Княгиня Екатерина Романовна Дашкова

Дневниковая заметка 15 октября 2007 г. Ранее выложена в ЖЖ.

Старинные русские писательницы: княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1743 (1744?) – 1810)

Образ княгини Дашковой «для потомков» очень сильно зависит от того, кто именно пишет о княгине Дашковой.


Для А.И. Герцена, издавшего первый русский перевод ее «Записок» и «раскрутившего» их для русской, а впоследствии – советской публики, для исторического романиста В.Пикуля, для филолога Л.Я. Лозинской, автора небольшой популярной монографии о Е.Р. Дашковой, вышедшей в серии «Страницы истории нашей Родины» (издательство «Наука», 1983), княгиня Дашкова, урожденная графиня Воронцова, – это замечательная русская женщина, «одна из самых замечательных женщин XVIII в.» (С), «русская женская личность» (С).


Для Э. Радзинского и Е.Анисимова княгиня Дашкова – смешная и слишком гордая женщина, с которой было тяжело жить ее собственным детям, которая велела зарубить чужих свиней, забравшихся к ней в сад, и которая невесть почему приписала себе всю славу екатерининского переворота, хотя во время, ему предшествовавшее, болтала о нем так много, что это едва ли не погубило весь замысел.
Ну и где же здесь та «золотая середина», где располагается правда? Середину вычислить, увы, не могу, но могу попытаться составить собственное мнение.
Мое первое знакомство с княгиней: фильм «Михайло Ломоносов», окруженная кавалерами дама в белом делает рукой в белой перчатке приглашающий жест Ломоносову (Виктору Степанову): «Умоляю разделить нашу компанию!» Потом эта дама будет среди немногих, кто придет навестить умирающего Ломоносова, и он, лежа больной в постели, воскликнет, задыхаясь: «Бог мой! Екатерина Романовна!»
Я узнала впоследствии, что княгиня, рано овдовев, носила чаще всего черное платье. Она вообще не слишком заботилась о нарядах, предпочитая заниматься детьми, своим, так сказать, внутренним содержанием (с ранней юности она прочла много серьезных книг), а также посвящать себя службе на благо Отечеству. Даже по прошествии времени странным выглядит это черное платье статс-дамы, считающей себя близкой подругой императрицы, среди придворных бриллиантов и кружев. Сама Екатерина Романовна признавала, что не создана для двора. Виной здесь были главные черты характера княгини,которые она никогда не пыталась смягчить, – откровенная серьезность и совершенно не придворная прямолинейность. Екатерина Романовна называла себя «бедной Нинеттой», «придворной Нинеттой». Имя Нинетта в XVIII веке было популярным именем литературных персонажей. Так зовут принцессу из знаменитой сказки для театра Карло Гоцци «Любовь к трем апельсинам», которая выходит из волшебного апельсина в чем мать родила, а впоследствии по колдовству злых интриганов превращается в голубку, но в конце все-таки становится женой излеченного принца Тартальи. А в одной французской литературной сказке, которую когда-то я прочла, Нинеттой зовут добрую и милую фею, которая покровительствует наукам и искусствам. Но княгиня Дашкова, судя по всему, имеет в виду комическую оперу Киампи «Капризы любви, или Нинетта при дворе». Сцену из этой оперы представляют «смолянки» Е.Н. Хрущова и и Е.Н. Хованская -две Кати- на знаменитейшей картине Д.Г. Левицкого.



Сюжет оперы, мне, к сожалению, найти не удалось, но я нашла упоминание той же Нинетты в письме Екатерины II. Самодержица Всероссийская, оказывается, также иногда представляла себя Нинеттой-скромницей.


