Милая Кете и другие

Дневниковая заметка 19 апреля 2013 г. Ранее выложена в ЖЖ.


"Милая Кете" и другие 


О романе И.И. Лажечникова "Последний Новик"

Историко-романтический роман Ивана Ивановича Лажечникова "Последний Новик" - наверное, один из первых в русской литературе шпионских романов. К тому же, в нем поставлена нравственно-философская проблема, которая теперь формулируется с помощью крылатых строк "Свой среди чужих, чужой среди своих" или же "Отсюда не пускают, а туда не принимают". Действие происходит в основном во время Северной войны на театре Лифляндии (сейчас - Латвия и Эстония). Самый главный герой - молодой человек Владимир, который под видом бродячего певца-шведа Вольдемара работает как двойной агент: он числится шведским шпионом против русских, а на деле является русским шпионом против шведов. Так он стремится искупить вину перед Отечеством, состоящую в том, что некогда, он, подстрекаемый царевной Софьей, неудачно покушался на жизнь Петра I, еще и в Троице-Сергиевой Лавре. Благодаря Владимиру, действующему, как некий таинственный благожелательный незнакомец, и его агентуре, русские войска одерживают несколько побед в Лифляндии.


До чтения я знала лишь, что роман "о Петре Первом", и потому название "Последний Новик" для меня значило примерно то же, что "Петровский ботик - дедушка русского флота". Выяснилось, хотя далеко не сразу, что "новиками" называли молодых дворян на царской службе; в романе этот термин использован не совсем верно, в значении "царский паж" (а должен значить "военнослужащий"). Владимир за Софью стоит не из корыстных побуждений либо из косности и исторического консерватизма, а по сердечной привязанности: он состоял при царевне этим самым "новиком", т.е. пажом, она воспитала его и любила, как родного сына. Ближе к концу романа после многих ложных версий открывается то, о чем, в общем-то, можно было догадаться и быстрее, кабы эти ложные версии не вбрасывались: Владимир - сын Софьи и князя Василия Голицына.


Звучащее внутренне противоречиво название "Последний Новик" ("новый", но "последний"), наверное, удачно, и подходит для человека, живущего в переломный исторический момент и, хотя и молодого, но находящегося на стороне "сил прошлого". Точнее, Владимир сначала был на стороне "прошлого", а потом стал помогать петровской России.


Читалась книга довольно тяжело и сложнее, чем "Ледяной дом", который я читала раньше. По "Новику" видно, что он написан увлеченным, но менее опытным автором. Я даже слегка удивилась, узнав, что, когда "Новик" вышел, И. И. Лажечникова называли лучшим или хотя бы лучшим после Гоголя русским романистом, и от чтения его получали истинное наслаждение. Причина сложности, какой он была для меня, неожиданная: автор любит пространные описания и монологи, а в них яркие образные выражения, свидетельства наблюдательности и внимания к деталям, - все это я тоже люблю, но образных выражений, одно за другим, так много, что общая картина из-за них как бы распадается и не получается целого, проникнутого единым настроением, которое передавалось бы читателю. Вроде ткани со слишком богатым шитьем: все красиво, но долго рассматривать может быть утомительно, к тому же, если это - одежда, думаешь: "И как они ее носили?" Эффектные выражения я думала поначалу выписывать, но потом вдруг заметила, что быстро их забываю. Есть фразы и эпизоды в стиле "поселяне и поселянки носят свои пожитки в кабак": потом это было осмеяно, но в "Новике" подобное должно звучать серьезно. Вредность - вредностью, но приходит печальная мысль о том, что устаревание языка и стиля - вызов неминуемый, и за успех борьбы с ним даже самых талантливых авторов можно ручаться не всегда и не на неограниченное время.


От кого я тащусь, балдею и нахожусь в состоянии непрерывного восторга, невзирая на стили и метафоры, - так это от главной героини романа, прелестной девицы Екатерины Рабе, то есть будущей императрицы Екатерины I.


