Царевна Ксения Годунова

Дневниковая заметка 10 сентября 2007 г. Ранее выложена в ЖЖ.

Старинные русские писательницы: царевна Ксения Годунова (1581 – 1622)

 «Царевна Ксения, отроковица чюднаго домышления, зельною красотою лепа, бела и лицем румяна, очи имея черны, велики, светлостию блистаяся; когда же в жалости слезы от очию испущаще, тогда наипаче светлостию зельною блисташе; бровми союзна, телом изобильна, млечною белостию облиянна; возрастом [ростом] ни высока, ни низка; власы имея черны, велики, аки трубы по плечам лежаху; воистину, во всех женах благочиннейша, и писанию книжному [обучена], и многим цветуще благоречием, во всех делах чредима; гласы воспеваемыя любляше, и песни духовныя любезне слышати любляше». (Князь И.М. Катырев-Ростовский»). (С)


Во времена сказительные и летописные, когда знатные русские жены и девицы скрывались по теремам, дочь Бориса Годунова прославилась как красавица и умница. Царь Борис любил и берег своих детей, дочь и сына, постарался дать им обоим хорошее образование. Дочь Ксению он планировал выдать замуж за иностранного принца, но так, чтобы тот принял православие и остался жить в России – это должно было, помимо прочего, служить к привлечению «иностранных специалистов» для обустройства страны. Но также, видимо, Борис не хотел разлучаться с дочерью и лишать ее своей защиты. Примечательно, что для него имели равное значение государственный интерес и счастье Ксении.

Иллюстрация: кадр из фильма "Борис Годунов", "Мосфильм", 1986 г.
Царь Борис - Сергей Бондарчук, царевна Ксения - его дочь Елена.


Два самых знаменитых жениха Ксении Борисовны, по приглашению ее отца приехавшие в Московское царство, – шведский королевич Густав, сын свергнутого короля Эрика XIV и Каарины Маунунтютяр/Монсдоттер и принц датский Иоанн, брат короля Христиана IV. Мужчина авантюрного склада «Густав Эрикович», по прозванию «Новый Парацельс», отказался принять православие, а помимо этого привез свою любовницу, открыто жил с нею и даже катал ее вместе с их детьми в карете, запряженной четверкой лошадей (то есть, оказывал царские почести). Борис Годунов сам Густаву в руке дочери отказал, но с любимой женщиной разлучил и из своего государства не выпустил. Густав находился сначала в пожалованном ему в удел Угличе (городе, где раньше поселили маленького царевича Димитрия Иоанновича с матерью, я там была, исторические достопримечательности видела, в том числе палаты удельных князей, где они жили). Затем в Ярославле, а после в Кашине – с подобающим почетом, но под присмотром и без права самостоятельно распоряжаться доходами. Дожил Густав до 1607 года – говорят, занимался себе химией. Датский королевич Иоанн, напротив, всем понравился, но внезапно заболел и умер. В летописях есть версия об отравлении, но, скорее всего, оно было непредумышленным – возможно, что на принца плохо подействовал обильный и роскошный обед в его честь. Спустя столетия такая причина, вычитанная в книге, может показаться даже смешной, но от этого само событие не становится менее печальным. Царь Борис не меньше дочери был сокрушен кончиной принца и оплакивал его, как сына. Другие предполагавшиеся женихи (вне хронологической последовательности): Максимилиан, брат австрийского императора Рудольфа II, Хоздрой, царевич карталинский (современная Грузия), Филипп, принц Шлезвигский, а еще Максимилиан-Эрнст, брат польской королевы, а еще сын курфюрста бранденбургского Эрнст – со всеми дело разладилось по различным причинам, заставляющим задуматься о злом роке семейства Годуновых.


В 1605 году пришел Лжедимитрий к Москве. Борис Годунов умер (царя сразил удар как раз за обедом с послами из Шлезвига, с которыми шли переговоры о сватовстве), его вдова и сын были убиты предателями, а Ксения «приведена к Самозванцу» – этим все сказано. Полгода Ксения прожила при нем как наложница, затем, по настоянию отца Марины Мнишек, была насильно пострижена в монахини и под новым именем Ольга отослана в обитель. Остаток жизни царевна провела по разным монастырям, один раз ее временно извлек оттуда воцарившийся ненадолго Василий Шуйский, как бы сейчас сказали, «в целях своей пиар-кампании», чтобы сирота участвовала в церемонии перезахоронения останков своей семьи в Троице-Сергиев монастырь. Оказавшись там снова, она пережила польскую осаду Троице-Сергиева монастыря 1608–1609 гг.; в 1611 г. в Новодевичьем монастыре вместе с другими сестрами подверглась насилию и ограблению от казаков Ивана Заруцкого. Дочь Бориса Годунова, внучка Малюты Скуратова, умерла 30 августа 1622 года в возрасте 40 лет. Одни говорят – прожила мало, другие – по тем временам и не мало, но кажется, как ни посмотреть, – бедной инокине Ольге ее жизнь должна была представляться слишком долгой…