«…Екатерина старалась создать у домашних и европейских корреспондентов впечатление, что она взволнована и даже смущена предстоящим свиданием с австрийским императором. Подобные известия, дойдя через третьи руки до августейшего гостя, должны были польстить ему. …«Боже мой, не лучше ли было бы, если б эти господа сидели дома, не заставляя других людей потеть страшно, — продолжает она те же рассуждения в письме к барону М. Гримму. — Вот я опять принуждена разыгрывать жалкую роль Нинеты, очутившейся при дворе, и вся моя неуклюжесть, моя обыкновенная застенчивость должны будут явиться в полном свете»… Екатерина любила посмеяться над собой, поэтому «жалкая роль» сельской барышни, выбравшейся из своей глуши навстречу большим «господам», ей прекрасно удалась» (С). (из книги О.И. Елисеевой «Геополитические проекты Г.И. Потемкина»).
Но какие же разные это Нинетты! Будущая императрица – действительно маленькая Нинетта из Штеттина, Нинетта себе на уме, явившаяся ко двору бедной невестой, задавшаяся целью «всем нравиться» и затем железной выдержкой, прелестью общения, ловкостью ума завоевавшая себе Империю. Тогда как другая Нинетта, много младше ее, признававшаяся, что ей неловко при дворе, - графиня знатнейшего рода, племянница канцлера Воронцова, в детстве кушала на коленях у своей крестной – императрицы Елизаветы Петровны и, став взрослой, помнила об этом, хотя и говорила, что ничего в этом особенного нет.

Во всех отношениях благоприятное впечатление о княгине Дашковой создает написанная с большим уважением к героине книга Л.Я. Лозинской «Во главе двух академий». Вот фрагмент вступления к ней:


«С 1783 по 1794 г. во главе двух академий – Академии наук и Российской академии – стояла Екатерина Романовна Дашкова.
Кем была она, эта женщина, более 11 лет руководившая крупнейшими научными учреждениями страны?
Писателем.
Она пишет пьесы, стихи, статьи, мемуары – «Записки», переводит. Герцен, почитатель и биограф Дашковой, называет «Записки» документом чрезвычайно важным для изучения XVIII столетия.
Знатоком искусств.
Ее суждения об архитектурных памятниках и произведениях живописи поражают точностью и глубиной.
Педагогом.
Она знакома со многими выдающимися достижениями педагогической науки, придерживается прогрессивных взглядов в вопросах воспитания, исповедуемых философами-просветителями, и детально разрабатывает примерную систему образования передового русского юноши.
Филологом.
По ее инициативе издается первый толковый словарь русского языка. Она участвует в его составлении и берет на себя объяснение понятий, «имеющих отношение к нравственности, политике и управлению государством».
Редактором.
Под ее руководством выходит журнал «Собеседник любителей российского слова», к участию в котором она привлекает многих талантливых литераторов. Добролюбов посвящает «Собеседнику» свое первое исследование.
Натуралистом.
Во время путешествий она составляет гербарий и коллекцию минералов. Она изучает садоводство и сажает сады.
Музыкантом.
Она увлекается народными песнями, прекрасно поет, пробует – и успешно – свои силы в композиции.
Хирургом.
С ланцетом в руках она спасает человека от гибели». (С)


Это требует небольших пояснений-напоминаний. Программу воспитания передового юноши Екатерина Романовна разрабатывала для своего сына Павла. Она хотела воспитать достойного и выдающегося слугу Отечества, который бы заслужил себе славу честным путем, поставив себя как образец. Предложения сделать ее сына очередным фаворитом государыни приводили княгиню в ужас. Хотя молодой князь Дашков и учился прилежно в Эдинбургском университете, и, по словам его матери, гордившейся успехами сына, проявлял незаурядные способности особенно выдающегося деятеля из него не вышло. Он скорее вел жизнь легкомысленную, но не более. С матерью отношения у него разладились – он женился без ее спросу, а саму ее поставил перед фактом. Некоторое время (уже тогда, когда мать его подверглась опале) Павел Дашков был близок к императору Павлу, и княгиня подробно описывает это в своих «Записках», однако был отставлен Павлом как человек, который слишком много на себя берет. К несчастью, княгиня Дашкова пережила своего сына.
Эпизод, когда Екатерина Романовна спасла жизнь человеку, произошел в 1775 году в начале ее второй заграничной поездки (она как раз везла сына учиться в Эдинбург). Один слуга упал с лошади, да по нему еще и проехало двое саней. Нигде поблизости не оказалось хирурга, и никто из мужчин-участников поездки не решился сделать больному кровопускание ланцетом из дорожной аптечки (по понятиям того времени первая помощь для спасения жизни в результате такого инцидента заключалась именно в кровопускании). Княгиня Екатерина Романовна, отчаявшись упрашивать, сделала кровопускание сама и, действительно, это спасло жизнь больному.


