Певец. Повесть

\Она подумала, что он бомж и закрыла перед ним дверь. Но оказалось, что он известный певец и мститель…Она надсмехалась над ним в юности. Но это сделало его сильней, и он вернулся…Они решили его найти. Но это стремление превратилось для них в головоломку…
Кто он и зачем снова здесь?\
Для широкого круга читателей.12+

1
Косами дикого винограда  заплетало  приближающееся голубоглазое лето окна спальни Веры Сергеевны Мининой. Привычной для этого периода года жары не было, но снова всю ночь не спалось, крепко, как никогда, донимали неугомонные боли спины, в том самом месте, где ещё во времена работы в школе созрели две позвоночные грыжи размером, не поддающимся консервативному лечению.  Лысый нейрохирург с армянской фамилией упорно настаивал на необходимости операции в республиканской больнице, Вера Сергеевна благодарила, но вежливо отказывалась. И не оттого, что опасалась за исход хирургического вмешательства, в её возрасте – семьдесят пять лет – ждать с моря погоды уже поздновато, а потому, что денег на операцию  и лечение – сто тысяч рублей – собрать никак не могла, непосильной была сумма для пенсионерки с десятитысячным месячным доходом, большая часть которого уходила на постоянно дорожающие лекарства и квартплату.
Двухкомнатная квартира Веры Сергеевны располагалась на первом этаже типичного для Донецкого края обшарпанного хрущёвского домика с уютным двориком, залитым яркими оазисами цветников. Это соседка Катя из угловой квартиры  второго этажа наводила красоту перед  давно  опустевшим подъездом.  Все соседи по подъезду выехали в первый год начала войны – ни работы, ни воды, ни власти толковой,  осталась только Катя со своим условно числящимся в жильцах дома непутёвым мужем,  да сама Вера Сергеевна, из-за болячек  почти не выходившая во двор. Катя работала в местной больнице медсестрой, по пути домой всегда заглядывала к соседке, заносила продукты и лекарства, когда была особая необходимость – делала Вере Сергеевне уколы.
В это майское субботнее утро помощь Кати  понадобилась пораньше.
- Катенька, спасай, мочи нет терпеть, коли обезбаливающие, ты знаешь, они, как всегда,  в серванте на нижней полке, - простонала Вера Сергеевна, не поднимаясь с поморщенного дивана. Худое лицо скукожилось, серые глаза провалились в бездну ночного страдания.
- Не обезбаливающие, а обезболивающие, вы же учитель русского языка, - усмехнулась Катя, распаковывая шприц.- Помните, как вы нас учили в школе искать проверочные слова? Обезболить – от слова боль, а не от баль, такого слова вообще нет. Кажется, вам уже говорила об этом, а вы на своём.
- Ой, какие тут проверочные слова, родная, коли не мучай меня, - продолжала кряхтеть Вера Сергеевна. – Я б тебе не звонила так рано, ты уж прости меня, но мне ж сегодня этого остолопа привезут на занятия, надо на ноги встать.
- Кольку Васькиного? Не было у вас печали, так черти накачали. Вся семейка непутёвая, и отпрыск такой же, - возмутилась Катя. – Какой, скажите, из него журналист? Высокопоставленному папику Васе показалось, что у его сыночка имеется в наличии талант. Он, видите ли, сочинение на вольную тему написал лучше всех в классе. Нет, конечно, я не исключаю, что такое могло случиться, и на старуху бывает проруха, тут не обязательно папин авторитет повлиял на оценку. Но пишущих детей  - их ведь сразу видно, они в какие-то кружки литературные ходят, в конкурсах, в олимпиадах побеждают, их в газеты, на телевидение приглашают на разные мероприятия, чтоб забронировать кадры на будущее. Я так это понимаю. А вы при подорванном здоровье взвалили на себя ношу выучить этого недоросля всему тому, что он за одиннадцать лет не запомнил, и помочь запихнуть его в универ. Зря вы согласились. Это не только я так думаю, люди говорят.
- Люди завидуют, не слушай никого.
- Кому там завидовать, Вера Сергеевна? Должность и деньги – ещё не показатель успешности.
- А что же тогда показатель?
- Думаю, счастье. А я, что на папика глядя, что на его сыночка, как-то не замечаю блеска в глазах. Какие-то нудные они, как неживые. Уважение людское – тоже успех. А кто уважает этого Васю Рябоконя? - Катя специально сделала ударение в фамилии на последнюю букву «я». Вера Сергеевна, тяжело перевернувшись на живот, улыбнулась.
- Может, ты и права. Василию Васильевичу давно бы пора ёлочки в Сибири пропалывать, но кто-то же держит его на этой должности, кому-то он нужен, кого-то устраивает такой заместитель председателя. Рука руку моет, и обе белые – так у нас в старину говорили. Но тут, Катенька, другое, мне что Вася - дед, а я и его знала, что Вася - отец, что его сын Колька, собственно, безразличны были, есть и будут, а вот от предложенных ими денег отказаться не могла. Где я ещё со своим здоровьем такую подработку найду – считай, вторую пенсию за занятия мне платят. Может, так и на операцию соберу.
- Понимаю, Вера Сергеевна, - прибирая коробок с лекарствами обратно в сервант, вздохнула Катя, - я бы рада была вам чем-то помочь, но вы сами видите, Витька, гад, всё ж пропивает, до копейки, а там и копеек тех – вечно в долг просит. С какой-то бабой очередной спутался, такая же алкашка, как и он. Ушла бы я, да некуда, и малой Юльке помогать надо, за квартиру в Москве платить, она ж на второе высшее пошла – в юридический поступила заочно. Отцу она совершенно безразлична.
- Вижу, родная. Что ни выходной, а ты с утра уже на каблуках. Опять на дежурство?
- Опять. У нас ведь кто пашет, на том и едут.
- А с Виктором не спеши. Не такой уж он и паршивый мужик. Всё ж таки и спортом занимался серьёзно, и поёт хорошо. Может, срастётся у вас как-то. И работу найдёт. Побесится, вернётся и возьмёт себя в руки.
- Я вас умоляю, Вера Сергеевна. Какие руки? Какой спорт и пение? Пивец он от слова пиво. Уже шёл бы сам жить к этой матрёне своей синеносой. Так он ей и нужен только чтобы побухать. Противно всё это, как жить дальше – не знаю. Всё одним днём. Ну, побежала я, Вера Сергеевна, вечерком заскочу, если что, звоните,  на связи.
- Постой, Кать, - остановила соседку Вера Сергеевна, - хорошая ты девчонка, красивая, аккуратная, давно хотела тебе это сказать. Спасибо тебе.
- Хах, девчонка, ну вы скажете. Сорок пять, баба ягодка опять, разменяла и не заметила. Вон, уже морщины пишут картины.
- Всё равно хорошая. Вот когда в школе работаешь, даже и не представляешь, какому человеку в будущем ты преподносишь знания, кого воспитываешь. Запоминаются больше отличники и активисты, а остальные дети уходят куда-то в фон, ни лица, ни характеры их в памяти не задерживаются. Чем старее становлюсь, тем острее воспоминания. Только одни эпизоды остались, как вырванные из книги страницы, а саму книгу, о чём она была - уже и не вспомнить… Прости, задерживаю тебя… Кстати, к чему брови чешутся, может, это уколы так действуют?
- Брови чешутся? К гостям нежданным. Скоро явятся во всей красе во главе с Васей. А от уколов вряд ли, - искристо засмеялась Катя, вильнула стройными бёдрами  и резво захлопнула дверь.
«И что этому Виктору не хватает? – грустно подумала вослед Вера Сергеевна. – Умница женщина, глаз не оторвать, в больнице все врачи и пациенты за ней табунами ходят, взгляд её ловят. А она всё на шутки переводит, хотя в душе-то, небось,  болит и кровоточит. Раньше за таких женщин на шпагах дрались, на дуэлях стрелялись, инквизиторы в средние века таких зеленоглазых красавиц и умниц на кострах сжигали за  чары... А был ведь таким чудесным парнем в школе, учился на отлично, в ансамбле пел, на тренера в институте выучился. И что? Стал бегать за своими ученицами, позор-то какой. Чего достиг? Выгнали из спортшколы, хорошо хоть к ответственности не привлекли. И пошло всё наперекосяк – то шабашки, то пьянки, то езда по этим заработкам, а они ещё никому счастья не приносили. Семья должна жить вместе. Бедная Катя, да и дочке Юленьке досталось, хорошо хоть она вырвалась из нашего ада… ».

2
В обед во дворе дома, едва не прокатившись колёсами по выложенному силикатным кирпичом цветнику, остановился чёрный «Мерседес» - известная в городе машина, принадлежавшая  Василию Васильевичу Рябоконю – бессменному заместителю мэра по коммунальным вопросам. Всякое в городе про него говорили, и что ворует, и с людьми не ладит, и самодур, и образование не соответствует занимаемой должности. Но что интересно и странно – менялись руководители, мэры и замы, начальники и специалисты, причём на всех властных этажах и в подвалах, а Вась-Вась, как его сокращенно называли в народе, как гриб к дереву прирос к креслу в просторном кабинете второго этажа административного здания.
У Василия Васильевича долго не было детей. Зато было несколько жён. Колька родился от последней, на двадцать лет моложе. Родился квёленьким, не в отца, солидно раздавшегося за много лет службы  в ширину. В школе учился плохо, авторитетом одноклассников не пользовался, а учителя хоть и недолюбливали Кольку, но  тянули за уши лишь потому, что повезло родиться ему в свет от важного папы. Загудел бы Вась-Вась по статье, хоть уголовной, хоть административной или дисциплинарной, а такие возможности у него возникали едва ли не каждый месяц, то и Кольку отправили бы в унылые ряды школьных отстающих.  Но теперь это всё в прошлом. Василий Васильевич крепко забетонировался в должностном кресле, а Колька в первых рядах подошёл к сдаче выпускных госэкзаменов.
- Хочу быть журналистом, я сочинение лучше всех в классе написал, меня учительница похвалила, - сказал он однажды на семейном совете по вопросу определения своего будущего.
- Странно, - буркнул Вась-Вась, конструировавший в сознании  совершенно иные жизненные перспективы отпрыска. – И что тебя привлекает в этой профессии?
- Ну, буду статьи писать, блоги заведу, правду буду людям рассказывать,- неуверенно ответил Колька.
- Много ты знаешь этой правды, - вздохнул Вась-Вась.
- Ты в моём возрасте тоже не так уж много знал.
- Много ты знаешь обо мне в твоём возрасте. Ладно, будь по-твоему. В конце концов, учиться будет несложно, а диплом какой-никакой, а с государственной печатью. А там посмотрим, куда тебя двинуть, - хлопнул по коленям Василий Васильевич, что означало, что вопрос закрыт окончательно и обсуждению или осуждению не подлежит.
Впрочем, будучи человеком жадным и экономным, Вась-Вась решил для себя, что учить сына будет лучше за бюджетные средства, а не за свои кровные, пусть нередко и хитро высосанные из казны. Поэтому и нанял несколько репетиторов, чтобы подготовили сына к госэкзаменам как следует. Вера Сергеевна Минина, учившая в своё время Василия Васильевича, была в этом списке первой. Всё-таки известный учитель русского языка, да ещё и ярая его защитница.
 Из школы Вера Сергеевна уволилась и ушла на пенсию по выслуге лет, потому что не срослись у неё отношения с новым директором как раз из-за языка. Было это в самом конце девяностых, когда бурная волна украинизации покатилась по всем городам и весям. Прибывший из Тернополя по чьей-то протекции молодой директор Степан Ярославович Кулик сразу заявил, что русских классов в школе больше не будет.
- С первого сентября набираем три первых украинских класса. Выпускные классы доучиваем на русском языке, остальные, нравится вам это или нет, переводим на украинский язык обучения, - расстреливая присутствующих острым взглядом, заявил Кулик на первом проводимом им педсовете.
- Подождите, - запротестовала учительница физики Антонина Петровна, - но у нас даже учебников соответствующих нет.
- Если проблема только в учебниках, то я за лето её решу, - перебил Кулик.
- Не только в этом, - громко взяла слово Вера Сергеевна, пользовавшаяся непререкаемым авторитетом у коллег, многие даже видели её в должности директора, но областное начальство переиграло по-своему. – По закону об образовании не школа, не управление и не министерство определяют язык обучения детей, а исключительно родители. А мы, как учебное заведение, обязаны без давления и пропаганды собрать заявления родителей, учитывая их языковые предпочтения. А они у нас почти на сто процентов русскоязычные. И конституцию у нас в государстве пока ещё никто не отменял.
- Мы, як учебное заведение, должны подчиняться приказам та рекомендациям руководства о переводе школы на украинську  мову обучения, а не кивать на конституцию, - едко выпалил директор, сознательно или нет, но с явным западноукраинским говором.