Никаких неграмотных прачек-"портомой", никаких любовниц Шереметева и Меншикова. Очаровательная девушка-дворянка, с глазами, "полными огня и остроумия", ездит в карете и читает аллегорические романы. Она рано лишилась родителей, жила в чужих людях и узнала нужду, но потом попала к пастору Глюку (в "Новике" - Глику), который любит ее как родную, и она его - с дочерними нежностью и преданностью. Дружит с героиней любовной линии романа - графской дочерью Луизой - и принимает в ее судьбе живое участие. Все мужчины, попадающиеся на пути Кете Рабе, ее молчаливо обожают, женщины, если они не "положительные", - злобствуют и завидуют ее красоте. Минерва-брюнетка: наиболее заметные черты характера Кете с малых лет - удивительные бесстрашие и самообладание, за которые в нее влюблен автор, не устающий в этом признаваться почти что тоном кокетничающего юноши, посылающего воздушные поцелуи своей богине. И, самое главное, чуть ли не деревья кричат ей на каждом шагу: "Вы будете жить в России!", "Вы будете учить русский язык!", "У Вас чудесное предназначение!", "Вам суждено носить корону!", "Вы, может статься, привлечете внимание московитского падишаха!" - и т.д., так что никаких ошибок в установлении личности героини быть не может, и, действительно, хотя никаких шагов к этому превращению, кроме угрозы наступления русских, пока не наблюдается, героиня уже заочно влюблена в таинственного "Алексеевича", невзирая на то, что он - враг. (Она рассматривает его только как врага своего короля). Отчасти такое неожиданное чувство поддерживается и тем, что в Петра влюблен (в переносном смысле :-)) и воспитатель Екатерины пастор Глик - как в поборника прогресса и просвещения.


Так как об исторической Екатерине известно (или же о ней рассказывают), что она незадолго до взятия Мариенбурга вышла за кого-то замуж, у романной Кете Рабе есть жених - шведский военный Вульф, немного комичный, немного слишком шумный, немного туповатый, но добрый, отважный и бесконечно благородный. Он ее любит, она его - уважает, они венчаются в самый день сдачи крепости, но - венчаются и только. Екатерина должна достаться Петру девственницей, и выходит она из капитулировавшей крепости в подвенечном платье - яко голубица грядет навстречу настоящему жениху. А отважный и самоотверженный муж гибнет смертью героя, взорвав порох. Чем-то Екатерина в обществе своего шведского жениха напоминает Мейбл из куперовского "Следопыта" рядом с ее дядей Кэпом.


Тут дело не в том, девственница она или очередная подруга Данилыча, а в том, что такая Екатерина точно не могла бы изменить Петру с камергером Виллимом Монсом, не говоря о еще каких-то темных делах, о которых ходят темные слухи, вроде участия в горестной судьбе царевича Алексея или организации выкидыша у Марии Кантемир.
Став женой Петра, Екатерина делается всеобщей благодетельницей, устраивающей судьбы других героев романа и, - нечто неслыханное! :-) - даже проявляет некоторую власть над самодержцем, по крайней мере, в вопросах милосердия. Петр рядом с ней - восхищенный добрый супруг, который не может ей ни в чем отказать (надо догадываться, что своим добродушным вмешательством умная жена не слишком злоупотребляет).


После романа стала читать комментарии Н.Г. Ильинской и биографию Екатерины I, принадлежащую перу Н.И. Павленко, который обычно строг. Здесь "оказалось" продолжились: согласно названным источникам, о происхождении Екатерины, действительно, и по сей день больше легенд, чем фактов, а во времена И.И. Лажечникова фактов было еще меньше, и кроме того - цензура. Так что, работая над романом, И.И. Лажечников изучил добросовестно (но как писатель, а не ученый) значительный исторический материал об эпохе Петра и состоянии Лифляндии в ту эпоху, и в том, что касается Екатерины, не столько сознательно исказил исторические данные, сколько произвел отбор и редакцию существовавших о Екатерине легенд, принимавшихся в то время за саму историю (т.е., за историю факта). (Имена "Марта Скавронская" и "Екатерина Василевская" в романе не используются, но и в "Петре Первом" А.Н. Толстого Екатерину зовут "Элене Экатерине Рабе", фамилия - по пропавшему мужу).