Возглавив две академии, Екатерина Романовна Дашкова стала первой женщиной в истории Российской Империи, занимавшей государственный пост, исключая только правительниц.


В последние годы ее жизни близ старой княгини жила молодая ирландка Мэри Уильмот. Она была родственницей госпожи Гамильтон, многолетней подруги Екатерины Романовны. В «Записках» княгини Дашковой есть забавный, но трогательный эпизод о том, как Екатерина Романовна, хозяйственная помещица, устраивает в своих владениях праздник для госпожи Гамильтон и даже называет деревню в честь своего дорогого друга:


«Я устроила в честь своей гостьи сельский праздник, который восхитил ее. В нескольких верстах от Троицкого на моей земле была выстроена новая деревня. По этому случаю я собрала всех крестьян, принадлежавших этой деревне, приказала надеть им праздничное платье с разными украшениями, обычными в наших сельских костюмах. Погода была великолепная, и я заставила их плясать на лугу и петь наши народные песни.


Такой праздник был совершенно новым явлением для Гамильтон; она была очарована чисто национальной сценой, красотой нарядов и живописным положением групп, веселившихся перед ней.


В довершение нашей народной пирушки нас угощали русскими яствами и напитками. Все это вместе произвело такое приятное впечатление на Гамильтон, что наш маленький деревенский праздник понравился ей больше, чем самые роскошные придворные балы.
Когда мои добрые мужики начали пить за мое здоровье, я представила им своего друга и просила выпить и за ее здоровье, сказав им при этом, что новая наша деревня будет называться Гамильтон. Затем пожелала им счастья на новоселье. Наконец поднесла им хлеб и соль по старому обычаю, строго соблюдаемому во всей России и означающему, что в этих первых предметах нашей жизни никогда не будет недостатка в их новом жилище. Крестьяне разошлись так весело, так любо, что жители Гамильтона не забыли этого дня до сих пор» . (С)


Так вот, о Мэри Уильмот. Какой бы сложный ни был характер у княгини Дашковой, не только она привязалась на старости лет к этой девушке, но и мисс Уильмот смогла так же тепло и искренне привязаться к ней. Мэри даже называет Екатерину Романовну «моя русская мать». Разошедшаяся со своими детьми, властная, деятельная и «странная» княгиня не была лишена способности любить и вызывать любовь. Видимо, прежде, чем посмеиваться над княгиней Дашковой, неплохо вспомнить об этом.
Уступая просьбам «своего молодого друга», княгиня и стала писать «Записки» (1805-1806 гг., в оригинале они на французском языке и именуются если не гордо, то с большим достоинством – «Моя история»). Другой причиной появления «Записок» было намерение опровергнуть клеветнические измышления иностранных авторов, писавших о Дашковой так, что это ее возмущало – ее называли тщеславной, гордой, страшно властолюбивой. Все же княгиня решила, что «История» выйдет в свет только после ее смерти, дабы автора не упрекнули в тщеславии, хотя она пишет только о том, что было в действительности: например, Вольтер говорил, что у нее голос ангела.