В 1619 году английский священник, исполнявший обязанности переводчика в составе посольства, Ричард Джеймс зимовал в Холмогорах, так как опоздал на последний корабль, отправлявшийся на его родину из Архангельска. Во время этого зимовья кто-то записал для него две русские песни – не сама ли царевна выплакала в них свое горе?


«Плач Ксении Годуновой», поющийся от ее имени:


Сплачетца мала птичка,
Белая перепелка:
«Охте мне молоды горевати!
Хотят сырой дуб зажигати,
Мое гнездышко разорити,
Мои малый дети побити,
Меня, перепелку, поимати».

Сплачетца на Москве царевна:
«Охте мне молоды горевати,
Что едет к Москве изменник,
Ино Гриша Отрепьев Рострига,
Что хочет меня полонити,
А полонив меня, хочет постритчи,
Чернеческой чин наложити!

Ино мне постритчися не хочет,
Чернеческого чину не сдержати:
Отворити будет темна келья,
На добрых молодцов посмотрити.

Ино ох, милый наши переходы!
А кому будет по вас да ходити
После царского нашего житья
И после Бориса Годунова?

Ах, милыи наши теремы!
А кому будет в вас да сидети
После царского нашего житья
И после Бориса Годунова?»

Другой вариант плача (или его продолжение?):


«А светы вы, наши высокие хоромы!
Кому вами будет владети
После нашего царьского житья?
А светы, браные убрусы!
Береза ли вами крутити?
А светы, золоты ширинки!
лесы ли вам дарити?
А светы, яхонты-серешки!
На сучье ли вас задевати, -
после царьского нашего житья,
после батюшкова представленья
а света Борис Годунова?
А что едет к Москве Рострига
да хочет, терема ломати,
меня хочет, Царевну, поимати,
а на Устюжну на Железную отослати,
меня хочет, Царевну, постритчи,
а в решетчатый сад засадити.
Ино ох-те мне горевати:
«как мне в темну келью ступити,
у игуменьи благословитца?»


Тексты из записной книжки Джеймса были впервые изданы в Санкт-Петербурге в 1907 году.


К сожалению, хотя известно, что царевна любила пение («..гласы воспеваемыя любляше…»(С)), нет веских «фактических» доказательств того, что именно она сложила песню, которая проникла через монастырские стены и пошла по стране, сделавшись народной. Вот вышитые картины Ксении уцелели, да. А автограф «плача» – по-видимому, нет. Мог он и не существовать. Так что почетное звание «первой известной по имени российской поэтессы» дочь Бориса Годунова делит с потомицей его врагов, бояр Романовых, – императрицей Елизаветой Петровной, поскольку несколько поэтических текстов, написанных рукой последней, сохранились.
Предание об авторстве Ксении заманчиво и заманчивостью убедительно. Историк и писатель Д.Л. Мордовцев (1830–1905) так сказал: «Русские женщины, особенно жены и дочери бояр XVI и XVII века, жили затворницами. Они знали только терем да церковь. Ни жизни, ни людей они не знали. Но люди – везде и всегда люди, подчиненные законам природы. А природа вложила в них врожденное, роковое чувство любви. Любили люди и в XVII веке, как они любят в XIX и будут любить в ХХ и даже в двухсотом столетии. А любовь – это Божественное чувство – всемогуща: перед нею бессильны и уединенные терема, и «свейские замки», считавшиеся тогда самыми крепкими, и высокие каменные ограды, и даже монастырские стены!
А если люди любят – а любовь Божественная тайна, – то они и видятся тайно, находят возможность свиданий, несмотря ни на какие грозные препятствия.
Недаром юная Ксеня Годунова, заключенная в царском терему и ожидавшая пострижения в черницы, плакалась на свою горькую долю:


«Ино мне постритчися не хочет.
«Чернеческого чина не сдержати,
«Отворити будет темна келья –
«На добрых молодцов посмотрити»…


Хоть посмотреть только! Да не из терема даже, а из монастырской кельи…» («За чьи грехи?» Повесть из времен бунта Разина, 1891 г.).