- Хорошо, покажите коллегам в письменном виде такой приказ или подобную рекомендацию. Насколько мне известно, Степан Ярославович, ничего подобного не издавало ни министерство образования, ни облуправление. Местные тут тоже вряд ли будут заниматься самодеятельностью, потому как понимают, что зарплату им платит не руководство, а налогоплательщик, который трудится в шахтах, на заводах и  фабриках,  который нам приводит на обучение своих детей, и имеет право учить их на родном языке.
- Вот так даже? Значит, государство вам не указ, вами  шахтёры та работяги руководят? Знаете, Вера Сергеевна, з такими подходами к работе и з таким неуважением к государству мы з вами далеко не уедем.
- Государство прежде всего – это мы. Я не знаю, где сидит это ваше государство, на какой Украине. И с какого времени у нас люди перестали пользоваться уважением государства?
- У нас, Вера Сергеевна, вообще-то педсовет, а не засидання Рады. Хотите обсуждать политику, выдвигайтесь в депутаты та там доказывайте свою точку зрения. Мне доказывать ничего не надо. И хочу вам заметить, что говорить нужно «в Украине», а не «на Украине».
- Ошибаетесь, пан Кулик, в русском языке есть единственная устоявшаяся норма «на Украине», и убеждать меня в обратном бесполезно.
- То е указ министерства юстиции вам не указ?
- А какое отношение министерство юстиции, да хоть сам президент, имеют к формированию норм русского языка? Скажите, пожалуйста!
В помещении учительской застыла холодная тишина. Большинство коллег где-то в скомканных глубинах души были целиком и полностью на стороне Веры Сергеевны. Она ведь говорила то, что уже давно неистово назревало в каждом. Но боязнь остаться без работы, быть вытолкнутым за пределы системы, попасть в немилость у руководства заставляли коллег молчать.
- Может, зря ты, Вера, так с ним? – спросила в раздевалке учительской комнаты Антонина Петровна. – Ну, понятно, прислали внука бандеровца, они по-другому не могут, у них мозги от своей мовы набекрень повёрнуты. Но нам-то как-то нужно маневрировать, не лезть на рожон, иначе всех разгонят и привезут педколлективы откуда-нибудь из Львова. Тебе с твоим русским так вообще надо бы помалкивать, сократят до объёмов иностранного, а то и вовсе до факультатива.
- В том-то и дело, что и молчать нельзя, и защитить некому, - устало ответила Вера Сергеевна. - Кто у нас там в гороно правит? Пан Байденко? То-то и оно. Были б наши, я бы повоевала.
Василий Васильевич тогда ещё не занимал руководящего поста, он трудился рядовым клерком в управлении жилкомхоза, поэтому на помощь каких-то  исполкомовских покровителей рассчитывать не приходилось. Были в городском совете депутаты-коммунисты, но все в возрасте, да и без нужного идеологического стержня. Что ни актуальный вопрос, они всё переводили в демагогию на темы марксизма и диалектики.
Так Вера Сергеевна ушла из школы. Ушла гордо, без обид, но в святой уверенности в собственной правоте. История её увольнения облетела половину города. Молодой журналист местного телевидения даже организовывал публичную дискуссию на тему насильственной украинизации школы. Правда, потом этот парень куда-то исчез. Поговаривали, что под давлением начальства бросил журналистику и уехал в Москву, где и осел.
Василий Васильевич Рябоконь был в  целом в курсе старого скандала с увольнением Веры Сергеевны, и уважал её за непримиримую позицию,  обострённое чувство справедливости и любовь к русскому языку. Такой репетитор плохому сына не научит. Тем более, что и времена круто изменились – над зданием исполкома – теперь трёхцветный российский флаг. Как правило, Рябоконь привозил сына на занятие, а сам уезжал по делам. В этот раз, он остался в салоне своего навороченного «Мерса» изучать свежую прессу.
Колька, то бишь Николай Васильевич,  хоть и из семьи большого начальника, но был парнем в меру воспитанным. Слушал Веру Сергеевну внимательно, задания записывал аккуратно, всё, что не понимал, вежливо переспрашивал и просил уточнений.  Правда, на следующий день всё пройденное забывал. Слабая память была его врождённой особенностью. В этот день он снова явился на занятие, напрочь забыв вчера повторённые правила.
- Коля, тебе нужно тренировать свою память. Для этого есть специальные курсы. Иначе тебе будет очень сложно в университете, - с улыбкой сказала Вера Сергеевна.
- Я знаю. Но на этих курсах тоже нужно много чего запоминать, а у меня не получается, не хватит места в голове для запоминания русского языка,  - бодро ответил Колька, засмеявшись вместе с учительницей.
 В этот миг  в дверь квартиры кто-то позвонил. Вера Сергеевна испуганно вздрогнула, поменялась в  лице, решила, что это, наверное, Василий Васильевич что-то забыл сказать или зашёл, чтобы сообщить о своём срочном отъезде. Такое уже бывало. Но в полутёмном проёме двери она увидела худощавого небритого мужчину лет пятидесяти, с выпуклыми скулами, седыми висками, одетого в мятый жёлтый свитер, коротковатые спортивные брюки и грязные домашние тапочки. Из-под натянутой на голову выцветшей бейсболки на Веру Сергеевну с какой-то загадочной пустотой смотрели неизвестные тёмные глаза, полные боли, усталости и мольбы.
 «Бомж. Попрошайка. Сейчас денег будет просить. Господи, и дать-то нечего. Может, еды какой-то», – мелькнула мысль.
- Вы меня не узнаёте, Веря Сергеевна? Здравствуйте! – сиплым страдальческим голосом произнёс незнакомец.
«Почему я его должна узнавать? Вероятно, это кто-то из учеников, раз знает меня», - заволновалась Вера Сергеевна. Она вспомнила, как около года назад к ней уже приходил её бывший ученик, просил в долг денег на бутылку водки, говорил, что у него жена ушла и никого из родных не осталось. Деньги взял, но долг так и не отдал, хотя водка за этот год в три раза подорожала.
- Я вас, наверное, напугал своим визитом? – продолжил незнакомец. – Вижу, что не узнали. Вы меня извините, Вера Сергеевна, я здесь неподалеку заглянул к своему однокласснику, про вас говорили, вот решил заскочить…
- Нет, я вас не узнаю. Извиняю. И вы меня простите, мне очень некогда, у меня люди, - сказала Вера Сергеевна, испугавшись своего ответа: «Да, это точно ученик, раз был у одноклассника. Может, не надо так сразу отшивать человека? Хоть имя бы спросила, раз не можешь вспомнить, а ещё Кольке про плохую память что-то говорила…»
- Ой, простите, я не знал, что у вас люди. Может, вы мне номер своего телефона оставите, а я вам позже позвоню, - засуетился незнакомец, медленными движениями рук пытаясь нащупать карман, в котором, надо полагать, был его мобильный телефон. Руки не слушались как у паралитика, мужчина нервно цокал губами и тяжело вздыхал.
- Нет-нет, извините. Мне правда очень некогда, - продолжила Вера Сергеевна: «Да что же это со мной? Может, человеку действительно что-то от меня нужно? Хоть и бомжеватого вида, но видно, что больной».
- Я Славик, Вера Сергеевна, Станислав, не узнаёте?
- Нет, Славик, не узнаю, номер телефона свой никому не даю. Всё, я пошла, извините ещё раз, - Вера Сергеевна захлопнула дверь, но не отошла от неё, ожидая, что сейчас будет повторный звонок.  Однако из подъезда пару минут не доносилось ни звука. Затем постучал Василий Васильевич.
- Вера Сергеевна, у вас всё нормально? – слегка запыхавшись, словно после пробежки, спросил он. - Тут какой-то бродяга к вам, вижу, приходил. Я из машины смотрю – к вам в подъезд направился, думал, может, какой сосед или к соседям. Тут ведь, вы говорили, на втором этаже живёт какой-то ханурик. Но присмотрелся – он от вас, вроде, как вышел.
- Всё хорошо, Василий Васильевич. Наверное, ошибся адресом, - успокоила Вера Сергеевна.
- А, ну, смотрите. А то если чего, меня зовите. Занимайтесь, я тут рядом, прослежу, чтоб никто вам не мешал.
Вера Сергеевна вернулась к Кольке, пытаясь сосредоточиться на занятии, но в голове роем кружили разные мысли: «Что за Славик? Зачем приходил? Нет, номер свой я ему правильно сделала, что не дала, но всё равно как-то неловко получилось. Если бы Вась-Вась не сидел на своём пункте наблюдения в машине, может, и поговорила бы с человеком. Мало ли, времена какие сложные, человек в беду мог попасть. А так  неудобно перед Рябоконем, он платит деньги, тратит своё время, ждёт, а я во время занятия с его сыном не могу с  непрошенными гостями разобраться. Ох, а ведь чесались брови-то как с утра, Катя говорила, что это примета к гостям. Всё, Минина, выдохни. Если человеку очень надо, придёт второй раз».
Занятие Вера Сергеевна  заканчивала нервно и скомкано, на это даже Колька обратил внимание. Мол, не случилось ли чего у учительницы. Но та отвечала, что всё в порядке, просто нездоровится. Человечество ещё не придумало более распространённого и железобетонного оправдания своему поведению, чем ссылка на неожиданно пошатнувшееся самочувствие.

3
Весь день Вера Сергеевна ждала окончания рабочей смены Кати. Очень хотелось поговорить, просто выжигало всё внутри ярким пламенем – так хотелось. С сыном Сашей не виделись уже девять лет, как началась братоубийственная война, так он ни разу  из Киева и не приехал. Не разделил политических взглядов матери. Ненасытная злодейка-война разделила многие семьи. А после того, как Вера Сергеевна получила желанный российский красный паспорт и сообщила об этом Саше, тот и вовсе истерично крикнул в трубку, что у него больше нет матери. Потом поменял номер, а после и вовсе вся украинская связь в республике исчезла.
Поплакала несладко, решила, что мыкать старость ей хоть так, хоть эдак, а придётся в одиночку. Но не за себя тревогою рвала сердце Вера Сергеевна. За сына. Где он сейчас, чем занят, не пошёл ли по зову американских ястребков на войну против братьев своих и сестёр, против матери своей и вопреки завещаниям деда-ветерана, прошедшего в Отечественную и сталинградский огонь, и днепровскую воду и берлинские медные трубы.
Катя зашла в квартиру Веры Сергеевны без стука и звонка. У неё был свой ключ, даденный ей на всякий пожарный случай. Пожара никогда не случалось, но ключ пригождался часто, особенно когда Веру Сергеевну сбивали с ног мучительные боли в спине, и нужно было возвращать её к жизни.
- Как прошло занятие? – из прихожей защебетала Катя, лицо хоть и расписано правильными чертами, но посеревшее - устала.
- Ой, Катенька, да как обычно, всё слышит, но ничего не запоминает, сложный мальчик. А ты как отработала?- засуетилась Вера Сергеевна.
- На позитиве. Чего расстраиваться, моего пивца, как всегда, нет. Свобода, дыши – не хочу! Хоть домой не возвращайся, считай, что не с мужем, а с соседкой живу.
- Может, поужинаем вместе, - предложила Вера Сергеевна.
- Давайте. Вы сидите, я сама что-нибудь приготовлю, - Катя скользнула на тесную кухню в пять квадратных метров, где практически всё пространство занимала  газовая плита, холодильник, кухонный стол и высокая полупустая пластиковая ёмкость для воды.- Воду не качали сегодня?
- Да от них дождёшься, скоро лягушки заведутся, - ответила Вера Сергеевна, медленно переставляя ноги по пути на кухню. - Я тут, Катенька, сегодня попала в непонятную и странную ситуацию. Приходил ко мне какой-то мужчина, неопрятный, грязный, одет как шпана беспризорная, по-видимому, больной, рука у него что ли плохо работает, голос шипящий, и взгляд такой туманный, как у наркомана. Мне показалось, что это кто-то из моих учеников. Но не узнала, кто именно.
- Так спросили бы, - удивилась Катя.
- Да не успела я, - оправдывающимся голосом буркнула хозяйка. - Сначала испугалась его, потом задёргалась, у меня ж занятие, а в машине контролёр сидит – Василий Васильевич. В общем, как-то неловко с этим мужчиной вышло. Дверь у него перед носом закрыла. А теперь сижу и думаю, кто это был – ума не приложу. Назвался Славиком, Станиславом, вроде как…И чего приходил – не знаю…
- Станислав?- переспросила Катя.
- Да. Точно Станислав.
- Хм…Так альбомы выпускные надо посмотреть, может, узнаете его. Где у вас альбомы хранятся?
- Там, Катенька, в спальне, на шифоньере в коробке от новогодней ёлки. Только аккуратно доставай, стул уже сто лет не знал ремонта, весь шатается.