«Записки» идеально соответствуют жанру документальной прозы. Все, что помню – как было, запишу, ничего и никого не забуду. Условно можно разделить «Записки» на 4 части: 1) юность, семейное счастье и «революция» (участие княгини Екатерины Романовны в екатерининском перевороте – по ее словам, самое счастливое время в ее жизни), 2) путешествия за границей, забота о сыне, 3) руководство Академиями, 4) при Павле опала и ссылка, и возвращение.


Язык «Записок» очень простой и ясный. Автор не гонится за яркостью или изяществом изложения. Встречается множество кратких характеристик людей, с которыми автор была знакома: в большинстве своем характеристики не образные, а скорее оценочные. Всем, кто повстречался ей в жизни, Екатерина Романовна считает нужным раздать по серьгам. Особенно спешит она выделить тех, кто показал себя ее настоящими друзьями, поблагодарить их добрым словом. Ну а если был, по ее мнению, никчемный человек – она так и скажет.


Княгиня Дашкова, урожденная Воронцова, горда, но не настолько, чтобы не признаться в своей гордости. Ее автохарактеристики в «Записках» вызвали мое доверие тем, что совпали с моим предварительно составленным с чужих слов представлением о ней.


«Я могу назвать себя мучеником принуждения; я говорю мучеником, потому что скрывать свои чувства и представать в ложном свете всегда было противно и невыносимо тяжело для моей природы…


Я по природе была гордой, и эта гордость соединялась с какой-то необыкновенной чувствительностью и мягкостью сердца; потому одним из пламенных моих стремлений было желание быть любимой всеми, кто окружал меня, и притом так же искренне, как я любила их. Это чувство, когда мне исполнилось тринадцать лет, до такой степени укоренилось во мне, что я, добиваясь расположения тех людей, которым мое юношеское и восторженное сердце было горячо предано, вообразила, что я не могу найти ни взаимного сочувствия, ни ответа на свою любовь; вследствие этого я скоро разочаровалась и считала себя одиноким существом.


С виду занятая всеми требованиями моего пола и возраста, я казалась далеко не тем, что происходило в глубине моей души, и была горячо преданна государственным интересам.


…Истинная норма всякого отличия для меня заключалась в личном достоинстве: если трудно было унизить меня, то, конечно, потому, что я полагала настоящим унижением нашу собственную безнравственность. …


У меня не рабская душа; следовательно, я не могу быть и тираном». (С)


Иногда она немного посмеивается над собой, позволяя это читателю – называет себя, например, мальчиком в мундире. Иногда может даже назвать себя дурой, когда с горечью рассказывает, как дала себя провести на хозяйственном предприятии. Но когда ей не в чем себя упрекнуть, она не станет кокетливо приуменьшать свои заслуги.


Собственно литературных амбиций у княгини нет. Она вообще отметает те похвалы, которые, на ее взгляд, несправедливы. О своих дарованиях в сфере художественной она отзывается так: «Мое сердце часто согревало воображение, но воображении никогда не вдохновляло сердца» (С).



В гости к Мэри Уильмот приезжала ее сестра Кэтрин, более ироничная. В ее письмах к родным домой осталась характеристика княгини:


«Дашковой, кажется, никогда не приходило в голову притворяться в своих чувствах…Она режет правду как хлеб, нравится ли это другим или нет – для нее все равно; к счастью, природа дала ей чувствительное и доброе сердце, иначе она была бы общественным бичом». (С)


«Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник….» (С)


Эту характеристику Л.Я. Лозинская приводит в своей книге как доказательство того, что и на склоне лет жизни, после многих потрясений, княгиня остается деятельной, деловитой, несломленной, сохраняла ясный разум. Но в этих же словах Е. Анисимов находит подтверждение тяжелому характеру княгини:


«Поправляет священника! Можно представить себе, как тяжело было жить с такой женщиной ее близким и слугам. Железобетона тогда не изобрели, а железобетонный характер у Дашковой уже был. И горе было тому, кто ее ослушается». (с), санкт-петербургский аналитический еженедельник «Дело», рубрика «Петербургские страсти», 26. 12. 2003).