Можно отметить еще один литературный портрет исторического лица, мало на это лицо похожий, но как по мне, занимательнее проследить, почему возник этот портрет. Для И.И. Лажечникова определяющие черты Екатерины - те, что проявились во время Прутского похода, то есть ее отвага и умение жертвовать. Он взял их за основу, а остальное "дорисовал", так, чтобы подходило, и создал образ женщины, достойной быть подругой Петра Великого, каким он его изображает, и ордена с девизом "За любовь и Отечество". Каких-либо противоречий или несоответствий в этом образе автор не приемлет, как и в образе Петра, показанного добродушным и мудрым великаном, почти без слабостей и какой-либо опасности для приближенных - кроме увлечения стоматологией. Петр и Екатерина - Герои этого романа, они, по мнению автора, не могут ошибаться. Евдокия Лопухина и Анна Монс упомянуты мельком и с явным авторским отвращением. Любовные связи Петра "вообще" также упоминаются, но во время его второго брака они, по роману, уже не могут иметь места. Царевна Софья, наоборот, представлена как сплошное противоречие яркой красоты (в романе), ума, любви к ребенку и - опасных для судьбы государства страстей.


"Екатерина Рабе" у Лажечникова - пример того, что "исторические мифы" могут создаваться не из невежества или злого умысла, а потому, что потомки проецируют на историю свое представление о прекрасном. Что здесь забавно: хотя "потомкам" довольно часто свойственно ощущать себя более взрослыми, чем "предки" (более умными, образованными, искушенными и т.д.), такое творчество характеризует "потомков" скорее как мечтательных больших детей.


Но, опять же, возникает проблема "отложенного финала". Образы Петра и Екатерины в романе убедительны, пока вы безоговорочно верите в величие петровских преобразований, но они "ползут", как только вы сопоставляете эти образы с известными фактами, которые в них не вписываются, или хотите видеть более широкую картину петровских реформ, включающую недостатки.


Как это не удивительно (или может показаться), но Н.И. Павленко, создавая портрет Екатерины как ученый и будучи вынужден отмечать все необходимые противоречия, также говорит о том, что она, по всей видимости, была добродушна и довольно сострадательна к людям. (Однако он, в отличие от И.И. Лажечникова, признает, что этих черт не доставало ее супругу). А переписка Екатерины и Петра в дополнении к монографии - все эти "Катеринушка, друг сердешненькой, здравствуй!" - предваряется замечательной фразой: "Недаром говорят, что ничто так не характеризует женщину, как отношение к ней любимого (и любящего) мужчины". (Хотя другие говорят, что любовь слепа). Как бы то ни было, без писем влюбленного Петра история великого и страшного преобразователя не была бы полной.


Другой важный исторический персонаж романа - Иоганн Рейнгольд Паткуль, лифляндский дворянин, возглавивший борьбу за права лифляндского дворянства, потом перешедший на службу к Петру и впоследствии казненный Карлом XII, которому его выдал Август Сильный. Вымышленный Владимир, полувымышленная Екатерина и приукрашенный (как сказано в комментариях к роману) Паткуль - трио главных героев "Последнего Новика". Паткуль помогает Петру завоевать Лифляндию ("Последний Новик" Владимир - это его тайный агент) и верит в то, что будущее благоденствие края искупит его нынешние страдания, причиняемые войной. (С чем, по-видимому, соглашается автор, но вправе не соглашаться читатель). Этот персонаж противоречив, но ему автор извиняет его противоречия ради своего положительного к нему отношения. Романный Паткуль величественен, когда проявляет благородное честолюбие, но становится почти беспомощен в роли стороны любовного треугольника (а становится он ею непосредственно накануне своей казни). В отношении фигуры Паткуля в романе действует то правило, что небольшие - на первый взгляд - недостатки способны погубить задуманное как прекрасное целое. Как любовник Паткуль неверен: использовал в своих интересах девушку из простонародья, которой увлекся, а затем изменил. Как политик, Паткуль производит впечатление благонамеренной, но несколько неуклюжей фигуры, обреченной на "размен" более могущественными игроками. Неуклюжесть его происходит не от того, что он более нравственен, чем эти игроки, а скорее от самоуверенности и некоторой недальновидности, в его положении неуместных. Как участник большой игры он способен взять на службу негодяя потому, что тот может быть ему полезен; как человек он настолько недальновиден, чтобы воздержаться от откровенных выражений своего презрения к этому человеку и даже оскорбительных выпадов. Это его и губит. Можно, наверное, считать, что Паткуль взял на себя роль "политического интригана", абсолютно не соответствующую его человеческим качествам - он скорее прямодушен (хотя не всегда великодушен).