Катя вернулась на кухню с толстой стопкой школьных альбомов и фотографий разных лет.
- Станислав, говорите? Помню я одного Станислава, на год старше меня учился, была с ним  у меня одна история. Но, судя по вашему описанию, вряд ли это он. Тот Станислав сейчас, наверное, где-то в Москве стольной, ходит по дорогим бутикам, ест в шикарных ресторанах. Но давайте всё-таки с него и начнём. Мало ли… Это был выпуск, сейчас скажу, тысяча девятьсот девяносто четвёртого года.  Ищем.
Вера Сергеевна, надев очки в толстой пластмассовой оправе, внимательно вглядывалась в каждую фотографию найденного альбома выпуска 1994 года. Из глубины чёрно-белых фотоснимков далёкого беззаботного прошлого смотрели наивные глаза будущих врачей, учителей, военных, инженеров – отличников и хорошистов, добрых и дерзких, таких близких и уже таких далёких.
- Ну, узнаёте Станислава?- нетерпеливо спросила Катя, уже тянущаяся пальцем показать его фотографию. – Вот. Станислав Воскресенский, тот, про которого я вам говорила. Узнаёте? Он или нет?
- Ты знаешь, Катенька, очень похож, наверное, он. Но я не уверена, - тягуче и задумчиво протянула Вера Сергеевна. – Давай мы с тобой поужинаем, а я посижу, посмотрю повнимательней, подумаю. Тут ведь так просто и не скажешь. Воскресенского я вспоминаю. Тихий такой был мальчик, худенький,  личико маленькое, светящееся, фотография этого не передаёт. Кажется, в футбол играл, помню, что постоянно его отпрашивали с уроков на какие-то соревнования. А этот, что приходил,   не такой. Черты грубые, суровые, взгляд тяжёлый, угнетающий. Неужели жизнь могла так человека изменить?
- А другие Станиславы в нашей школе ещё учились?
- А кто его знает. Вот не помню. Были какие-то Славики, но полные имена разве сейчас восстановишь в памяти? Так а что за история у тебя была с ним?
- Была, у-ух, - кокетливо ухмыльнулась Катя, одной рукой поглаживая длинные чёрные волосы, другой – высокую грудь,  натягивающую короткое бирюзовое платье. - Записки мне писал, в любви признавался. А я ж уже тогда с Витькой Брехуновым шуры-муры крутила.
- И что дальше? – заинтриговалась Вера Сергеевна.
- А что. Отшила я его.
- Не нравился?
- Почему же. Нравился. Только с Витьком ему было не справиться, хиленький сильно. А я если б попыталась порвать с Брехуновым, то он бы ни мне, ни ему жизни не дал. Вот как-то так и сложилось. Мой же пивец тогда в школьном ансамбле пел. Так я этому Славику, смеясь,  так и сказала: «Научишься петь, как он, тогда посмотрим, может, и буду с тобой встречаться». Повеселила девок в классе.
- А он?
- А он и правда, говорят, пошёл к какому-то преподавателю по вокалу, занимался всерьёз. Хотел мне что-то доказать. Только не понимал, глупый, что всё сказанное было шуткой.
- Разве можно с влюблёнными так шутить?
- Молодые были, Вера Сергеевна, бестолковые. И время было другое. Сейчас бы меня тот Славик, наверное, послал куда подальше. А тогда – честь, слово, романтика. Он даже на музыкальный факультет поступил. Писал мне об этом в письме, адрес-то мой знал. А я не отвечала. Ну, поступил, твоё дело, мне-то что. Остался бы в городе, пытался бы ухаживать, может, и иначе бы всё у меня в жизни сложилось. Мы с Витькой по молодости часто ругались, то сходились, то разбегались. Были варианты и промежутки для нового романа, одним словом.
- В общем, вела ты себя, Катенька, как собака на сене, ни сама не брала, ни от себя не отпускала, - пошутила Вера Сергеевна.
- Можно и так сказать. Что теперь об этом вспоминать. Через несколько лет после этой истории Славик приехал к моим родителям, в военной форме, в армии, наверное, отслужил. Мы с Витьком уже сюда перебрались. Узнал адрес, явился, а я вот тут, под этими окнами во дворе, с коляской прогуливаюсь, Юлька только родилась. Славик издали посмотрел на меня, на коляску, грустный такой, красивый, чёрт, в форме, кивнул несмело, и быстро зашагал прочь. Мог бы и заговорить, не кусаюсь ведь.
- Могла бы и остановить, - заметила Вера Сергеевна.
- Могла, да не стала. А о чём говорить? Всё всем понятно.
- Жалеешь?
- Не знаю. Хороший он парень, да не мой. Слышала от кого-то, что он уехал в Москву, поступил в консерваторию. Представляете, он действительно решил стать певцом. Стал или нет – не знаю. Пути-дорожки разошлись. Вот и думаю, мог ли Славик сюда явиться в обносках?
- А родители его здесь?
- Умерли, отец  ещё в конце девяностых, а мама лет пять его пережила. Сейчас в их доме какие-то другие люди живут.
- Грустная история. Но ты меня ею прямо возбудила. Знаешь, что я ещё вспомнила? – подняла вверх указательный  палец Вера Сергеевна.- Вспомнила, что Станислав этот где-то тут неподалёку к какому-то однокласснику заходил. Это он мне успел сказать. Ну-ка, вспоминай, с кем он дружил?
- Ой, так сразу и не вспомнишь. Дайте я на фотографию посмотрю ещё раз, - Катя задумалась. – Часто его видела в школе в компании вот с этим, с Григорьевым Володей, и вот с этим, с Игорем Шимко. Григорьев, вы знаете, сейчас магазин держит, весь на понтах, через губу не переплюнет. А Шимко, слышала, что работает в соцзащите, что-то там типа гуманитарной помощью занимается. Точно вам говорю, подруга обращалась.
- Может, узнать, приходил ли к ним Славик Воскресенский? А если приходил, то наверняка что-то о себе рассказывал, номер телефона оставил. Смотри, что я подумала. Мог ведь Воскресенский в какую-то беду попасть, и приехал за помощью к своим друзьям – к бизнесмену или к чиновнику?
- Точно! Мог! Вы проницательный человек, Вера Сергеевна, скажу я вам. Давайте уже завтра этим займёмся. А сегодня сил нет, в больницу новых раненых привезли, работы невпроворот, ноги отваливаются, пора принимать горизонтальное положение. Ещё б воду эти мучители дали, в квартире лишних полведра нет. Вы там как-нибудь надавите на этого Вась-Вась, пусть даст команду качнуть водичку на наш дом, хоть нормальный запас сделаем.
- Хорошо, Катенька, отдыхай, а я поговорю, - вздохнула Вера Сергеевна, которая уже не единожды и слёзно и ультимативно обращалась к Рябоконю с вопросом отсутствия воды, но ответ у него всегда один: «Воды нет, и не ждите. Радуйтесь тому, что имеете по графику». А график – вода подаётся один раз в неделю на  два часа. Как тут жить? И ведь живут люди, у некоторых и этого нет. Вера Сергеевна заглянула в полупустой бак, увидев в мутном зеркале водного запаса своё измученное отражение: «Пора и мне на диван, и так целый день на ногах».

4.
Катя вернулась в пустую квартиру. Когда-то в ней жила хохотушка-бабушка, бывшая железнодорожница, оставившая скромное, полученное от государства наследство. Застывший в неподвижности аккуратно сделанный ремонт зала, меблированного советской стенкой фабрики «Луч». Кухня с современным гарнитуром, купленным за собранные Катей деньги от подработок на процедурах. Старый провалившийся диван, на котором несколько лет назад спала дочка Юля, а сейчас приходит перекантоваться после попоек и чужих женщин так называемый муж. За квадратом окна небрежно застеклённый балкон со слегка прогнившими  еловыми рамами, хранящий выставленные из квартиры ненужные вещи. Всё как у обычных людей, у которых не было ни серьёзного бизнеса, ни высоких должностей, ни богатых родственников.
Катя вошла в тесную спальню, рухнула на толстый матрас недавно купленной через Интернет одноместной кровати, и задумалась. Нет, совсем не о живущем своим параллельным обитанием загулявшем в очередной раз муже Викторе, с которым Катю уже практически ничего не связывало, кроме общего управления жилищной площадью и определённого взаимного желания раз и навсегда разъехаться в разные стороны. Задумалась  о том, что не всю правду рассказала Вере Сергеевне касательно истории со школьным ухажёром Станиславом Воскресенским. За годы соседствования со своей учительницей много сюда приходило учеников родной школы, да только неожиданная весть о возможном появлении Славика обнажила в душе Кати какую-то спавшую годами дремучую надежду.
Да конечно же это был он, Воскресенский, кто ещё мог придти? Училось в школе немало разных Славиков, да только за четверть века, сколько Катя живёт в бабушкином доме, ни один из них и нос не повернул в сторону кланяющегося земле приземистого подъезда и матово выкрашенной деревянной двери Веры Сергеевны. А Воскресенский сюда дорогу знал, да и  Минину  всегда награждал  только  положительными эпитами.
В тот самый год, когда Катя сдала выпускные экзамены, случился у неё с Виктором Брехуновым первый серьёзный разлад. Брехунов,  решил поступать на факультет физической культуры в педагогический, желая, чтобы в том же вузе училась и Катя.
«Если ты меня любишь, то должна быть рядом», - твёрдо убеждал он возлюбленную.
А Катя мечтала о медицинском университете. И не уступила – развернулась и поехала сдавать документы туда, куда у неё душа рвалась.
«Ну, и проваливай! – зловеще хохоча,  кричал на трамвайной остановке областного центра Брехунов.- Только знай, от меня ты всё равно никуда не уйдёшь! Это судьба твоя – либо быть со мной, либо ни с кем! А пока попробуй без меня, посмотрим, что получится».
Серьёзно  тогда девушка раскинула свои мысли. Если возлюбленный сейчас такие ультиматумы ей ставит, то что же будет дальше? Пожаловалась маме. А та жёстко в ответ: «Поступай, куда желаешь,  и никого не слушай! Никого не бойся! Мы с отцом тебя в обиду не дадим. Так этому Вите и передай!».
В медицинский Катю не приняли, чуть-чуть не добрала баллов. Пришлось со слезами отчаяния возвращаться домой. Весь мир, казалось, перевернулся кверху дном.  Посоветовавшись с родителями, решила идти работать санитаркой в больницу, а по вечерам учиться в местном медицинском училище. Там, в больнице, в списке поступивших пациентов случайно  увидела знакомую и нераспространённую в городе фамилию «Воскресенский К.Э.», поняла, что это отец Славика.
 Широкоплечий, не в пример сыну, крутогрудый  богатырь Константин Эдуардович Воскресенский  работал горным мастером на одной из шахт соседнего района. Ездить приходилось далеко, да ещё и сама шахта была с глубокими горизонтами и широкими полями. Накопленная усталость, нешуточный силикоз, нервные срывы  и годами нелеченные хронические болезни  в какой-то момент скосили мастера и уложили на больничную койку с сердечным приступом. Прибираясь в больничной палате, Катя сказала Константину Эдуардовичу, что знает его сына Славика, но была ошеломлена последовавшим ответом.
- Я тоже тебя знаю, Стас рассказывал и даже фотографию показывал. У него хороший вкус, жаль, что в ваших отношениях ничего не получилось. Однако здесь нет ни его, ни твоей вины.
Катя смутилась, но тёплый убаюкивающий голос Константина Эдуардовича успокоил её.  Оказалось, что Стасу, а именно так называл его отец, она нравилась с первого класса. Стас сочинял и посвящал ей стихи, которые прятал на вырванных из тетрадей листах под выдвижным ящиком письменного стола, украдкой рвал цветы на придомовой клумбе и носил их в почтовый ящик Кати. Действительно, мама часто вынимала из него букеты, приносила их в квартиру, ставила в вазу на круглом столе и, улыбаясь, говорила: «Везёт же тебе, Катька, а здесь хоть бы верблюжью колючку кто подарил на день рождения». Отец-выпивоха не баловал маму подарками и приятными сюрпризами, считая, что она и так, выйдя за него замуж, вытянула счастливый билет.
Как рассказал отец, Славик знал, что Катя не поступила в университет, что трудится в больнице санитаркой, знал и про ультиматум Виктора – «либо со мной, либо ни с кем». Катя стала часто забегать в палату к Константину Эдуардовичу, с особым усердием наводила порядок вокруг его кровати, меняла воду в графине на  тумбочке, до блеска натирала стаканы. Ей было приятно говорить на разные темы с этим огромным добрым мужчиной, который при определённых обстоятельствах мог бы стать и свёкром. Катя бессознательно даже представляла себя в роли невестки в доме Воскресенских. И фамилия их с неким княжеским ореолом ей очень нравилась, не то, что стать в замужестве Брехуновой.