Вот поди. разберись! Кстати, вот эта характеристика вызывает невольно в памяти литературные описания еще двух человек. Описания, которых мисс Кэтрин Уильмот знать не могла.


«То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник…» (С).

Пушкин о Петре Первом.


Здесь, вероятно, уместно сказать, что княгиня Дашкова не восхищалась Петром так, как Екатериной. Екатерина для нее – пример просвещенной монархини, уважающей достоинство своих подданных и действующей разумно для их блага, между тем как Петр являет собою пример власти тиранической: «Он был гений, деятельный и неутомимый на поприще улучшения своей страны. Но эти достоинства были омрачены недостаточным воспитанием и буйством его самовольных страстей. Жестокий и грубый, он все, что было подчинено его власти, топтал без различия, как рабов, рожденных для страданий» (С). Впоследствии, когда при ней Петра превозносили выше Екатерины, княгиня чувствовала «невыразимую досаду». На замечание о том, что Петр заслуживает восхищения как царь-мастеровой, она ответила, что эта похвала, вероятно, шутка: у просвещенного монарха найдутся дела поважнее плотницкого.


Но кроме Петра, вспоминается старый князь Болконский, отец князя Андрея из «Войны и мира», прозванный в обществе le roi de Prusse, «прусский король», кстати, как и княгиня Дашкова, при Павле попавший в опалу (правда, менее жесткую). «Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развить в ней обе главные добродетели, давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. …» (С)


Со своей стороны, княгиня Екатерина Романовна Дашкова писала, что «основной двигатель всех добродетелей – любовь к Отечеству». Сравнение ее с князем Николаем Болконским, скорее всего, в деталях не точно: князь хвалит Орловых, которые были княгиниными врагами, а дочь княгини вовсе не была такой безропотной, как княжна Марья (хотя и сопутствовала ей в ссылке), поэтому к концу жизни княгиня и с ней страшно рассорилась. Даже запретила дочери после смерти входить в ее дом. Насколько нежно она пишет в начале «Записок» о своей «малютке» и нежности к ней, настолько впоследствии колко и неприязненно, с заметной горечью, отзывается о «госпоже Щербининой» - однако не забывает упомянуть, что в момент получения горестного известия о смерти Екатерины дочь бросилась поддержать ее, боясь, что мать упадет.


В истории о княгине Екатерине Романовне Дашковой, патриотке, просветительнице и прямодушнице, есть место для печальной иронии: во всем, что бы она не делала, «Екатерина Малая» неотделима от «Екатерины Великой». Те, кто восхищаются Дашковой, обыкновенно критикуют Екатерину-императрицу за лицемерие – использовала человека, который считал себя ее другом. Зато историки, осуждающие неловкости княгининого характера, чаще всего – поклонники Екатерины Великой, а на Дашкову смотрят с позиции императрицы и не прощают того, что не является первостепенным для приверженцев «Екатерины Малой».


Обе Екатерины – поклонницы идей Просвещения, но Екатерина Великая очень быстро поняла, что прекраснодушные порывы писателей не всегда может применить на практике «бедная императрица», которая «трудится над человеческой шкурой» (С). Екатерина Малая превратила свою жизнь в осуществление прочитанных книг. Этим я объясняю для себя, почему в ее «Записках» наивность и идеализм соседствуют с обширными выкладками, что и когда ей удалось сделать по хозяйству. На мой взгляд, вполне в духе Просвещения, поклоняющегося разуму. Иногда привычки русской аристократки не позволяют Екатерине Романовне вполне приноровить свою жизнь к идеалам Просвещения, но она этого искренне не замечает. Замечали это читатели ее записок (например, А.С. Пушкин), но не она сама.


