Невменяемый путник. Уильям Блейк

Бродил я по Земле Людей,
И Женщин, и Мужчин встречал,
Чудовищ страшных и зверей,
И то, чего никто не знал.

Там рады милому Дитя,
Что в муках родилось на Свет,
Там, радуясь, рожь в поле жнут,
Что сеяли в слезах в час бед.

А если вдруг родится Сын,
Старуха в дом его возьмёт.
И цепью прикуёт к скале,
А слёзы в чаше соберёт.

Надев ему в шипах венец.
В конечности гвозди забьёт,
И вынет сердце из груди,
Его остудит и сожжёт.

Щупает каждый его нерв,
Как скряга* счёт деньгам ведёт;
Её нектар - муки Дитя,
Стареет он, она - цветёт.

Когда она станет младой,
А он - юнцом в пятнах крови;
Сорвав с себя цепи оков,
Он жаждет страсти и любви.

Он в каждый нерв Девицы врос,
Как пахарь в землю, где живёт;
Она - его родной очаг
И Сад, цветущий сто раз в год.

Он чахнет. старческая тень
Обходит суетный свой Дом,
Глядит, сокровища кругом,
Что были добыты трудом.

Они - прелесть людской души,
Жемчуг, рубин тех, кто влюблён,
Злато, щемящее так грудь,
Страстный вздох и страдальца стон.

Они - его Вода и Хлеб,
Он кормит нищих и калек,
И тех, кто держит дальний путь,
К нему вхож каждый человек.

Его грусть - вечный их восторг;
От них звенит весь дом средь дня;
Пока родившаяся дочь
К нему не выйдет из огня.

Она сверкает, как алмаз,
Её никак в руки не взять,
Не тронуть в искрах её плоть,
Чтобы пелёнкой спеленать.

Она к Любимому спешит,
Не важно - нищ он иль богат;
В миг изгнан старый Господин,
Идёт Бедняга в другой Сад.

Бредёт, рыдая, глядя в даль,
Пока кто-то не пригласит;
Слепой, горбатый и больной,
Пока Деву не соблазнит.

Чтоб плоть застывшую унять,
Он на руки её берёт;
Чахнет пред ним его очаг.
Сад и вокруг всё, что цветёт.

Гости в миг разбежались прочь,
Меняет всё Взор иных чар;
Катится в страхе чувств поток,
Мир плоский превращая в Шар;

Померкли Звёзды и Луна,
Простор пустынный без границ;
Где нет ни пищи, ни воды,
Всюду пески, не слышно птиц.

Уста её, как сладкий мёд,
Её улыбка - Хлеб с Вином,
Её очей манящий взгляд,
Вновь юность пробуждает в нём,

Поскольку он и ест, и пьёт,
То молодеет с каждым днём;
Они. в пустыне всех страшась,
В смятении бредут вдвоём.

Как лань, она несётся прочь,
Страшась заросших диких рощ;
Её, пытаясь соблазнить,
Он следом мчится день и ночь;
 
То ненавидя, то любя,
Пока не зарастёт пустырь
Чащей изменчивой Любви,
Где рыщет Волк, кабан и Тигр;

Пока не станет вновь Юнцом,
Она - Старухою в слезах;
Летят, мерцая, Звёзды вниз,
Всюду Влюблённые в кустах,

Кусты приводят всех в восторг,
Кто бродит средь пустынь вдвоём;
Пока не встали города,
И не воздвиг Пастух свой дом.

При виде Грозного Дитя,
Пронзает ужас города;
Вскрикнут они: "Родился Сын!"
И убегут все. кто куда.

Тот, кто коснётся до Дитя,
Отсохнут руки до костей;
Рыча, все звери убегут,
Плоды все упадут с ветвей.

Никто, кроме старый Карги**,
Дитя не тронет в этот раз;
Его к скале вновь прикуёт,
И повторю я вновь рассказ.

* - бранно: "скупой"
** - бранно: "старуха"


The Mental Ttraveller

I travell'd thro' a land of men,
A land of men and women too;
And heard and saw such dreadful things
As cold earth-wanderers never knew.

For there the Babe is born in joy
That was begotten in dire woe;
Just as we reap in joy the fruit
Which we in bitter tears did sow.

And if the Babe is born a boy
He's given to a Woman Old,
Who nails him down upon a rock,
Catches his shrieks in cups of gold.

She binds iron thorns around his head,
She pierces both his hands and feet,
She cuts his heart out at his side,
To make it feel both cold and heat.

Her fingers number every nerve,
Just as a miser counts his gold;
She lives upon his shrieks and cries,
And she grows young as he grows old.

Till he becomes a bleeding Youth,
And she becomes a Virgin bright;
Then he rends up his manacles,
And binds her down for his delight.

He plants himself in all her nerves,
Just as a husbandman his mould;
And she becomes his dwelling-place
And garden fruitful seventyfold.

An aged Shadow, soon he fades,
Wandering round an earthly cot,
Full filled all with gems and gold
Which he by industry had got.

And these are the gems of the human soul,
The rubies and pearls of a love-sick eye,
The countless gold of the aching heart,
The martyr's groan and the lover's sigh.

They are his meat, they are his drink;
He feeds the beggar and the poor
And the wayfaring traveller:
For ever open is his door.

His grief is their eternal joy;
They make the roofs and walls to ring;
Till from the fire on the hearth
A little Female Babe does spring.

And she is all of solid fire
And gems and gold, that none his hand
Dares stretch to touch her baby form,
Or wrap her in his swaddling-band.

But she comes to the man she loves,
If young or old, or rich or poor;
They soon drive out the Aged Host,
A beggar at another's door.

He wanders weeping far away,
Until some other take him in;
Oft blind and age-bent, sore distrest,
Until he can a Maiden win.

And to allay his freezing age,
The poor man takes her in his arms;
The cottage fades before his sight,
The garden and its lovely charms.

The guests are scatter'd thro' the land,
For the eye altering alters all;
The senses roll themselves in fear,
And the flat earth becomes a ball;

The stars, sun, moon, all shrink away,
A desert vast without a bound,
And nothing left to eat or drink,
And a dark desert all around.

The honey of her infant lips,
The bread and wine of her sweet smile,
The wild game of her roving eye,
Does him to infancy beguile;

For as he eats and drinks he grows
Younger and younger every day;
And on the desert wild they both
Wander in terror and dismay.

Like the wild stag she flees away,
Her fear plants many a thicket wild;
While he pursues her night and day,
By various arts of love beguil'd;

By various arts of love and hate,
Till the wide desert planted o'er
With labyrinths of wayward love,
Where roam the lion, wolf, and boar.

Till he becomes a wayward Babe,
And she a weeping Woman Old.
Then many a lover wanders here;
The sun and stars are nearer roll'd;

The trees bring forth sweet ecstasy
To all who in the desert roam;
Till many a city there is built,
And many a pleasant shepherd's home.

But when they find the Frowning Babe,
Terror strikes thro' the region wide:
They cry 'The Babe! the Babe is born!'
And flee away on every side.

For who dare touch the Frowning Form,
His arm is wither'd to its root;
Lions, boars, wolves, all howling flee,
And every tree does shed its fruit.

And none can touch that Frowning Form,
Except it be a Woman Old;
She nails him down upon the rock,
And all is done as I have told.