Но Славик учился в областном центре, хоть и недалеко географически, но за семью горами психологически, сама ведь виновата, что ставила перед парнем барьеры. А он всё детство мечтал о ней, в конце концов, набрался смелости – написал записку, которую она, дурочка, на смех вслух прочитала одноклассницам. Он всего-то предлагал встретиться. Почему отказала? Зачем обсмеяла и опозорила? Боялась неадекватной реакции Витьки, он ведь и свои кулачищи мог в дело пустить. Да и сама ведь, считай, выставила условия торга – стань певцом – может, и буду с тобой встречаться. Тоже мне, нашлась царевна, за сердце которой королевичи на турнирах  бьются.
«Вот и поделом тебе, девица красная, - печально размышляла тогда Катя. – Славик кончит институт, устроится в филармонию, уедет с оркестром на гастроли, а ты так и будешь тут горшки за больными выносить и с Брехуновым отношения выяснять. Значит, судьба такая, наверное. Бабушка всегда говорила, что у каждого человека своя судьба,  и ничем её не перешибёшь».
Однажды, прибежав на работу, Катя не обнаружила в палате Константина Эдуардовича. Его койка была аккуратно заправлена свежим бельём, тумбочка пуста. Бурно общаясь накануне вечером, Константин Эдуардович тихо попросил: «Катя, пообещайте мне, что вы встретитесь и поговорите со Стасом. Я же вижу, что вы тоже немножко неравнодушны к нему. Просто поговорите, мало ли. Хорошо?»
Катя кивнула, закрыв глаза и ничего не ответив. После глубоких ночных раздумий ей почему-то очень захотелось пообещать Константину Эдуардовичу, что она обязательно найдёт время и возможность встретиться с её сыном, и что она сама этого страстно желает.
- Чего застыла, красавица? – спросил у опешившей перед пустой койкой Кати лысый беззубый дедок, сгорбившийся в углу больничной палаты над табуреткой с лекарствами.
- Скажите, а вот здесь мужчина лежал, его, наверное, выписали или перевели в другое отделение?- не узнавая себя, нервно спросила Катя.
- Ага. И выписали, и перевели. Выписали на тот свет, красавица, а перевели в патологоанатомическое отделение. Ночью тут дал чертей, всех врачей поднял, поспать никому не дали, - злобно прокряхтел дедок.
Ледяной комок застыл в горле у Кати. Как же так? Ещё вчера Константин Эдуардович с румянцем на лице бодро шутил и стыдливо огорчался, жизнерадостно смеялся и искренне грустил, и вот его нет. Бедный Славик…Катя решила, что обязательно пойдёт на похороны, и там поговорит со Стасом, выполнив так и не данное обещание его отцу. Она не знала, в качестве кого пойдёт и о чём будет этот разговор, да ещё в день похорон, но чувствовала, что нужна будет Славику, и понимала, что и он ей нужен. Узнав у патологоанатомов, когда родные будут забирать тело, Катя прибежала к бабушке. Почему-то только с ней, а не с матерью,  у девушки ладились откровенные разговоры о женских тайнах.
- Что я тебе скажу, деточка моя? – вздохнула бабушка, выслушав историю отношений внучки с Виктором и Стасом. – Мне с высоты прожитых лет и опыта кажется, что Стас не стал за тебя бороться. Подумаешь, любит. Любит – это значит упорно и страстно добивается ответных чувств у дамы, не обращая внимания ни на какие препятствия.  А он бросил тебя и уехал в свой институт. Да и что это за профессия такая – певец? Будет или по гастролям от тебя гулять,  или в ресторанах петь, да с пьяными девицами лёгкой доступности развлекаться. А Виктор – он надёжный, верный, настойчивый. На таких страна держится.  Вернётся в город, будет работать в школе физруком, не математик, конечно, но тоже неплохо. Всегда в движении, значит, не будет жаловаться на здоровье. А женщине, деточка моя, муж нужен здоровый, сильный, верный. Ты это потом сама поймёшь.
- Так а на похороны мне идти? Со Славиком как-то прояснить отношения? – умоляюще смотря бабушке в глаза, спрашивала Катя.
- А у вас разве были отношения? – артистически корча удивлённое лицо, вопрошала бабушка. - Ты сама их себе придумала. Да мало ли кто кому писал в юности записки, мало кто кому и где понравился. Думаешь, мне не нравились разные там мальчишки, даже мужчины? После войны вот этими ногами бегала с девчонками в лётную школу, где молодые офицеры, с орденами и медалями на кителях,  обучали будущих пилотов. Ничего, отбегала, когда твой дед пришёл с армии, сгрёб меня в охапку и сказал, точно как твой  Виктор, «никуда тебя не отпущу». Так что ты подумай, серьёзно покумекай. Не вижу никакого смысла идти на похороны. Кто он тебе, этот отец Стаса? Никто. А сам Стас? Тоже никто. Вот  и ответ на все твои вопросы.
Похороны Константина Эдуардовича выпали на субботний день. С самого утра Катя не могла решиться – идти или не идти. Сорвала четыре розы на клумбе, повязала черную ленту, села на скамейку под высокой вишней во дворе, и стала ждать хоть какого-то сигнала, подсказки от внешнего мира или внутреннего голоса. А подсказки не было. И к матери подниматься в квартиру не хотелось, слишком много вопросов та стала бы задавать, ответов на которые, в общем-то, и не было. Вдруг вдали из-за выстроенных в ряд угольных сараев появилась раскачивающаяся фигура Виктора Брехунова в спортивном костюме и с походной кожаной сумкой на плече.
- О, привет! – криво ухмыляясь и хитро прищуриваясь тёмными орлиными глазами, буркнул он. – А кого это ты тут ждёшь, да ещё с цветочками? Кто это тут моей девушке цветочки без меня дарит?
- Привет…Что не видишь, это похоронный букет? – глубоко вздыхая, проговорила Катя, никак не ожидавшая этой встречи. Хотя стоило ждать, по субботам Брехунов часто приезжал домой на выходные.
- Кто-то умер? Кто?- спросил он.
- Ты её не знаешь, - ответила Катя, мысленно похвалив себя за смекалку. Сказала бы, что букет приготовлен для мужчины, да ещё для отца Славика Воскресенского, точно было бы не избежать очередного вязкого и неприятного разговора  с Виктором. – Мамина знакомая умерла…
- А-а, ну, так иди, я не держу, вечерком тогда заскочу. Чем думаешь заниматься?
Соврать о том, что нужно идти на работу, Катя не могла, Виктор пришёл бы  в больницу, словно невзначай, и обязательно проверил.  Лихорадочно придумать на ходу какую-то другую причину отказа от встречи тоже не получалось.
- Ничем не занимаюсь, - ответила, - приходи…
*
За всю свою последующую жизнь  Славика Воскресенского Катя видела только один раз. Когда он через несколько лет приезжал на похороны матери. Кто-то из подруг на бегу шепнул об этом как обычную ничего не значащую  провинциальную новость. Шахтёрский город постепенно вымирал, сжимался, народ в поисках хлеба насущного разъезжался, поэтому вести о чьей-то смерти становились популярнее самых скандальных статей в местной прессе.   
В этот раз взволнованная Катя не спрашивала совета ни у кого, да и не оставалось уже тех, с кем можно было поделиться чем-то  сакральным – похоронила и бабушку, и сердечницу-маму, и окончательно спившегося и скончавшегося от цирроза отца. Давила на Катю та самая давнишняя распыленная временем  просьба Константина Эдуардовича Воскресенского – поговорить с его сыном. Толковать, спустя столько лет, особо было не о чем, но всё ж таки, совесть мучила, а память не отпускала.
Катя надела своё лучшее платье, самые модные туфли, сняла все украшения, смыла макияж, положила в сумочку косынку, в которой хоронила и поминала родителей,  и решила пройти мимо двора, где собиралась похоронная процессия. Просто увидеть Славика, встретиться взглядами словно случайно, а там как он решит. Если не разлюбил – позовёт, а забыл, так и не заметит. Приближаясь к дому Воскресенских, Катя издали узнала худощавую слегка вытянутую рюмкой фигуру Славика. Он стоял у подъезда, был в чёрном костюме, взгляд угасший и неподвижный. Рядом с ним стояла молодая женщина в чёрном платке, а сам он держал за ручку детскую коляску…
«Вот и поквитались мы с тобой, Станислав Константинович. Алаверды, - мыслью крикнула в себя Катя и, ускорив шаг,  не останавливаясь, свернула в проулок между домами. Потом резко остановилась из-за внезапно возникшей острой жгучей боли в левом подреберье, прижалась спиной к кирпичной стене и поняла, что не сможет не разрыдаться. Плакала так громко и слёзно, что проходящая с погребальным веночком незнакомая старушка остановилась, перекрестилась и сказала: «Плачь, внученька, плачь, хорошего человека провожаем, подруженьку мою Тоню, такую оплакать не грех, Бог да услышит, а там всем зачтётся».
 
5
В воскресенье у Кати выпал выходной. Она их не любила из-за того, что в квартире законсервировалась гнетущая пустота, запаса воды для стирки нет, компьютер как Виктор угробил, так к нему никто и не прикасался, все книги в домашней библиотеке перечитаны, телевизор сломан, родных в городе не осталось. Но этого воскресного утра Катя ждала как никогда, потому и ночь заглядывала в окно какая-то полная теплой интриги,  – надо было с Верой Сергеевной начинать розыск неожиданно объявившегося Славика, о существовании которого грешным делом позабыла. Всё существо Катерины неслышимо кричало, что это именно он самый, и что появился у дверей своей учительницы литературы не просто так. Наверняка хотел расспросить о житье-бытье своей первой любви, не могло быть просто по-другому.
С одной стороны Катерину распирала необъяснимая радость, с другой – колючая  тревога: что могло случиться со Стасом, ведь по имеющимся данным прошлых лет жил он в Москве, работал в каких-то концертных организациях, имел приличные доходы, был женат и воспитывал сына. Не могла поверить Катя в то, что скатился  Воскресенский по жизненной лестнице до самого дна и поменял сытые столичные хлеба на  рваные тряпки с тапочками в родных трущобах. Никто ещё из её покинувших ранее город знакомых обратно не вернулся.
  - Так, что мы с вами, Вера Сергеевна, имеем на данный момент? – командирским тоном многозначительно спросила Катя, буквально ворвавшись в квартиру соседки и кошкой нырнув в потёртое велюровое кресло. И сама же ответила на свой вопрос.- А имеем мы с вами следующее. Перед тем, как зайти к вам, Славик  побывал в гостях у своего одноклассника, которым может быть два человека. Это  Григорьев Володя и Игорь Шимко. Где живёт Шимко, я не знаю, но это и не важно. Мы его попробуем завтра вычислить на рабочем месте в управлении соцзащиты. Я с работы отпрошусь на пару часов, главное, чтобы вы на ногах были. Со мной он разговаривать вряд ли будет, целый начальник же, а вам наверняка не откажет. На сегодня остаётся Григорьев, насколько я помню, у него дом на улице Стахановской, вон там, за углом.
Катя поднялась с кресла, подтянула изящно сидящие на её фигуре джинсы, подошла к окну и показала пальцем направление.
- Да, да, я знаю, - несколько взволнованно и неуверенно, словно сомневаясь в успехе предпринимаемой операции, сказала Вера Сергеевна.- Я Григорьева часто вижу, когда в его продуктовый магазин хожу. Сейчас, правда, редко хожу, спасибо, что ты помогаешь. Не нравится мне этот Григорьев, весь какой-то он себе на уме. Даже не здоровается, только кивает, да так вальяжно и надменно, как барин перед крепостной.
- Что есть, то есть, - согласилась Катя.- Сама его недолюбливаю. Отсиделся где-то на Западэнщине весь четырнадцатый год, а потом явился, не запылился,  на всё готовенькое, когда у нас уже жизнь вернулась. Не люблю я этих понавозвращавшихся с той стороны.
- Ага, когда у нас ни пенсий, ни зарплат,  гуманитарка - и то не всем, так мне продукты в долг давал. Всё приговаривал, мол, для вас, Веря Сергеевна,  что угодно. А потом приношу ему долг, а он заявляет, бессовестный, что закупочные цены поднялись, поэтому платите по новым ценам, уже дороже.
- Вера Сергеевна, нам, в принципе, от него ничего сейчас не нужно, кроме информации о Славике. Пусть подавится всем тем, что на горе людском поднял. Давайте, пока он никуда на воскресный пикник не укатил, с утра пораньше его навестим. И вообще, вам двигаться нужно, больше двигаться, кровь гонять, и чтоб мышцы не атрофировались совсем.
Собирались недолго, Вера Сергеевна была уже почти готова. Осталось лишь взять в прихожей костыль, без которого ходить было невыносимо тяжело. Катя гадала, она точно знала - предприниматель Владимир Григорьев по обыкновению  воскресные дни тратил на активный отдых – шашлычок на природе, банька с друзьями или охота.  Машина стояла уже на улице,  сам Григорьев шумно копошился в распахнутом настежь  гараже.