В «Записках» княгини Дашковой встречаются редкие метафоры, которые тоже, на мой взгляд, очень характерны для философии Просвещения, ценящей оригинальность мысли и в то же время практицизм, увлекающийся демонстрацией возможностей Разума.


«Погода стояла чрезвычайно жаркая. Хотя ночь и защищала нас от палящего солнца, вместе с тем как будто злой дух летал над Пизой и вытягивал с помощью пневматической машины весь воздух, которым должны были дышать пизанцы» (С).
Обе Екатерины – основательно серьезные дамы. Но Екатерина-императрица свою серьезность в важнейшем для нее вопросе – власти – умело смягчает в чужих глазах, прикрывая иронией и любезностью. Екатерина-директор откровенно серьезна. К тому же добросовестна и ответственна. Изданный под ее руководством «Словарь Академии Российской, словопроизвдным порядком расположенный» был подготовлен только за 6 лет – рекордный срок.


Любопытно, что русский язык, для развития которого так много сделала Екатерина Романовна Дашкова, для нее самой являлся выученным. Она учила его в детстве с учителем, но как следует принялась за него в Москве, желая поладить с родней мужа. Возможно, поэтому она писала свою фамилию «Дашкава» - «с московским акцентом». К делу изучения, а впоследствии - поддержки родного языка княгиня отнеслась ответственно, как и ко всему, что делала.


Екатерина Великая рождена повелевать и пользоваться людьми, Екатерина-сподвижница – служить Отечеству, Екатерине, мужу, сыну. Ее мечты и утверждения о славе нестяжательны, скорее самопожертвовательны. Она пишет что, «справедливо может похвалиться одним достоинством, что она не прожила ни одного дня только для себя самой». (С)



Обе они по-разному понимают дружбу. В толковом словаре Российской Академии княгиня Дашкова – автор толкования слов «дружба» и «друг».


«Дружба – взаимная любовь, на искреннем почтении, совершенной доверенности, сходстве нравов и на одинаковых правилах честности основанная.

Друг – единодушный, искренней…сотоварищ, соединенный сходством нравов, а паче сходством правил честности». (С)

Дружба, как она ее определила, была важнейшей ценностью ее жизни, не подвергавшейся сомнению.


В бумагах Екатерины сохранилась записка-рекомендация, по всей видимости, адресованная внукам: «Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора…»


В этой записке, теперь озаглавленной «Нравственные идеалы Екатерины II» можно найти то, что сближало Екатерину-императрицу с ее тезкой: «Оказывайте доверие лишь тем, кто имеет мужество при случае вам поперечить и кто предпочитает ваше доброе имя вашей милости». (С)Также и то, что могло заставить Екатерину-императрицу отнестись критически к порывам княгини Дашковой: «…Отыскивайте истинное достоинство, хоть бы оно было на краю света: по большей части оно скромно и (прячется где-нибудь) в отдалении. Доблесть не лезет из толпы, не жадничает, не суетится и позволяет забывать о себе».(С) Княгиню Дашкову невозможно упрекнуть в жадности, но она слишком уж опрометчиво заявила Екатерине об их общей славе.


Один из эпизодов «Записок» княгини Дашковой, на мой взгляд, показывает, что императрица тяготилась тем искренним пониманием дружбы, какое было у Дашковой. Такое понимание дружбы делает честь человеку, но оно слишком тесно связывало обеих женщин, между тем как императрица знала, что никому не вправе открываться до конца и должна сохранять возможность восстановить дистанцию.