Из вымышленных персонажей романа хочу упомянуть еще один - злодея барона Фюренгофа, потому что его логово описывается так: "По всем стенам (...) стояли сплошные шкапы простой, однако ж крепкой работы. Шкапы эти были иные с дверками, другие с одними полками, уставленными штофами, банками и пузырьками, и третьи с выдвижными ящиками, из которых на каждом были следующие надписи: гвозди первого, второго, третьего и четвертого сортов, петли, замки, крючки, подковы новые и старые, ножницы стальные и медные, лом медный, железный, оловянный и так далее - все, что принадлежит к мелочному домашнему хозяйству. По стене, шкапами не занятой, висели лоскуты разных материй, пуками по цветам прибранных, тут же гусиное крыло, чтобы сметать с них пыль, мотки ниток, подметки и стельки новые и поношенные, содранные кожаные переплеты с книг и деревяшки для пуговиц, все это с надписями, иероглифами, заметками и вычислениями, и все в таком порядке, что неусыпный хранитель этих сокровищ мог в одну минуту взять вещи, ему нужные, и знать, когда они поступили к нему в приход, сколько из них в расходе и затем в остатке. Похищение одной деревяшки сейчас могло быть открыто". Так что теперь я знаю, кем вдохновлялся Гоголь при создании Плюшкина (ну, или я догадываюсь).


Главного героя, Владимира-Новика, автор постарался сделать загадочным и привлекательным: демонической личностью по внешности и глубоко раскаивающимся грешником по сути. Владимир талантливый поэт и музыкант, и сложенная им песня - сочинение самого И.И. Лажечникова - была популярна независимо от романа. Самая главная его черта, наверняка унаследованная от матери, царевны Софьи - то, что называют "подверженностью страстям". Под властью порыва он может пойти на преступление, но потом глубоко и искренне раскаиваться: свою жизнь он оканчивает схимником в монастыре. Он может также подпасть под дурное руководство и лишь спустя время понять, чем плох его руководитель. Несмотря на все эти приемы и на то, что фигура Владимира эффектна, он считается критиками самым слабым в художественном отношении персонажем "Последнего Новика". Меня, все же, он взволновал, а вернее заинтересовала связанная с ним тема: игра судьбы с человеком.


"Последний Новик" мог бы иметь подзаголовок в квазияпонском стиле: "Бабочка в пучине бедствий". Или "Мотылек, увлекаемый бурей". Ибо жизнь умного, талантливого, умеющего быть преданным Владимира значит в исторических бурях не более жизни бабочки. А в качестве эпиграфа подошла бы строка из И.П. Котляревского: "Немов у свинки грають їм".


Читаю историю "Кете Рабе" читатель должен порадоваться, что такая замечательная девушка была вознаграждена судьбою в соответствии со своими природными дарованиями, тем более, что она не была ни тщеславна, ни честолюбива. Но, когда читаешь полностью историю жизни Последнего Новика, временами становится даже жаль, что царевна Софья и Василий Голицын не пользовались (они и не могли пользоваться) противозачаточными средствами: они дали жизнь хорошему человеку, но не могли "устроить" ее иначе, чем превратив Владимира в свое орудие, и в итоге сделали своего сына навсегда несчастным. В чем виноват Владимир? - в том, что он слишком страстен и горд более, чем это пристало подданному. Но эти страстность и гордость наследственные и были бы совершенно извинительны для законного царского сына. Причины всех бед Владимира - не в нем самом, они заданы обстоятельствами его рождения и неопределенным положением. Своих родителей он долгое время не знает, а царевне Софье ответил любовью и преданностью на заботу и любовь. В детстве и юности он верил в то, что ему внушали, потому что сам по натуре не был коварен. Ему говорили "Нарышкины есть зло" - он и учился ненавидеть Нарышкиных и лишь впоследствии понял предубеждение своих учителей. Он возмущенно отверг призыв юноши Петра перейти из терема Софьи под его начало, так как был верен своей покровительнице. С очевидностью такой человек был достоин гораздо лучшей участи, чем преступник и тайный агент, страдающий от не отпускающего прошлого и угрызений совести.


