен – конечно, «чушка»,
«Фараон», «легаш», «бандит»;
А «грузило» и «горбушка» –
То, что куплено в кредит.
Сесть в тюрьму – всегда «загрузка»,
Даже на один денёк,
А тюрьма – всегда «кутузка»,
А простак – всегда «пенёк».

Дать по морде в драке – это
Называется «отруб»,
Выклянчить взаймы монету –
Это будет «взять на зуб».
Обокрасть – «помыть карманы»,
Поглупеть – «упасть с Луны»,
«С медной мордой» – значит пьяный,
Подшутить – «стянуть штаны».

Все убытки и накладки
Называются «бардак»,
А когда дела в порядке,
Объявляют: «Всё ништяк».
«Тормоз» – кличка обормота,
«Мозговитые» – умны;
Кто остался без работы –
«Притулился у стены».

Знай востри в беседе ухо,
А не то – поймёшь не то:
Шапку мы зовём «бобрухой»,
«Накидухою» – пальто.
То ль со скуки, то ль от лени
Мы в стране своей родной
Дружно ботаем по фене
И ужасной, и чудной!

ДУРАК, ЧТО НЕ ХОТЕЛ ВРЕДА

Том Дженкинс был большой шутник:
Навёл ружье – и вот
Случайный выстрел; друг поник,
А Дженкинс слёзы льёт.
Унять его не хватит сил –
Так велика беда;
Сопя и хныкая, гнусил,
Что не хотел вреда.

Однажды друг присесть хотел,
А Дженкинс кресло – хвать!
И заскорбел, что друг сумел
Ребро себе сломать.
В тоске, в тревоге всем вокруг
Твердил он: «Ерунда,
Случайно получилось, вдруг –
Я не хотел вреда».

Что взять с убийцы – он привык
Палить в людей в упор;
И для сокрытия улик
В упор стреляет вор;
Да, страсть к злодействам велика.
Но всюду и всегда
Храни нас Бог от дурака,
Что не хотел вреда!

РЫСАК В УПРЯЖКЕ

С виду был он безупречен – совершенней не бывает,
Не могли мы наглядеться, как он рысью отбивает;
Грудь вперёд, колени вровень, не косил на небо глазом,
Милю шёл за две минуты, а за час – и двадцать разом.
Он сначала лёгкой рысью нас повёз по дальним тропам,
Да внезапно передумал – и наддал лихим галопом.
Едва мы отметили: славный коняга –
Как славный коняга повыбился с шага,
Рванулся стремглав, как из пушки снаряд,
Лишь искры летят да подковы горят,
Поводья внатяг, удила закусил,
Сдержать мы пытались, да не было сил –
Вдоль крупа струною натянуты вожжи...
Похоже, мы к ужину будем попозже.
Мы летим,
Как стрела,
Даже кожа
С рук сошла,
На уме
Жуть и страсть –
Под копыта б не попасть,
Не сдержать
Лихача –
Разлетелся
Сгоряча;
Вдруг наш конь –
С ходу стоп,
И закончился галоп!

Постоял, и снова рысью – ровно, чисто, без раскачки,
Не коняга – просто щёголь, вот бы выставить на скачки,
Англичанина и янки он побьёт победой чистой,
Никакого в нём изъяна – разве малость норовистый;
Все двуколки и коляски на дороге обошли мы,
Наш рысак других резвее, он летел неудержимо,
Мы боялись – понесёт он, что за норов у коняги!
Мчался он быстрее пули, лёгкий, что клочок бумаги –
Эх, неплохо! Суматоха!
Что за скачки без подвоха!
Мимо «ну», мимо «тпру» –
Только слёзы на ветру!
Ветер воет,
Сердце ноет,
Конь копытом землю роет!
Страх и смех! Ах и ух!
И в канаву носом – бух!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТАБАК!

Непросто жить, и полон рот
Забот, страданий и хлопот.
Что эту муку отведёт?
Бессмертный табачище!

Долой и женщин, и вино!
Им всем сравниться не дано
С тем, что дарит божественно-
Роскошный табачище!

Без томных глаз, румяных щёк,
Без милых дам я жить бы мог,
Клубился б только твой дымок,
Мой славный табачище!

И от коварного вина
Ум притуплён, душа мутна –
Мне без тебя совсем хана,
Дружище-табачище!

Страданья, хвори, стоны, боль,
Тоску в душе, на ранах соль –
Уйми, утешь, упрячь, уволь,
Сладчайший табачище!

ЛЯГУШОНОК В КОЛОДЦЕ

Однажды маленький лягух
(А может быть, лягуха)
Упал в колодец: с краю – бух!
В колодце было сухо.
Поднял глаза – вот это да:
Сияло солнце вроде –
И вдруг вечерняя звезда
На тёмном небосводе!
Не мог малыш от чуда глаз
Отвесть: «Забавно это!
Звезду я вижу в первый раз
Среди дневного света;
Такой для умников сюрприз,
Что впору им смутиться:
Чем глубже ты свалился вниз,
Тем легче просветиться!»