«…Государыня, граф Разумовский, князь Волконский и я сошли с лошадей, сели в карету и спокойно ехали в Петербург. Екатерина, необыкновенно ласковым тоном обратившись ко мне, сказала: "Чем я могу отблагодарить вас за ваши услуги?". -- "Чтобы сделать меня счастливейшей из смертных, -- отвечала я, -- немного нужно: будьте матерью России и позвольте мне остаться вашим другом". -- "Все это, конечно, -- продолжала она, -- составляет мою непременную обязанность, но мне хотелось бы облегчить себя от чувства признательности, которому я обязана вам", -- "Я думаю, что обязанности дружбы не могут тяготить нас". -- "Хорошо, хорошо, -- сказала Екатерина, обнимая меня, -- вы можете требовать от меня что угодно, но я никогда не успокоюсь, пока вы не скажете мне, и я желала бы знать именно теперь, что я могу сделать для вашего удовольствия». (С)


Мне пришло в голову, что к разнице в характерах двух Екатерин неплохо подходит образ, с помощью которого Стефан Цвейг сравнивал Елизавету Тюдор и Марию Стюарт: для Елизаветы правление – игра в шахматы, головоломная задача, для Марии – рыцарское ристание. Вот так же и «екатерининская революция», да и вообще жизнь для императрицы были игрой в шахматы, а для ее сподвижницы – более похожи на рыцарский поединок.


К слову сказать, ведь когда ее сын учился в Эдинбургском университете, княгиня Дашкова жила в королевском дворце, рядом с покоями Марии Стюарт и много думала о «неразумной и несчастной» (С) королеве. В число ее друзей входил и первый биограф Марии Стюарт, историк Уильям Робертсон.


При всем том Екатерина Малая Великую обожает. Того самого разрыва, за который ее биографы пеняют Екатерине-императрице, для нее не существует. «Что бы ни писали люди, пользующиеся за неимением другого авторитета обыденной молвой, я должна оговориться, что совершенного разрыва между мной и Екатериной никогда не было». (С) Первое известное литературное произведение княгини Дашковой – поэтическая надпись к портрету ее старшей царственной «подруги», тогда еще великой княгини. Недоразумения в отношениях она списывает на Екатерининых «куртизанов», которых глубоко презирает – всех, за исключением Потемкина. Екатерина Романовна говорит, что всегда знает, когда императрица действовала по отношению к ней от сердца, а когда – под влиянием извне. Нелестным отзывам Екатерины о ней самой княгиня Дашкова не верит и обосновывает свою убежденность. Нелицеприятные портреты Екатерины в «Записках» бессознательны, написаны без желания осудить.


Например, сны юной Дашковой в волнительную ночь перед переворотом. «…Воображение без устали работало, рисуя по временам торжество императрицы и счастье России, но эти сладкие видения быстро сменялись другими страшными мыслями. Малейший звук будил меня, и Екатерина, идеал моей фантазии, представлялась бледной, обезображенной….»(С)


Или Екатерина Романовна описывает, как ее «подруга» (напрочь лишенная музыкального слуха) передразнивала ее пение: «Она также искусно подражала мяуканью кошки и блеянию зайца, всегда придумывала наполовину комические и сентиментальные выражения сообразно случаю. Иногда, прыгнув, подобно злой кошке, она нападала на первого проходившего мимо, растопыривая пальцы в виде лапы и завывая так резко, что на месте Екатерины Великой оказывался забавный паяц» (С).


Екатерининский переворот Екатерина Романовна рассматривает как дело Провидения и противопоставляет отечественную «революцию» французской с выгодой для первой. Покаянное письмо Алексея Орлова для нее – бесспорное доказательство невиновности Екатерины в убийстве мужа.


Сперва мне было несколько неловко читать описание екатерининского переворота, зная, как все было не со стороны юной княгини – она так и считает себя первым лицом во всем произошедшем, хотя сама переворот проспала. Но позднее, когда княгиня стала описывать свою жизнь за границей, свою проделку с перекрашенными мундирами русской и прусской армий на картине в гостинице, или как в театре выдала себя за певицу, ищущую ангажемента – я поняла, что в характере Екатерины Романовны есть черта, мне приятная. Взрослая и даже внешне рано «повзрослевшая» женщина, сохранила юную душу до конца жизни. Временами она напоминает добросовестную девочку-отличницу, которая утомлена обществом преуспевающих троечников («куртизаны» одни чего стоят!), временами – юную мечтательницу. При том, что ее друг Дидро писал, что по внешности княгиня Дашкова в 27 лет казалась сорокалетней.


