Забавная оперная реминисценция

Дневниковая заметка 20 июня 2020 г. Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе.


Забавная оперная реминисценция

Недобрые люди Эдуард Францевич Направник и Модест Ильич Чайковский: Дубровского застрелили и Машу с ума свели … Правда, Маша у них получилась с несколько более сильным характером, чем в литературной основе, но все равно, дорого ей пришлось расплачиваться, чтобы это доказать… Это я впервые прослушала оперу Э.Ф. Направника «Дубровский». И впервые заметила то, что ранее слушавшим эту оперу давно известно, потому что не заметить этого нельзя.

Дуэт Дубровского и Маши перед финалом. Их объяснение в любви. И дуэт этот содержит текст, весьма заметно напоминающий два письма из «Евгения Онегина», и не только их.

Он:

«Я изверг был до этой встречи,
Но, увидав твой светлый взор,
Готов твои обнять колени,
Живей излить мольбы и пени,
Восторг и радость обновленья,
Я побежден, я стал другой,
В моей больной душе воскресли вновь
Добро и слезы, слезы и любовь».

Привет от «Письма Онегина к Татьяне», переходящий в привет от «Чудного мгновенья».

Она отвечает:

«В чудной мгле воспоминанья,
Как туманное сиянье
Предо мной из темноты
Восстают твои черты,
Отсвет светлых, чудных сновидений
И дивных трепетных волнений,
В мечтанье ты давно являлся мне
В непробудной тишине.
Ты пришел — все вокруг засияло…»

Сильно задрапированный, но узнаваемый привет от письма Татьяны к Онегину.
Зачем Модест Ильич это сделал — он, наверное, знал и где-нибудь написал, а музыковеды отметили. Я же могу писать только о своем впечатлении. Должно быть грустно, а грусть исчезает, потому что во мне просыпается сравнительный азарт. Я отвлекаюсь от сюжета и начинаю снова думать, насколько Дубровский и Маша похожи или нет на Онегина и Татьяну. Решаю, что похожи, но мало. Точнее, между Машей в романе и Татьяной можно заметить общие черты: Маша тоже любит французские романы, тоже выходит за нелюбимого (хотя в случае с Машей заметнее, что она выдана), и Машин отказ выйти из кареты, остановленной Дубровским и его людьми, очень сильно, очень узнаваемо напоминает Татьянино «но я другому отдана…» Но Машины слова воспринимаются как предательство, пусть и вынужденное. А Татьянины — нет. Во всяком случае, обычно нет.
А еще несколько выше в опере Маша мечтает о том, как сказала бы Дубровскому, что жалеет его. «Сказала бы ему, как брату, как другу моему, Что его я душой жалею, что для меня он не злодей, а жертва злобы и людей»… Вспоминается монолог Чацкого, обращенный к Софье: «Как другу вашему, как брату…»
Вот так сходство слов побуждает замечать различие ситуаций раньше их сходства.