- Доброго утра, Володя! – громко поздоровалась Вера Сергеевна. Из гаража показалось прищуривающееся луноподобное лицо с маленькими прижатыми к черепу ушами.
- И вам того же! Вера Сергеевна?- удивился Григорьев.
- Она самая, – улыбнулась учительница, - вопрос, Володя,  к тебе есть.
- Вы как прокурор, Вера Сергеевна. С вопросами сразу. Если вы по продуктам в долг, то давайте завтра в магазине встретимся, сегодня не хочу даже заморачиваться, - труся широким жирным животом и по-тюленьи переставляя расклешённые  ноги, Григорьев, наконец, полностью появился из темноты гаражного проёма.
- Упаси, Господь, с этим всё хорошо.
- Ну, мало ли. Русский мир – он такой – у кого густо, у кого пусто, - выражение лица Григорьева растеклось ехидной ухмылкой.
- Ты опять про политику начинаешь? Мы же договаривались, - сдвинув седые брови, возмутилась Вера Сергеевна. Был у неё с Григорьевым конфликт лет пять назад, когда он во время непринуждённой беседы о житье-бытье вдруг переключился на обвинения - и власти, и всех людей вокруг, из-за которых в четырнадцатом году началась война. И в их число попала и сама Вера Сергеевна, всегда выступавшая за восстановление порушенного Советского Отечества, за воссоединение русских земель и искусственно разделённого народа.
«Что вы всё со своим Союзом носитесь? Нет его и быть не должно, - говорил Григорьев.- И чем вас всех Украина не устраивала? Жили же нормально, так нет пошло-поехало, орали тут «Россия-Россия», вот и нажили на свою голову проблем».
«Не так уж мы и нормально жили, Володя, – парировала Вера Сергеевна. – Вот скажи на милость, что в нашем городе при Украине появилось из предприятий? Хотя бы какой-то мало-мальский заводик построила твоя Украина? Шахты, фабрики и советские заводы так на металлолом вырезала все, весь город оккупировали металлоприёмные площадки под крышами украинских прокуроров и министров. Да что там предприятия, Дворец культуры несчастный, школы и больницы не то, что построить, отремонтировать не могла. Ты посмотри, как город захирел за два десятилетия позорной украинской реальности».
«Так зато люди смогли бизнес открыть, свобода предпринимательства появилась, вон, гляньте, кафе, рестораны в городе новые», - не соглашался Григорьев.
«Да-да, только пивнушки и открылись при твоей Украине, больше ничего. Чтоб люди металл резали, сдавали олигархам, в их копанках батрачили,  а деньги пропивали, и опять же они шли в карманы богачам», - махнула рукой Вера Сергеевна.
«Ну, посмотрим, что ваша Россия откроет», - злобно прошипел Григорьев.
Этот разговор он запомнил, и при удобном случае хотел пустить в ход. Вот и случай представился, Вера Сергеевна снова с какой-то просьбой к нему явилась.
- Вы, Вера Сергеевна, видно, память короткую имеете, - продолжил ехидно ухмыляться Григорьев, отчего его жабьи уши ещё сильнее вдавились в сальные складки черепа. – А я вот помню всё, и с чего всё вот это начиналось, и к чему пришло. Вот мы теперь и Россия, все довольны? Всех устраивает, что цены выше московских, что нет ни банков, ни связи, ни дорог нормальных, что живём под обстрелами и пацанов хороним каждый день?
- У меня не память, Володя,  у меня зрение хорошее, всё вижу, откуда беда накатывается с самого майдана, а кто мира хочет, где правда, а где кривда, - грустно проговорила Вера Сергеевна.
- Правда, говорите? Правда – она как мяч в футболе, на чьей стороне мяч, тот правду и танцует.
- Это ты правду танцуешь, и Украина вместе с тобой. А правду истинную её постигают, несут в люди, хранят и защищают.  Спросить хочу, вот, если не нравится тебе здесь, среди нас, так чего ж там, на Западэнщине, не остался? Да и сейчас ещё не поздно собрать вещички, продать дом, благо, он теперь миллионы российских рублей стоит,  и махнуть туда, где лучше.
- Это, извините, не вам решать. Думаете, я такой уж и заукраинский? Ошибаетесь. Мне вообще все ваши разборки до лампочки, это не моя война. Если хотите знать, когда все тут причитали по поводу сожжённых второго мая одесситов, я в это время тупо в той же Одессе деньги делал, сдал оптом фургон яблок из Буковины и набрал тряпья для продажи здесь. Я вообще считаю, что пока лохи друг друга лупят, умным людям нужно зарабатывать. Лохи же заняты, они временно нам не мешают.
- Умная обезьяна на пальме сидит, пока львы дерутся?
- Да хоть бы и так. И мне, если честно, ваш, Вера Сергеевна, русский язык был бы совершенно без надобности, если бы покупатели говорили на немецком или испанском. Вот честно, от души говорю. Я, кстати, учу английский, и дети учат. Потому что валить отсюда надо. Но не сейчас. Как я и сказал, пока лохи дерутся…
- Слушай, ты, делец! – вдруг резко прикрикнула стоявшая за спиной Веры Сергеевны Катя.- Мы к тебе что, на ток-шоу пришли? Кончай уже своё дерьмо  наружу брызгать, и так тошно. Ведёшь себя как бабушка с семечками. Вопрос к тебе есть: Славик Воскресенский к тебе приходил вчера?
- Ох,  госпожа Прошина голос подала, ты бы на поворотах скорость сбавляла, - оскалился Григорьев, не ожидавший такого обращения к своей привыкшей ко всеобщему почтению персоне.
- Так приходил или нет, на вопрос ответь!? – не дала ему развить мысль Катя.
- А он тут разве? – переспросил Григорьев.
- Ясно, значит, не приходил. Идёмте, Вера Сергеевна, хватит слушать бредни этого чёрта, - скомандовала Катя.
- Ладно, не заговаривайся, Прошина!
- Я уже скоро тридцать лет как Брехунова, Володя!
- Да знаем мы, тут уже полгорода таких Брехуновых ходят, новых жён твоего Витеньки.
- Ну, и черноротый же ты, Григорьев.
- Какой есть. А насчёт Воскресенского сам бы хотел его повидать, таки дружбанили в школе. Но мы с ним стали не очень. Он как уехал тогда ещё в Москву, больше ни слуху, ни духу. Заезжал давно, пару раз. Привет, как дела, пока. Да и разные мы стали. О каком-то человеколюбии говорил, о высшей справедливости. Дзен что ли поймал?  Смешной.
- Да не смешнее тебя, Григорьев.
- Угу. Ну, привет Воскресенскому. Чего это он вас заинтересовал?
- Не твоё дело. Вали уже в свой гараж.
 Катя и Вера Сергеевна дружно, словно по команде, развернулись и зашагали прочь. Катя уверенно впереди, Вера Сергеевна, отставая и прихрамывая, сзади. Григорьев долго стоял ошарашенный посредине улицы Стахановской.
- Зачем ты так с ним, Катенька? Может, надо было как-нибудь тактичнее? – тяжело дыша и спотыкаясь через шаг, спросила Вера Сергеевна.
- Да с такими уродами только так и говорят, другого языка они не понимают. Была бы я мужиком, вообще по зубам  врезала, - митинговала Катя. И она действительно бы врезала, так как была неуёмно разгневана. У неё перед глазами в больнице каждый день кровь, боль и страдания солдат, а здесь сидит в засаде упырь притаившийся, ждёт своего часа, чтоб укусить.
Вернувшись домой, по уже сложившейся в последние месяцы традиции женщины расположились на кухне за чайной церемонией. Вспомнили, что  позавтракать тоже не успели. Катя, не обращая внимания на изучающий её следовательский взор Веры Сергеевны, похозяйничала в холодильнике, в столе и у плиты, сказала, что заканчиваются овощи и макароны, а остатки фабричных продолговатых брикетов, именуемых котлетами, выбросила в мусорное ведро.
- Я вам сто раз говорила,  это уже сто первый, что нельзя есть  полуфабрикаты, нельзя вам колбасы и  сосиски, непонятно из чего сделанные. У вас что позвонки, что суставы, что сосуды ни к чёрту, неужели не понимаете? – грозно выпалила Катя.
- Прекрати злиться, не к лицу тебе, - убаюкивающим голосом прошептала Вера Сергеевна. – Я не виновата, ты сама завелась с этим Григорьевым. А котлетки зря выбросила, мне ж хоть иногда надо что-то мясное есть. Вон, одни кости остались, нечем их и подпитать.
- Вы считаете, что в этих отходах производства может быть что-то мясное? Их котам давать нельзя, благо, что у вас и кота нет. Ну, вы меня просто поражаете! - подняла плечи Катя. – Хорошо, завтра куплю окорочков, супчика сварим на бульоне. Бульоны вам нужны. И желатин. И йогурты, если они нормальные.
- Пенсии не хватит, Кать.
- Окажу гуманитарную помощь. Кстати, наш Шимко – он ведь гуманитаркой занимается. Надо с ним поговорить.
- Ой, не надо, стыдно.
- Это вам стыдно, с вашим советским воспитанием. А моя молодость в девяностые прошла – грабь народное, воруй награбленное. Думаете, Игорь Николаевич там просто так в соцзащите сидит, белы рученьки потирает? Как бы ни так! Все они хороши.
- Нам, учителям всегда кажется, что мы воспитываем и выпускаем в жизнь самых честных, самых справедливых и искренних людей. Во всяком случае, хочется так считать. Но потом общество, быт и условия ломают хороших детей, и они становятся взрослыми подонками. Это правда.
- Как Григорьев?
- Давай не будем больше о нём. Вычеркни этот эпизод из киноленты своей жизни, как будто и не было ничего. Лучше расскажи, что там Виктор твой, где он, как он? А то всё мимоходом, да ни о чём.
- Что о нём говорить, Вера Сергеевна, - глубоко и протяжно вздохнула Катя. - Приходил неделю назад, весь грязный, вонючий, злой. Денег просил. Я не дала, распсиховался, орал, как бешеный. Говорю, давай разведёмся? А он в ответ, мол, тебе надо, ты и разводись. Его и так всё в жизни устраивает. Жизнь проходит, а покоя никакого…Скажите, а ваш Сергей Валентинович, дядя Серёжа, он ведь тоже любил выпить, да и с женщинами замечен  был, кажется. Как вы это всё переносили?
- Минин что ли? – засмеялась Вера Сергеевна, предавшись воспоминаниям.- А что с Минина было взять? Он человек простой был, шахтёр, любил пошутить, посмеяться, напористый такой. Потому и сошлись, что я сложных и угрюмых не любила. Сошлись характерами, потому и терпела. А насчёт женщин – врут люди, придумывают. Минин и любовница? Единственная его любовница была – это водка. Вот её он любил искренне и всю жизнь. Я, конечно, за ним с собакой не следила, некогда было, работала как проклятая.
- Вы и собака? У вас ведь когда-то была маленькая такая собачка. Смешно. Знаете, какое у вас прозвище в школе было?
- Знаю, Шапокляк. Дети как увидели меня в широкополой шляпе на прогулке с моей Сонькой, размером с крысу, так и прозвали. Ты чай пей, Кать, остывает. Как мы завтра к Шимко  выдвинемся?
- Я позвоню вам после обеда, с утра в понедельник, сами понимаете, день тяжёлый.

6
После обеда Катя заглянула к старшей медсестре, отпросилась на пару часов. Позвонила Вере Сергеевне, назначила встречу у входа в здание управления соцзащиты. Располагалось оно в расформированном ещё в девяностые годы детском садике. Почему-то подумалось, что ведь права Вера Сергеевна, когда  Григорьева отчитывала. Сколько детских садов было закрыто в городе за последние три десятка лет? Не счесть, проще вспомнить, сколько осталось действующих. Это значит, что детишек в городе становилось всё меньше и меньше, а, следовательно, и будущее его таяло в туманных горизонтах небытия. Что же открыли в пустующих помещениях для воспитания детей? Вот, целое управление соцзащиты, налоговую инспекцию, центр занятости, суд, церковь. Правда, ни защищённость людей, ни бюджет города, ни ликвидация безработицы, ни правосудие, ни духовность от этого никак не изменились в лучшую сторону.
С трудом таща за собой правую ногу, Вера Сергеевна уже издали поприветствовала Катю. Спросила, на месте ли Шимко? Катя ответила, что придётся идти в разведку боем. Седовласый охранник, морща загорелый выпуклый лоб, попросил паспорта.
- Скажите пожалуйста, я человек неосведомлённый, а от кого вы здесь здание охраняете, одни старики и инвалиды приходят же? – вдруг спросила Вера Сергеевна.