Впрочем, так как "Кете Рабе" считает Владимира одним из создателей ее личного счастья и благодетелей ее новой родины, можно более-менее согласиться с примиряющим выводом, который подсказывает автор: все-таки Последний Новик жил и бедствовал не зря, Родина его приняла и судьба отблагодарила. Для другого вывода не оставлено места.


Еще один вариант темы "судьба играет человеком" в романе представляет рассказ о жизни Конрада - слепого певца, напарника Владимира, талантливого поэта, родившегося и воспитанного в совсем неподходящей среде, где никто не мог его оценить. Поэтому Конрад смог осуществить свое призвание лишь в старости как странствующий певец. У него открылся и пророческий дар - именно он дважды предсказывает Екатерине Рабе корону. Это одна из вставных новелл романа, ближе к его началу, над которой можно красиво погрустить.

А еще "Последний Новик" способен преподать важный урок под названием "Не злоупотребляйте голосом "от автора".


И.И. Лажечников не желает быть "отстраненным" или "беспристрастным" по видимости рассказчиком в своем романе и стремится беседовать с читателем. Казалось бы, читателю должно быть приятно, что автор стремится занимать его и искренне объявляет о своих вкусах и взглядах. Но в том-то и непредвиденная яма состоит, что "голос автора" начинает раздражать, причем иногда сильно, когда читатель слишком чувствует, что его представления о том "что есть хорошо", "что есть красиво", "что верно" и т.д. не совпадают с авторскими и вообще с тех пор заметно поменялись, а автор не учел такой возможности и гнет себе дальше свою линию, как ни в чем ни бывало. Например, заметно раздражают антисемитские наезды (увы, они встречаются у многих, в том числе великих писателей), но кроме них присутствуют также наезды на раскольников. Автор изображает их или явными злодеями, или жалкими и смешными недотепами, между тем как я скорее предпочитаю трактовку жалости без высмеивания. Взорвалась я, когда речь дошла до казни Паткуля.
Только что перед тем был очень печальный и насыщенный ужасами эпизод, когда сорвалась попытка побега Паткуля из тюрьмы, и погибли его слуга и подруга. На этом линию персонажа можно было бы и закончить. Но автор объявляет: дорогие читатели, я покажу вам смерть Паткуля, так как знаю, что вы этого хотите.


"Со всех сторон слышу клики: подавай нам Паткуля на сцену лобного места! на сцену! мы хотим изображения последних минут его жизни!"


...Вот не надо, не надо пытаться читать мои мысли, если вы не можете их угадать. Кто сказал вам, что вы настолько проницательны? Я не отрицаю, что такая вещь, как интерес читателя к изображению сцены казни, действительно, существует. Но кто же вам сказал, что он есть у всякого читателя в данном конкретном случае? На самом-то деле это хитрый художественный прием: дальше автор принимается описывать публику под эшафотом - посмотрите, мол, люди добрые, на себя со стороны. "Народ жадничал смотреть эту потеху, как медвежью травлю..." Но можно ли ручаться, что вовсе не было людей, которые не хотели "смотреть потеху" из отвращения, или движимые жалостью к Паткулю?


Чтобы не было слишком жуткого финала, все-таки выпишу из "Последнего Новика" одно причудливое красивое выражение - привет старинного русского языка:


"Удовольствие чудесности и жар самонадеянности".