Возможно, для общавшихся с ней обывателей «галантного века» такой характер был обременителен, но издалека, по прошествии времени, он часто даже умилителен. Во всяком случае, юность сердца помогает примириться с «железобетонностью». Екатерине Романовне Дашковой чужды цинизм, лицемерие, коварство. Можно всплеснуть руками, поражаясь ее негибкости. Но вызывают читательское сочувствие искренность ее и верность себе.

Еще любопытная «литературная параллель», или, если хотите, «исторический контекст». Кроме «Записок» самое известное, видимо, произведение Екатерины Романовны Дашковой – «Послание к слову «так»:


Лишь скажет кто из бар: «Учение есть вредно,
Невежество одно полезно и безбедно»,
Тут все поклонятся – и умный и дурак –
И скажут, не стыдясь: «Конечно, сударь, так».
А если молвит он, что глуп и Ломоносов,
Хоть славный он пиит, и честь, и слава россов,
Тут улыбнется всяк
И повторит пред ним: «Конечно, сударь, так»….(С)

Что-то мне напоминает…

«…Вот те, которые дожили до седин!
Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!
Вот наши строгие ценители и судьи!
Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется – враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным, -
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! Опасным!!...» (С)

«Помилуйте, мы с вами не ребяты,
Зачем же мнения чужие только святы? ..» (С)


Княгиня Екатерина Романовна умерла, считая по старому стилю, 4 января 1810 года. Четвертого же января был день рождения того самого мальчика, который будет автором этих строк и даже уже начал писать комедию в стихах, какие-то отрывки. Ему исполнилось не то 15, не то 16, а может быть и 20 лет. Забавное совпадение – ни о чем не говорящее, но повод сравнить. Я не знаю мнения А.С. Грибоедова о княгине Дашковой – готова к тому, что он посмеивался над этим памятником екатерининской эпохи, строгой старушкой, требующей почтения к себе. Но нельзя не заметить, что в их взглядах и даже талантах, издалека глядя, довольно много общего – разносторонняя одаренность, в том числе музыкальная, патриотизм, отказ от восхвалений Петру Великому, высокое чувство собственного достоинства, презрение к Молчалиным.


Ближе к концу «Записок» встречаем интересное опровержение «гамлетизма» в его традиционном и даже избитом понимании. Княгиня Дашкова, прожив жизнь со многими невзгодами, высказывает убежденность, что жить, стойко перенося испытания, есть большее достоинство, нежели разом прекратить их.


«Самый отчаянный дурак может на минуту быть храбрецом и пуститься в атаку, зная, что она скоро кончится. …Настоящее геройство заключается в полной самоотверженности и осознании всех опасностей и трудов, в готовности встретить их, в решимости одолеть. Если бы стали пилить какой-нибудь член вашего тела острым деревянным ножом, и вы вынесли бы боль терпеливо, я сочла бы вас более мужественным, чем тот воин, который неподвижно простоит несколько часов перед неприятелем». (С)



«Я всегда буду того мнения, что страдать гораздо достойнее истинного мужества, чем искать ненормального облегчения от страданий». (С)



Как видно отсюда, с принцем Датским Екатерина Романовна бы не договорилась. Но она известна как «англоманка», поэтому я свои размышления о ней хочу все-таки закончить цитатой из Шекспира.


Думаю, Екатерине Романовне пришелся бы по душе другой шекспировский персонаж, Гарри Хотспер:


«Глендаур:

Я чортом управлять вас научу.


Хотспер:


А я вас научу над ним смеяться.
Любите правду. Это чорту смерть.
Заполучите чорта мне заклятьем,
А я его вам в ложке утоплю.
Не надо лгать, - и победите чорта» (С).