Охранник закрыл паспорта, пристальным  соколиным взором окинул посетительниц с ног до головы, и ответил:
- Я, между прочим, имею полномочия досмотреть вас. Вдруг вы гранату в сумке принесли.
- Гос-споди, какая граната? Где я её возьму?  – испугалась Вера Сергеевна.- Я к тому, что раньше такого никогда не было, все приходили по делам, свободно, спокойно.
- Раньше и войны не было. Идите, кабинет Шимко по коридору и направо, - махнул рукой охранник, слегка побагровев.
Подойдя к дверям с надписью «Шимко Игорь Николаевич», Катя оглянулась и шикнула:
- Ну, вы даёте! Это шутка такая была? Вы что, совсем не понимаете, что попадись какой придурок на месте этого мужика, мог бы вообще нас не пропустить?
- Ой, извини меня, пожалуйста, - запричитала Вера Сергеевна, вскинув руки к груди.- Просто спросила, раньше ведь действительно такого не было.
- Отстали вы от жизни, - Катя поправила платье, отбросила чёлку с глаз, осторожно открывая дверь, заглянула в кабинет. – Нам повезло, он сам, идите, да скорее же, проходите и без лишних там церемоний, сразу о Воскресенском.
Вера Сергеевна, забыв о хромоте, просочилась в узенький кабинет, где за большим, занимавшим почти треть помещения, столом сидел моложавый плотный мужчина в белой рубашке, с наголо выбритыми висками и короткой, слегка поседевшей, чёлкой. Взгляд его был крепко  пристёгнут к экрану мобильного телефона.
- Здравствуйте, Игорь Николаевич!- поздоровалась Вера Сергеевна, за ней прошла и Катя, тихонько пристроившись у двери в затемнённом углу кабинета. Шимко, не отрывая глаз от телефона, указал рукой на стул, что означало «присаживайтесь». На лице начальника сияла улыбка, можно было предположить, что у него прекрасное настроение.
- Одну секунду, - сказал он, - тут такое…
Женщины переглянулись, Шимко, стрельнув глазами,  увидел это  движение. Затем, словно что-то вспоминая, отвёл взгляд в сторону, по-обезьяньи нахмурился,  и тут же радостно вскочил со стула и развёл руки в стороны.
- Здравствуйте! – неуверенно сказала ещё раз Вера Сергеевна, поняв, что Шимко узнал её.
- Бог, ты мой! Какие люди! Вера Сергеевна! Тысячу извинений, за мою невнимательность. Тут такое, - Шимко резко махнул украшенной выпуклым бицепсом рукой, поправил аляповатый галстук. - Тут такое! Представляете, начальника моего задержали. Я уж думал, что всё, погорел Пал Иванович, и меня за собой потянет, я ж ему всё, что душе угодно подписывал. А оказалось, что приняли ещё за какие-то прошлые грехи, при Украине что ли проштрафился. Фух, вот это поворот. Пал Иванович же и меня на работу брал, а сегодня предложили повышение – идти на его место. Пал Иванович, оказывается,  всё, отработал. Тут такое, не расскажешь, а расскажешь, не поверите! Может, коньячку, Вера Сергеевна? За мою новую должность.
Вера Сергеевна посмотрела на скривившую лицо и выпятившую глаза Катю. Стало ясно, что Катя против предложения.
- Спасибо, Игорь Николаевич, поздравляю, но не нужно коньячку, мы по другому вопросу,-  сказала Вера Сергеевна.
- По поводу гуманитарки? Это можно, как раз сейчас есть на складах. А это ваша дочь? Похожа. Лицо знакомое, такое ощущение, что где-то по жизни пересекались, - Шимко оценивающим взглядом с явным интересом и в упор уставился на Катю.
- В школе учились, только я на год младше, - смущённо ответила та. – Мы как раз по этой теме, буквально один вопрос.
- Может, всё-таки по пять капель?- перебил Шимко.
- Не стоит,- отказалась Катя, Вера Сергеевна покорно кивнула. – Так вот, вы ведь в школе учились в одном классе со Стасом Воскресенским, и дружили с ним.
- Да, учились. Дружили. Вы ведь всё знаете. А в чём, собственно, интерес?
- Вы с ним не виделись на днях?
- На днях? Нет. Не виделись. Я вообще последние дни такой замороченный, что даже если бы Славка приехал, вряд ли нашёл время пересечься с ним. А он разве не в Москве? Хотя от кого-то слышал, что он где-то по Европе гастролировал. Пел где-то там. По телеку что ли показывали, но я не видел, врать не буду. Я б и сам где-нибудь в Европке сладенько пристроился, только кому мы там со своим горем нужны? Да и нет нужных связей. То ли дело дома, да?
Шимко, широко улыбаясь, откинулся в кожаном кресле, прогнувшись,  хрустнул позвонками, и снова напряжённо уставился в экран телефона. Кто-то часто слал ему сообщения.
- Да, дома лучше, конечно, - поддакнула Вера Сергеевна, но Шимко её не слышал. Он лихорадочно перебирая толстыми пальцами, набирал кому-то ответ.
- А случаем не знаете, с кем Стас ещё дружил, к кому из одноклассников он мог на днях зайти?- отвлекла его Катя.
- Так он здесь всё- таки? Что ж вы сразу не сказали? К кому мог зайти? Сложный вопрос, сразу и не сообразишь. А точно к однокласснику? Может, к однокласснице? Дело-то молодое, - пошутил Шимко.
- Нет, заходил к однокласснику. Он сам об этом сказал, - вставила фразу Вера Сергеевна.
- Кому сказал?
- Мне.
- Так вы виделись что ли? Не пойму я вас.
- Да, так и вышло, Игорь Николаевич, что зашёл на пять секунд, весь какой-то небритый, неопрятный, а мне некогда было его принять. Двумя фразами обменялись, и Слава ушёл. А я теперь, вот, ищу его, - занервничала Вера Сергеевна. – Ну, мало ли что человеку нужно было. Может, помощь нужна какая. Мы с Катей решили, что он или к Володе Григорьеву заходил или к вам.
- Не-е-ет, - протянул Шимко, - к Григорьеву вряд ли. Они после школы по-разному на жизнь смотреть стали. Это мне сам Славка и говорил, жаловался на Вовку. А ко мне, конечно, мог. Почему не зашёл? Странно. Друзья всё-таки. Выпили бы, как раз у меня коньячок хороший есть, крымский…
- Так вы никого вспомнить не можете, с кем он ещё дружил? – спросила Катя, замечая, что Шимко явно теряет интерес к разговору.
- Катя, да? Катя, а давайте с вами встретимся вечерком, поговорим, может, что и вспомню. Не против?- заискивающе проговорил Шимко.
- Занята, в больнице работаю. Если что – обращайтесь. Не дай, Бог, конечно, - выстрелила Катя.
- Ну, и на том спасибочки. Что-то ещё Вера Сергеевна? – Шимко повернулся к учительнице.
- Ой, нет, больше ничего. Спасибо вам, Игорь Николаевич, что приняли. Было приятно пообщаться. А мы с Катей пошли, всего вам доброго, - Вера Сергеевна, суетясь, поднялась со стула, взяла костыль, и направилась к двери. Катя за ней. Шимко снова откинулся в кресле, вдруг спросив:
- А сын ваш как? Где он сейчас?
Вера Сергеевна вздрогнула. Многие люди ей задавали этот вопрос, честного и внятного ответа на который не было уже давно. Что сказать Игорю Николаевичу? А ничего, просто нужно сделать вид, что не расслышала из-за старости и раскатистого шума в коридоре – дёрнула скрипучую дверь и, не оглядываясь,  перешагнула через порог.

7
- Вот такие пироги, милая моя Вера Сергеевна, что ж не везёт-то так в жизни? – грустно стонала за вечерним чаем на кухне Веры Сергеевны уставшая после рабочей смены Катя Брехунова, в девичестве Прошина.
- Да чего ж не везёт? Никто не умер, никто не заболел. Да, хотелось бы разыскать Славика, но не судьба, наверное, - успокаивала её Вера Сергеевна.- А что ты так расстроилась, а? Что-то ты, соседка,  мне явно не договариваешь. Смотрю, ты этого Славика больше меня хочешь разыскать.
- Хочу. И разыщу. А договаривать тут нечего, жизнь, может, хочу по-новому начать.  Я ведь почему-то уверена, что он не столько к вам приходил, сколько ко мне. Несите фотографии, будем думать, - выпалила Катя.
- Вот так поворот! Хорошо, если так.
На кухонном столе под железным советским абажуром снова положили фотографию выпуска 1994 года. Несколько минут Катя молча сканировала её глазами, концентрируя взор на каждом мальчишеском снимке. «Нет, этот вряд ли», «и этот тоже», «этот может», - шептали её губы.
- Смотрите, Вера Сергеевна, что я думаю, - подняв глаза и выпрямив спину, сказала Катя. – У них в классе училось тринадцать пацанов. Двоих отбрасываем, осталось одиннадцать. Шесть человек в городе нет, я это точно знаю, они как поступили в институты, так и не возвращались. Посмотрите, вот: Акименко, Валиев, Залевский, Кузнецов, Легур и  вот ещё Скорин. Правильно? – Вера Сергеевна задумчиво кивнула. - Осталось пять одноклассников: Борисов, Брежнев,  Рогов, Шипилин и Шевченко. Борисов работает врачом в ветеринарной больнице, и живёт где-то на выселках. Вряд ли к нему Славик ездил. Брежнев где-то здесь, вечно пьяный ошивается. Ну, тоже такой вариант, ранее судимый. Рогов, Шипилин и Шевченко не знаю где. Не видела их сто лет. Может, вы в курсе, посмотрите внимательно.
 Вера Сергеевна надела очки и принялась скрупулёзно рассматривать фотографии названных парней.
- Так, подожди, - вдруг что-то вспомнила она. - Ты говоришь, Брежнев вечно пьяный… Он же у меня месяц назад кран чинил в ванной комнате. Юра Брежнев, всё правильно, сантехник наш, муж на час, как его называют, мне и телефон его давали, где-то записан, поискать надо.
- Ну, вот, давайте с него и начнём. А вдруг?! Ищите телефон.
- Он ещё что-то мне рассказывал, что в институт не поступил, в футбол за завод играл, ездил куда-то на заработки, пытался дело организовать, прогорел, посадили его. А как вышел, так и живёт с шабашек – кто сколько даст. Он с меня ни копейки не взял, поллитру попросил, как при Союзе в ЖЭКе, представляешь, - Вера Сергеевна принесла на кухню фарфоровую вазу в виде синей рыбы с широко открытым ртом и вытряхнула её содержимое на стол. Это были многочисленные рецепты, визитки, квитанции и прочие бумажки. Среди них нашлась и та самая, с телефоном Юрия Брежнева. – Сейчас позвоню, меня, правда, предупреждали, что не всегда берёт, напивается.
Звонок Брежнев принял, причём с первого гудка, правда, Вера Сергеевна неожиданно растерялась, позабыв, что у него нужно спросить. С минуту она бессвязно бормотала какую-то околесицу по поводу хорошего ремонта крана в ванной комнате и о том, что она отлично помнит замечательного парня Юру Брежнева – гордость класса, капитана сборной команды школы по футболу. Катя не выдержала и аккуратно вытянула старый кнопочный телефон из рук учительницы.
- Юра, привет, это Катя Прошина, если помнишь. Впрочем, это не важно. Скажи, к тебе Слава Воскресенский на днях не заходил? Заходил? Правда? Слушай, а где ты сейчас? Переговорить нужно. Очень нужно. Срочно. Мы здесь, в квартире у Веры Сергеевны. Хоть сейчас заходи, если ты недалеко. Отлично, ждём, - лицо Кати засияло, словно июльское солнце в зените. – Представляете, я угадала, Воскресенский был у Брежнева. Ой, как я вас люблю, Вера Сергеевна! Так вы говорите, что он был капитаном по футболу? Вот всё и срослось – Славик  тоже играл в футбол, против него даже мой боксёр-Брехунов боялся выходить на поле, как вихрь, как ураган, говорит, был, не обвести, не остановить.
- Да, как мало мы знаем о тех детях, которых учим в школе,- задумалась Вера Сергеевна.
Ждали долго, томительно прошло около часа, выглядывали в окно, приоткрыли дверь. Но Брежнев упорно не шёл. Катя вышла во двор, прогулялась по меркнущей в вечерних сумерках пустынной улице. Либо что-то случилось, либо Юра забыл об обещании и снова принял лишнего. И спросить не у кого, где он живёт. Катя примерно помнила, ходила в детстве по его улице, состоящей из рассыпанных домино шахтёрских бараков на несколько семей. Но кто сейчас в такую  пору, когда уже брызнула светом молочная Луна, откроет калитку? Вечерами весь город запирал засовы, пережидал комендантский час,  и оживал лишь ранним утром.
