Про ка-та-клизмы

Дневниковая заметка 21 мая 2007 г. (поэтому в конце именно так упоминается 200-летие Гоголя). Ранее выложена в ЖЖ.


Про ка-та-клизмы 

С некоторых пор меня стал занимать вопрос о «положительных следствиях» войн, революций, масштабных и решительных изменений, - то есть, от всего, что называют «крутыми поворотами истории».

Я не имею в виду «злую» пользу, когда кто-нибудь нажился, или захватил власть, или уничтожил своего противника. Я имею в виду крупные и значительные новшества, которые в конце концов расцениваются как положительные не столько современниками, сколько дальними потомками. Это не рассчитанная, а нечаянная польза, непредусмотренная с самого начала. Современники могут о ней просто ничего не знать, или она для них ничтожна по сравнению с горем, среди которого они жили. А вот позднее, когда жизнь превращается в «историю», когда появляется возможность смотреть на нее со стороны, тогда и может объявиться неожиданное следствие. Штука в том, что именно эти приобретения заставляют мириться с катастрофой, послужившей так или иначе их возникновению, и даже воспринимать ее как неизбежную.

Напросилось размашистое сравнение. Новая звезда зажигается в результате взрыва.
(Вот на днях, как раз накануне дня Победы по-моему, сообщили, кстати, о рождении новой звезды, кажется, крупнейшей за всю историю наблюдений, и к тому же, она не стала никого «жрать»…А это может значить, что родился новый гений, которого/которую, еще пока никто, кроме его/ ее родителей не знает…

Почему-то вспомнился рассказ моей бабушки. Едет она во время войны с моей маленькой тетей в поезде. Вдруг налетел немецкий бомбардировщик. Низко, на бреющем полете. Все, кто там был, решили: конец. А он высунулся так, что было видно лицо, махнул и исчез. Верно, шел «пустой» или что-то у него не сработало. Пассажиры говорили: «Среди нас счастливый человек», а бабушка была уверена, что этот человек – ее Светочка.)

Когда я была маленькая …Сколько, наверное, воспоминаний начинается этими словами, и всегда ими хотят сказать: это было давно, теперь уж все по-другому. Когда я была маленькая, меня одно время почему-то сильно интересовал Петр Первый. Ничего удивительного – личность заразная. Я читала про него очень много и разного, в таком возрасте, когда могла скорее запомнить, чем понять. Но никакая книга не рассказала мне о Петре больше, чем посещение несколько лет назад в Полтаве летом маленького музея Полтавской битвы.

В этом музее есть гипсовая маска Петра Великого. Не посмертная, а прижизненная. Одного взгляда на эту маску достаточно, чтобы почувствовать страх неизвестного того, чьи пальцы прикасались к царскому лицу. Она хранится в одном зале с иконами, перед которыми благодарили за победу, и с большим многолюдным панно, где люди и стяги, и полководец Петр на коне в своей пышной славе. Маска говорит: ярость была содержанием этого человека. А ведь есть еще в том же музее и камзолы, достававшие ему до колен, а мне приходящиеся как пальто, и оттиск его руки, поднимавшей и молот, и топор, оттиск с мясистым большим пальцем, но точно совпавший с моей девчачьей ладошкой…

В одном очерке Ключевского я прочитала когда-то, что планы Василия Голицына и других сподвижников Софьи относительно «европеизации России» были даже масштабнее, чем у Петра, и кое в чем превосходили даже то, что Петру удалось достигнуть. Во всяком случае, на путь «европеизации» Россия, она же – Московское царство, уже окончательно встала. Зачем, спрашивается, нужен был непременно Петр? Не постепенные реформы, а наскоком, не всегда продуманные, с множеством просчетов и ошибок, известные своей кровавостью по принципу «Много не бывает» и недоведенными начинаниями. Так спрашивают многие люди, заботящиеся о своем и чужом просвещении. Я очень уважаю А.С. Грибоедова, а он, как известно, Петра Великого терпеть не мог и ругал через день, когда брился…

Когда я думаю об этом, я себя спрашиваю: что сделал Петр, чего не мог бы сделать другой? Я начинаю отбрасывать и отбрасывать петровские деяния, делить его царствование до неделимого остатка. Останавливаюсь на том, что великий Первый Камень и именно он был нужен хотя бы ради двух мальчиков.

Один – это был уже юноша – пришел с рыбным обозом в Москву и стал человеком-университетом. Чтобы был человек-университет «в единственном лице» (С), на все руки мастер и притом из крестьян-поморов, при данных условиях вначале требовался царь, который своими руками строил корабли. Для данного конкретного случая это важнее, чем то, что теми же руками царь рубил головы…

Другой мальчик – это правнук царского арапа.

У всех русских царей были «потешные», были шуты и шутихи. С ними возились в теремных покоях многие часы. Но, наверное, только Петру могла прийти мысль из подаренного в игрушки арапчонка «делать человека», самому тянуть из него глистов, отправить в ученье за границу, а вернувшегося «принять в сподвижники». Сам-то Ибрагим/Абрам Петрович оказался, по сведениям историков, та еще зверюга, но зато правнук-то какой…

Петр Великий думал, что жизни многих людей принадлежат ему, что он – государь и хозяин над ними, а сам, того не зная, был слугой Пушкина.

Дело не в одном рождении. В другом мире, где этой бури не было, разве мог бы появиться Пушкин, которого мы знаем с тем же счастьем, мучением и заморочками, с теми же произведениями? Если бы я была важный литературовед, сказала бы так: «Темы пушкинской поэзии были подсказаны эпохой, созданной грандиозными реформами Петра, пусть даже и через поколения, и самый голос его прозвучал как голос рассказчика об этом обновленном мире, голос его наследника, жителя и в то же время – одного из величайших новых его творцов-преобразователей».

Российская история – это только один пример. В остальных историях можно откопать сколько угодно подобных.

Да, оно, конечно, весьма воодушевляюще звучит, но недостаток в том, что по-книжному. Для многих-многих погибших, замученных, отчаявшихся, просто с толку сбитых, все, приведенное выше – утешение ли? По крайней мере, не сразу.

Через 2 года мы будем отмечать 200-летие Гоголя, будут проходить торжества в Великих Сорочинцах, в Диканьке, в Полтаве и окрестностях. В том же году будет 300-летие Полтавской битвы, и, наверное, появится множество публикаций и исторических радио-и телепередач и в Украине, и в России. Мы вновь попытаемся осмыслить данное историческое событие и дать ему окончательную оценку, каковая позволить нам умиротворенно двигаться в будущее. Украинские и российские отзывы будут чуть-чуть отличаться, и обе стороны красноречиво обвинят друг друга в перекручивании и передергивании соответственно.

А кто-нибудь задумается над датой «1709», обозначенной на обелиске в честь битвы в центре Полтавы, посреди зеленой запущенной лужайки. И скажет: была битва, а через сто лет в этих же местах родился Гоголь. Как если бы тысячи жизней в момент наибольшего напряжения вырвались, разом поднялись в небо, как и до сих пор полукругом вздымается поросший травой курган на братской могиле, соединились в пространстве, отразились и через сто лет вернулись, чтобы воплотиться в одном человеке.


Все-таки необходимо повториться: таковые глубокомысленные сентенции легко изрекать о великих переломах, уже ставших «книжными».

Про братские могилы воинов Полтавы (со всех сторон) такое можно сказать. А про Бабий Яр – язык не поворачивается…