И ничего оригинального, и особенно не поспоришь. Студенты ХХI века, услышав рассказ о данном эпизоде биографии русской царевны, были удивлены и даже посмеялись: «Ну не все же время смотрели за монахинями…находили они какую-нибудь возможность…» Боюсь, что за сестрой Ольгой, бывшей Ксенией, смотрели ох как крепко… Как часто мы именно тогда, когда кажемся самим себе всезнающими, на поверку оказываемся наивными!


Даниил Лукич Мордовцев, который, кстати сказать, происходил из украинского казацкого рода и произведения свои писал и по-русски, и по-украински, включил очерк о Ксении и полный текст ее плача в свою книгу «Русские исторические женщины. Популярные рассказы из русской истории. Женщины до-петровской Руси» (Спб., 1874).


Самый значительный вклад Ксении Годуновой в литературу – в качестве прототипа самой себя в художественных произведениях.


Первый, какой приходит на память, литературный образ Ксении – в «Борисе Годунове» А.С. Пушкина: «Милый мой жених, прекрасный королевич, не мне ты достался, не своей невесте – а темной могилке на чужой сторонке…»(С) Очень короткая роль, которую невозможно не запомнить. Но есть по крайней мере еще одно художественное воплощение того же эпизода русской истории в русской классической литературе – в трагедии Алексея Константиновича Толстого «Царь Борис» (1870 г.) Это – заключительная часть драматической трилогии, две первые части которой много лучше известны благодаря своим достоинствам и постановкам, вошедшим в историю русского и советского театра – «Смерть Иоанна Грозного» (1866) и прославленный «Царь Федор Иоаннович» (1868). Борис Годунов – один из крупнейших государственных деятелей и российской, и, пожалуй, мировой истории, обаятельная личность, обесценившая свои достижения и подлинно благие намерения злыми делами – главный герой трилогии, объединяющий все три части. А.К. Толстой показывает его путь к престолу, отношения с Иваном Грозным, затем – с Федором Иоанновичем, сестрой – мудрой и доброй царицей Ириной, победу над политическими противниками, воцарение, торжество и катастрофу. О своем обращении с историческими источниками сам А.К. Толстой писал: «…Хотя я не стесняюсь историей, но желал бы пополнять ее пробелы, а не действовать п р о т и в нее» (С).


В пьесе «Царь Борис» Ксения – участница трио симпатичных юных энтузиастов, два других – ее брат, наследник Федор, и датский жених Христиан. (С именем датского принца, как выяснилось, существуют непонятки. А.К. Толстой назвал его Христианом потому, что только так юношу зовут в датских хрониках, которыми он пользовался – «вероятно, имя Иоанна назначалось ему по принятии православия, которого он принять не успел» (С) – а еще потому, что не хотел повторять в трилогии имени Грозного.) Благородный, рыцарственный Христиан, желающий служить святому делу, приворожил к себе свою юную невесту и ее брата, царь-отец, вопреки обычаю, позволяет им проводить время вместе, всем троим. Они счастливы и заключили союз вечной дружбы, мечтают сделать что-нибудь замечательно хорошее для грядущего величия России и все искренне любят царя Бориса, от которого ожидают наступления этого величия и возрождения лучших традиций Киевской Руси. (Так и хочется сказать, что автор написал групповой портрет молодых людей эпохи реформ Александра II – своих современников). Но вот распространяется чудовищный слух о Лжедимитрии…Царь начинает репрессии – молодые герои встревожены, их идеал поколеблен. Христиан первый убеждается, что царь Борис – убийца, он должен уехать, но не может отказаться от Ксении, просит ее бежать вместе с ним… Федор возмущен постыдной клеветой на отца, они с Христианом ссорятся, но сразу забывают о ссоре, когда с принцем начинается странный припадок…Он умирает, оставив в отчаянии и любимую, и друга, и царя Бориса, надеявшегося с его помощью восстановить мосты между Россией и Западом (в пьесе мелькает сообщение, что своего зятя царь собирался сделать эстонским королем). Причина смерти? В «Царе Борисе» выведена еще и царица Мария Григорьевна Годунова, дочь Малюты Скуратова – стервозная маманя с ярко выраженной нехорошей наследственностью, которая возмущена, что муж ее не послушал, и нипочем не согласна выдавать Аксиньюшку за «немчина», по слухам – незаконнорожденного…Она-то и умышляет против Христиана вместе со своей приближенной Василисой Волоховой – той самой мамкой царевича Димитрия, участницей его убийства. Задумали они какую-то гадость вроде отравления и дурного глаза – будучи уверены, что сами защищаются от приворота. Царица Мария – верная охранительница престола своего мужа, но действует методами, которые ему внутренне противны. Тогда как дочь Ксения – утешительница, но одновременно она и брат – самые строгие судьи своего отца.