- Нет его нигде, - вернувшись в квартиру, разочарованно сообщила Катя.
- Утро вечера мудреней. Завтра поищем, спросим адрес у людей, - сонно отозвалась из кухни Вера Сергеевна.- Я уже в горизонтальное положение хочу, Катенька, устала очень, спина ломит  невмоготу.
- Вы ложитесь, Вера Сергеевна, а я ещё покараулю.
Попрощавшись до утра, Катя вернулась во двор и присела на покосившуюся деревянную скамейку. Перед её глазами всплывали картинки безоблачной юности, осыпавшей жизнь светлыми надеждами и яркими мечтами. О чём они были, эти мечты, уже и не вспомнить в подробностях, только застывшие кадры, словно вырезанные квадратики из старинной киноплёнки. Во дворе уже много-много лет горела тусклая лампа, запитанная от подъездной электропроводки. Все прошлые годы вокруг этой лампы всегда роем кружили комары и мошкара, разбрасывая по двору  - по стенам сараев и на асфальтовом тротуаре - большие движущиеся тени. В детстве друзья пугали Катю этими тенями, говорили, что это духи умерших людей. А сейчас она разучилась бояться, война, боль, кровь, смерти сделали своё дело – зашлифовали  выступы души и отполировали до глади телесные тревоги. Вот и сейчас  к Кате сзади подкатила крупная тень, а у неё внутри ничего и не содрогнулось.
-   Паро…пардон,  - послышался хриплый голос из-за спины, - вы не меня ждёте?
Катя оглянулась и по сутулому силуэту с растрёпанными волосами узнала известного в районе выпивоху и шабашника-сантехника Юрия Брежнева.
- Ну, и где тебя носит, Юра, пунктуальный ты наш? Вера Сергеевна уже спит, ждали тебя весь вечер, ты же обещал…
- Мы уже на ты? Отлично! – Брежнев был прилично выпившим, пошатывался, но на ногах стоял крепко. – Я же сказал «пардон». Я много кого, чему, когда, везде и вообще обещаю, но я всегда, повторяю, всегда выполняю обещания. Но не всегда получается. Уж как-то так, если чего. У тебя выпить есть?
- Юра, ну, какой выпить? Времени сколько? – возмутилась Катя.
- Время? А что время? Теперь я весь твой, без остатка, до последней минуты. Минуты дня. Секунды ночи.
- Фу ты, ну, как мне с тобой разговаривать? Ты же лыком не вяжешь?
- Я-а-а? Пф, да я как огурец, ты меня просто никогда по-настоящему пьяным не видела. А ты на меня никогда и  не смотрела. Ты вообще никогда ни на кого не смотрела, кроме своего Брехунова. Ой… Даже Славку не замечала. А он так тебя любил, ой, как он тебя любил, бо-жеч-ки-и. Так выпить есть? А то перестану разговаривать, а есть о чём, между прочим.
Катя поняла, что никаких иных вариантов, кроме как пригласить пьяного Брежнева в свою квартиру и скормить ему припрятанные остатки водки для растирки, у неё не осталось.
- Идём, налью, - Катя встала и зашагала по направлению к подъезду, Брежнев послушно, громко спотыкаясь и чертыхаясь на ступенях,  потопал за ней.
- А где Брехунов? - подозрительно спросил Юра, ёрзая на кухонной табуретке, перед ним на столе - полная водки стограммовая рюмка, консервированная сельдь в жестяной банке, порезанные остатки варёной колбасы и хлеб дольками.
- Да какая тебе разница, где он. Пей, закусывай и рассказывай. Ты извини, что ничего другого предложить не могу, зашилась на работе и с Верой Сергеевной, лечу её понемногу, - оправдываясь, сказала Катя. – Ты давай-давай, пей и рассказывай.
- Не вопрос, за здравие Веры Сергеевны!  - Брежнев одним глотком опрокинул в себя водку, понюхал хлеб, наколол на вилку кусок сельди.- А ты будешь?
- Нет, я давно бросила, ещё в школе, - отшутилась Катя.
- О, как!? Так ты алкоголик со стажем? А я-то думал, что в нашей школе учились только прынцессы и графины, эти графини, о!.
- Ты говорить по делу будешь? Про приезд Воскресенского. Где он, что с ним, как он?
- Конечно, щас ещё выпью и начну.
Вторая стопка у Брежнева зашла хуже, прослезился, громко и раскатисто заскашлялся, поэтому ни он, ни Катя не услышали, как в квартиру тихо вошёл Виктор Брехунов…

8
- Вот так встречка! А что это мы в моей квартире делаем? Не понял! Жена, ты не объяснишь мужу, что эта морда делает на моей кухне, пьёт из моей рюмки? – рычащим голосом, от которого, казалось, содрогнулся весь подъезд прожевал слова слегка выпивший Брехунов. – А я-то думаю,  развод она захотела. А тут, оказывается, уже претендент на мази. О, как! Пока меня дома нет, ну!
- Витёк, тут… всё… не так… я щас поя-сню, - еле выговаривая слова, промычал Брежнев.
- Да с тобой, лошарик, мы после поговорим, жёстко поговорим, не здесь, чтоб сохранить частное имущество. А у меня вопрос к жене. Что-то она так холодно смотрит, как будто это не она мужиков домой водит, а я женщин…
Катя молчала. На её целованном божественной красотой, но хмуром лице застыло выражение полного безразличия к происходящему. Но это только снаружи, а внутри бешено кипел котёл страстей и страхов.  Вот так всегда: в самый неподходящий момент в квартире объявляется муж. Да ладно бы момент был тот самый, интимный и горячий, и муж честный, верный и уважаемый, а здесь просто удивительная нелепость, грозящая перерасти в драку, а чего хуже и в поножовщину. Брежнев хоть и явно меньше Брехунова  в габаритах, а тоже парень не лыком шит. Тюрьма его многому научила, и безнаказанно унижать он себя вряд ли позволит, хоть и пьян. Как же теперь вытянуть из Юры информацию о Воскресенском, да так, чтобы без настороженных ушей Брехунова?
- Я бы попросила обоих немного заткнуться и послушать меня!- вскрикнула Катя.- Виктор сядь вот сюда. Быстро сел! Иначе вызову милицию и скажу, что…Не знаю, что скажу, но вызову, успокою всех.
- У нас уже не милиция, а полиция, жена, - ехидно поправил Брехунов, вальяжно присаживаясь за стол.
- Да, - согласился уже изрядно раскрасневшийся и совершенно захмелевший Брежнев, - и никто в такое время не приедет, оно им не надо. Мы сами сейчас всё расставим по этим, как их, по точкам над «и». Правильно, Витёк?
- Помолчи! - рявкнул Брехунов.
- Да, помолчите оба, - продолжила оставшаяся стоять у газовой плиты между двумя мужчинами Катя. – Давайте откровенно: вы мне оба так дороги, что в петлю хочется, была бы моя воля, и дал бы Бог гранату, честное слово, взорвала бы и себя и вас обоих, чтобы и мир и воздух очистился. Но у меня дочь, её ещё надо на ноги поставить. И Веру Сергеевну досмотреть. Больше им некому помочь. Теперь  объясняю для типа ревнивого мужа: не валяй дурака, Витя, Брежнев здесь случайно, он шёл к Вере Сергеевне, но не дошёл по состоянию здоровья. Сам видишь. Или иначе, Вера Сергеевна по своему состоянию здоровья не дождалась. Поднимать её в ночь я не буду. Сейчас Юра допьёт водку и уйдёт, а лучше, чтобы вы ушли оба. Только без выяснения отношений. Выяснять, собственно,  нечего. Всем всё понятно?
- Не всем, Катенька!- раздался голос Веры Сергеевны из прихожей. Сонная, побледневшая, сгорбленная она вошла на кухню и окинула присутствующих знакомым всем с детства строгим учительским взглядом.- Разорались тут на весь подъезд, дверь не закрыли, спать не даёте. Так, Брехунов, встал и ушёл. Туда, где тебя ждут. Здесь тебя давно никто не ждёт. Брежнев и Прошина, попрошу пройти за мной в квартиру и помогите мне спуститься по ступеням, очень болит спина.
- Нормально так, в своей собственной квартире то «сесть», то «встать», то «ушёл». Как в армии, - возмущённо заворчал Брехунов.
- Откуда ты знаешь, как там, в армии, фронтовик? Ты там не был. И квартира эта не твоя, а моей бабушки, между прочим, - обиженным голосом жёстко отрезала Катя.
- Денег дашь? – опустив глаза,  умоляюще пробубнил Брехунов.
- Ты за этим и заявился? Пять сотен, чтоб отвалил, больше ни копейки, - сказала следующая за Верой Сергеевной Катя и выложила на стол из кошелька купюру соответствующего номинала. Другого шанса отделаться от назойливого мужа не было. Брежнев уже успел сунуть в карман широких спортивных брюк недопитую бутылку и первым выскочил из квартиры, по пути шепнув Брехунову: «Ну, ты понял теперь, что тут всё не так, как ты подумал?».
За окном светила полная Луна, трещали надоедливые сверчки. У Веры Сергеевны Брежнев наконец-то пришёл в себя и заговорил относительно внятно.
- Так, дорогие мои, вы про Славку Воскресенского. Да! - Брежнев задумался, мысленно подбирая правильные слова и исключая нецензурные. -  Был он у меня, кажись, позавчера. Не помню точно. У меня ж звонка нет, он зашёл так, а я выпимши был, спал. Открываю глаза, и узнать не мог. Он же великий человек. Прикиньте, к тебе звезда такая с небес сходит, а ты её узнать не можешь. Потому что он одет чёрт те во что, выглядит как бомжара конченный. Думаю, он или не он? Я ж бухой, в глазах двоится.  Улыбается, улыбка, вижу, вроде как,  его. Как на фотографиях и на видео, мы-то с ним давненько не виделись. Только переписывались иногда, в телефоне. Блин горелый! Какими судьбами? В общем, приехал наш Славка. Порадовал.
- Про звезду-то ты не договорил. Кто звезда, Воскресенский? – хрипло перебила Вера Сергеевна.
- А то вы не знаете. Кать, ну, ты скажи,- обратился Брежнев к Кате. Та пожала плечами, мол, ничего не знаю, рассказывай дальше. – Вы что, реально не в курсах? Странно. Славка ж он в Москве работал, потом в Прибалтике, а потом выучил немецкий и английский, у какого-то оперного американца учился в Гамбурге… Или Магдебурге…В общем, там, в Германии. В мюзиклах европейских снимался, в опере пел, с какими-то британскими рок-группами записывался. Да-а. А вы не знали?  Я в Интернете всё про него читал, там фотографии есть, наш Славка и Клаус Майне, наш Славка и Пол Маккартни, Славка, то в Риме, то в Вене, то в Париже, в таких театрах шикарных, на сцене, в костюмах дорогих. А голос у него – ваще бомба. Да вы сами посмотрите, послушайте, что я вам рассказываю, Интернет есть?
- Интернета нет, - ответила Вера Сергеевна.- Так а что случилось-то? Почему он здесь?
- Жаль, что нет Интернета. Жаль. Там интервью со Славкой было, почему он уехал из Германии. Вы не читали? – круглыми наивными глазами смотря на женщин, спросил Брежнев. – А, ну, да, вижу, что не читали. Заели его там эти фрицы. У него ж паспорт русский. Что-то там  стали требовать, чтобы он осудил свою Родину за то, что она нацистов начала лупить, что врезали этим бандеровцам по зубам. А он же вашего воспитания, Вера Сергеевна. Он ведь  «Войну и мир» читал, как вы требовали, всё понимал, анализировал,  Симонова читал «Живые и мёртвые», Бондарева «Горячий снег», эту, как её «Блокаду», забыл автора. Фильмы военные смотрел все подряд. Он и мне советовал, что почитать и посмотреть. Можете гордиться мной, Вера Сергеевна, ваш труд был не напрасен, Юрка Брежнев, футболист и разгильдяй, сейчас самый читающий человек в городе. Сто процентов, поверьте на слово. Благодаря вам и Воскресенскому.  Славка такой патриот был, что не дай, Бог. И сын Олег весь в него пошёл. Сын первый добровольцем записался на фронт, ещё в прошлом году. А как погиб сынок, так Славка наш из той Германии приехал, развёлся со своей  женой московской и пошёл в военкомат. Представляете, отец за сына? Звезда европейской сцены! Сильный он мужик.
- Так он воевал? – взволнованно спросила Вера Сергеевна.