Наконец, существует еще план неоконченной драмы Фридриха Шиллера «Деметриус» (1804). Тут уже для строгих приверженцев исторической правды в искусстве наступает «полный улет» – иначе не скажешь, первое впечатление при прочтении именно такое. Здесь у нас в Ксению влюблен молодой боярин Романов, и очень похоже, что автор совместил в одном персонаже два исторических лица – папу основателя династии Романовых и его царственного сына. Получается некий обобщенный образ будущего. Романов у Шиллера – патриот, «служит единой правде» (С), он претерпел гонения от царя Бориса, но чужд мести, и выступает последним защитником его детей от Самозванца. Дмитрий, вступив в Москву, тоже влюбляется в царевну с первого взгляда и решает жениться на ней, а не на Марине Мнишек. Но по приказу Марины Ксения отравлена – многолетние страдания исторического прототипа Шиллер решил сразу прекратить. «Смерть отрадна для молодой царевны: она боялась, что Дмитрий поведет ее к алтарю» (С). Душа Ксении является заключенному в темницу Романову (она его тоже любила, а он и не знал), утешает его и предрекает счастье, он должен «спокойно дожидаться своего жребия и не обагрять своих рук в крови» (С). Надо сказать, что трактовка образа самого Самозванца №1 во всех трех произведениях отличается сильно. У Пушкина Гришка Отрепьев, как мы все помним, сознательно всклепал чужое имя, но отчасти считает себя орудием Божьего суда. У Толстого-Константиновича этого персонажа на сцене нет вообще, кто он такой – не сказано, упоминается только, что он умен и мечом владеет, и на поле боя ведет себя как славный воин. В «Царе Борисе» есть придурошный монах Григорий Отрепьев, в одном эпизоде появляющийся, и сразу понятно, что к Самозванцу он никакого отношения не имеет. По замыслу А.К. Толстого, Борис Годунов погибает в бою с «призраком его преступления, воплощенным в таинственное существо, которое ему грозит издалека и разрушает все здание его жизни» (С). У Шиллера Дмитрий верит в то, что он истинный царевич, пока, уже на русской земле, не узнает правду – тогда он решает продолжать играть роль. Судя по сохранившимся и опубликованным наброскам, образ Ксении у Шиллера подобен ее образам в произведениях российских авторов: она – воплощение чистоты и добра, можно сказать словами Гете, «вечной женственности». Разве что у Шиллера она выглядит более самостоятельной и подвижной. Царевна изображена другом своего отца, который в разговоре с ней «открывает всю свою душу» (С). У Пушкина и у А.К. Толстого, более близких к русским обычаям того времени, царь Борис открывает душу сыну своему Федору (у Толстого перед Ксенией немного оправдывается). У русских авторов роли Ксении и Федора заканчиваются на том, что они – безвинные жертвенные агнцы, белые фигурки, падающие в темноту. Шиллер думал связать с образом Ксении также надежду на возрождение, победу светлых сил, пускай и форму для этого избрал, наверное, не очень удачную – в литературе духи слишком часто являются…Финал «народ безмолвствует» куда сильнее.


И самое новое: я нашла в Сети рецензию на роман в жанре альтернативной истории «Царевна без царства» Оксаны Духовой, в котором несчастная царевна награждается новой судьбой с разными приключениями. Рецензия благоприятная, но сомневаюсь, что я до этого романа когда-нибудь доберусь.


Готовя этот материал, я отыскала также в Сети статью «Царевна Ксения, или вдовствующая невеста», где совсем иначе, нежели в литературных произведениях, воссоздается исторический образ Ксении. Она представлена честолюбивой и гордой, как и оба ее родителя, девушкой, считающей, что ее призвание – царствовать, готовой через союз с Лжедмитрием отомстить убийцам своей семьи и даже основать новою династию с ним в браке. Ей просто не повезло осуществить свой план. И еще – страшный ужастик: беллетризованный очерк, в котором изображено совершенно забитое существо. (Как я понимаю, здесь воссоздан колорит эпохи с верными деталями быта, но, возможно, и с некоторыми историческими неточностями).


Но в первую очередь в литературной традиции свет Ксения Борисовна – горькая горлинка, голубица загубленная. Она – то же, что и ее родная земля, оскверненная своей смутой и чужеземным завоеванием. Трогательный образ в «Плаче царевны», и у Пушкина, у Толстого делает более внятной нам беду, постигшую государство ее отца. В возродившемся после очередной смуты царстве осталось воспоминание о том из прежнего мира, чего не вернешь, – как если бы очертили на незавершенной вышивке контур девичьей головы, некогда склонявшейся над пяльцами…