- Ну, я ж и говорю, отец за сына. Мстить поехал фрицам недобитым. В том месяце его ранило, сильно ранило, руку собрали, а осколок под сердцем доставать не рискнули. Он откуда-то сбоку, из-под мышки зашёл. Ему в республиканской больнице сказали, чтоб отлежался, и в Москву, на повторную операцию. Да он особо ничего не хотел рассказывать. Так, в общем, да в целом. А потом чуток выпил со мной, пригубил, а сколько ему надо-то, и разговорился. Сказал, что из больницы ему строго-настрого выходить было запрещено. Вообще ходить нельзя, осколок же у сердца. А он у кого-то старые шмотки выпросил, его-то форму на лоскуты порезали, когда осколки доставали и руку клеили, взял и ко мне приехал. Представляете? Ко мне, не к кому-то! Хороший он мужик, настоящий друг. Денег дал на компьютер, теперь я …
- А сейчас он где? – перебила Вера Сергеевна.
- Как где? Я думал, вы всё знаете. Он от меня к вам собирался зайти. Я ему всё чётко обрисовал, про вашу жизнь, про болезнь, вы же мне, помните, рассказывали? Ну, вот. А ещё за Катерину спрашивал. Ну, мы с тобой, Катя, как-то не общались, стеснительно мне. Я ему ничего и не сказал. Думал, что зайдёт, сами поговорите. Это уже не тот Славка, который боялся с тобой взглядом встретиться, глаза всегда опускал. Жаль, что он к вам не зашёл. Вы бы сами удивились, какой это титан. Ух! Человек! Человечище! Странно, что не зашёл, собирался. Значит, что-то случилось. Или передумал.
- Юра,  а с женой он точно развёлся?- тихо и смущённо спросила Катя, положив руку на плечо Веры Сергеевны, которая уже гулко набрала в лёгкие воздух и собиралась признаваться Юре, что это не Славик не пришёл, а она его не приняла.
- Да он с женой уже давно не жил, - ответил Брежнев. - Мы ж переписывались несколько лет...Так что, Катерина, у тебя есть шанс. Жаль, что я не Славка. А этого Брехунова бросай. Нехороший он дядька. Я в людях разбираюсь, сразу его прочитал как передовицу в газете… Уважаемые, вы не будете против, если я допью вот эту бутылочку, - Брежнев согнулся и выставил на стол недопитую водку. – Ну, не оставлять же на завтра.
- Да пей уже, - недобро ухмыльнулась Вера Сергеевна и протянула Юре фарфоровую чашку, - но лучше бросай это дело.
- А вот завтра и брошу. Я в Интернете нашёл такие методики, что никакая наркоклиника и рядом не стояла. Не переживайте, допиваю и ухожу, уже полночь, у меня завтра утром клиенты. Ждут. Буду ванну устанавливать.
- Юра, а свой номер телефона Славик не оставил? – как бы невзначай поинтересовалась возбуждённая разговором Катя, ей уже в эту ночь захотелось позвонить и услышать голос Стаса.
- А какой телефон в окопах? Рация разве. Не оставил. Да и кому ему звонить, скажите, кроме как в колокола церковные? Чтоб война эта скорей закончилась, чтоб победа пришла в наши дома. Ну, за неё, за победу! - Брежнев залпом выпил остаток водки и, шатаясь, вышел из-за стола. – Думаю, что если не в комендатуре, то Славка в больнице, спешите, пока не увезли в Москву. Будьте здоровы! Кланяюсь!
 
9
Рано утром, не теряя ни минуты, Катя позвонила старшей медсестре и помчалась в больницу писать заявление на отгул за свой счёт. Вере Сергеевне приказала готовиться к поездке в республиканскую больницу. Ехать автобусом больше часа, тяжело, но Катя заблаговременно сделала соседке все необходимые уколы, чтобы выдержала день на ногах.
В приёмной у директора за столом сидела секретарша Ира, худощавая безликая девушка лет двадцати. Поздоровавшись, Катя открыла папку входящей документации, забросила в неё заявление, почти по слогам и с ударениями сказав Ире:
- Передай главному, что в отделении вопрос согласован.
- Хорошо, - ответила Ира, - подожди, не убегай, ты как раз кстати зашла. Здесь письмо тебе пришло. Это запрещено, конечно, использовать официальный ящик больницы для личной переписки, но я не стала удалять.
- Письмо мне? Странно. От кого это? Хорошее хоть?
- Было бы хорошее, я бы тебя танцевать заставила. По-моему, не очень. Вот, «Брехуновой Е. А.», это тебе. Садись, читай быстро, и я сразу удалю, чтоб не влетело, - Ира встала со стула, уступив своё место Кате.
На мониторе рабочего компьютера висел короткий текст, набранный  мелким шрифтом:
«Брехуновой Е.А.
Катя, здравствуй!
Это Татьяна Минина. Передай свекрови, что Саши больше нет. Его мобилизовали в ВСУ, был миномётчиком, зимой он пропал без вести где-то под  Бахмутом. Я сделала всё, что могла. Думаю, что руководство скрывает от меня информацию о месте захоронения, чтобы не платить. Пусть свекровь простит, что не уберегла Сашу. Извини, что написала сюда, другой связи с вами нет».
У Кати кольнуло сердце и запершило в горле. С минуту она сидела в неподвижности, побелевшая и остолбеневшая. Как сказать о смерти единственного сына Вере Сергеевне? Вот ведь как бывает, чего человек боится в жизни, то с ним часто и происходит. А Вера Сергеевна, смелая, волевая и мудрая женщина, пожалуй, только этого и боялась.
- Что, Кать? Погиб кто-то? Кто? – сморщив лоб и надув и без того плотные губы, спросила Ира.
- Ой, Ирочка, ты его всё равно не знаешь. Сын соседки моей, - горько выдохнула Катя.
- А как погиб, где?
- Плохо погиб. Там, где ему не надо было быть. Совсем не надо было. Ира, у меня к тебе просьба: удали письмо с концами, со всеми этими куками и прочими прибамбасами, и давай с тобой договоримся, что ты его никогда не получала, а я его не читала. Кто бы у тебя чего ни спрашивал. Хорошо?
- Конечно, Катя, если это нужно.
- Очень нужно. По-другому просто нельзя. Нельзя, понимаешь?
Катя, хлопнув лакированной дубовой дверью, помчалась на автостанцию, где её должна была дожидаться Вера Сергеевна. Ломая внутреннее сопротивление, Катя решила не говорить ей о смерти Саши. Незачем ей знать об этом. Пусть будет так, словно письмо с той стороны линии фронта просто не дошло. Не сработала цифровая электроника, где-то произошёл сбой на линии, сообщение попало в папку «спам». Такое может ведь быть? Может! Не в том состоянии Вера Сергеевна, чтобы свои последние годы доживать в горе, скорби и отчаянии. Надеждой на встречу, пусть на нескорую и холодную, на победу, примирение и единение, но всё же жить легче. Вера Сергеевна заслужила, как минимум, такую старость, не лишённую любви и светлых чаяний.
Ехали в больницу молча, чужие люди, но волей судьбы почти породнившиеся. Каждый думал о чём-то своём. В открытые окна врывался лёгкий майский ветер, воздух сытно пах плавленым асфальтом. С обочин над крышей автобуса нависали громоздкие, давно не стриженные ветки изумрудных ясеней и клёнов, а вдали виднелись вцепившиеся  в белену облаков чёрные зубы дремучих терриконов. Подъезжая к сложенному из кирпича и обвязанному плиткой девятиэтажному зданию республиканской больницы, Катя вдруг спросила:
- Вера Сергеевна, а вы в детстве никогда не задумывались о самоубийстве?  Не посещали вас такие мысли?
- Что это тебя на такие вопросы прорвало? – фыркнула Вера Сергеевна.
- Ну, а всё же?
- Меня нет, я в другое время жила. Некогда было ковыряться в своих мозгах и искать в них червоточины. А что? У тебя суицидальные настроения появились что ли?
 - А я много раз хотела. Когда учителя в школе ругали, когда с Брехуновым разбегались, когда маму хоронила, когда Брехунов первый раз загулял. Было такое. Казалось, что вот я вам всем покажу, всем докажу: вы не можете переступить через страх смерти, а я смогла. Вы не можете избавиться от проблем, а я легко это сделала.  И буду лежать такая вся красивая и гордая в гробу, а вы будете рыдать над моим телом, а потом приносить мне цветы на могилу.  Да, было. А потом прошли годы, и подумалось, Господи, откуда только такие мысли берутся? Да если бы я наложила на себя руки, скольких бы приятных и счастливых моментов жизни себя лишила. Воистину стоящих того, чтобы жить. И вот сейчас у меня именно такой момент. А у вас?
- А у меня по-другому. Молодость прошла, старость пришла. А о чём старики думают? О смерти. Только не о бабушке с косой, нет, о другой смерти, которая является концом жизненных мучений и началом нового чудесного путешествия души. Вот и хочется, чтобы душа в этой земной жизни никаких неоплаченных долгов не оставила.
- Я до этих мыслей ещё не дожила, но хотелось бы вас понять…
На входе в больницу стояли двое широкоплечих военных с автоматами. Женщины решили подойти к ним и спросить, где лечатся солдаты, здание большое, за день не обойти. Военные настороженно проверили паспорта, показали направление, куда через вестибюль идти в хирургическое отделение. У дверей в хирургию за заваленным одноразовыми шприцами белым столом сидела дежурная медсестра.
- Девушка, извините нас, пожалуйста, как узнать, здесь ли проходит курс лечения раненый солдат Воскресенский Станислав Константинович? – тихо, как и принято говорить в больницах, спросила Катя.
- Наденьте бахилы и пройдите к заведующему, вся информация через него, это  по коридору в конце налево, - ответила дежурная.
У заведующего перед кабинетом очередь. Молодые парни с оторванными конечностями, на инвалидных колясках, на костылях и протезах, весёлые и подавленные, говорливые и молчащие. Ждать пришлось долго, военных заведующий принимал без очереди, всё это время Вера Сергеевна и Катя слушали разговоры солдат, все они были о боях и фронтовых передрягах в Артёмовске и под Лисичанском, в Счастье и Станице-Луганской, в Сватово и  Кременских лесах. Дело близилось к концу рабочего дня, заведующий то уходил, то возвращался обратно. Наконец, очередь закончилась, и можно было войти в кабинет.
- Вы напрасно столько ждали, я сегодня уже закончил приём, приходите завтра, - вставая из-за стола и сбрасывая с узких плеч белый халат, сказал, не поднимая глаз, седовласый  врач.
- Как закончили? Мы же издалека ехали, почти целый день у вас в коридоре просидели, - застонала Вера Сергеевна.
- А что у вас вообще? Жалобы? - строго и быстро спросил заведующий.
 - Нет, мы ищем человека – Воскресенского Станислава Константиновича, нам сказали, он у вас лечится, - выпалила, не теряя ни секунды Катя.
Врач окинул женщин сверлящим слегка удивлённым взглядом, снова присел на стул, неторопливо спросил:
- Воскресенского? А вы, собственно, кто ему?
- Мы? Да как вам сказать? Тут немного пояснить надо, – торопливо защебетала Вера Сергеевна.
- Да как есть, так и говорите, чего уж.
- Я его школьная учительница, а это со мной…
- …Вижу, что дочь, похожи очень. Ну, слава Богу, хоть кто-то нашёлся. Что я вам могу сказать? - вздохнул доктор.- Давайте я вас лучше отведу к его командиру, он вам всё расскажет. Если он ещё здесь, конечно.
Заведующий провёл женщин по коридору отделения  и велел ждать около ординаторской, сам вошёл внутрь. Через пять минут из кабинета вышли два мужчины – сам врач и  крупного телосложения небритый офицер в обтягивающем камуфляже. На вид ему было около сорока лет.
- Здравствуйте! – стремительно отчеканил военный.- Вы, должно быть, учительница Минина Вера Сергеевна, я не ошибся? На ловца и зверь бежит, хорошо, что не пришлось вас разыскивать. Просто какое-то чудо. Только из вашего города вернулся, но не смог заскочить к вам, сгораю.  Давайте присядем, вот здесь,  – все, кроме неслышно отошедшего к коллегам доктора, сели на мягкие кушетки у бетонной крашеной голубым цветом стены в коридоре. -  В общем, гордитесь, Вера Сергеевна, у вас был хороший ученик, но мы люди военные, у нас не принято сентиментальничать и разводить слёзы, Певец умер три дня назад. В тот день, как он сбежал из больницы. Да, Певец – это позывной рядового Воскресенского, если вы не знали. Побег из больницы это был, пожалуй, единственный его залёт, стоивший, к сожалению, жизни. Извините, что вот так сразу сообщаю вам сию печальную новость. Сегодня похоронил его, у вас в городе на солдатском кладбище.
- Ой, беда! – ахнула Вера Сергеевна, тяжело и быстро глотая воздух.
- Вам плохо? – вскочила Катя, одной ладонью вытирая выступившие на глазах слёзы, другой хватая за руку учительницу.
- Нет, нет, сейчас пройдёт, - простонала Вера Сергеевна.
- Может, доктора позвать? – спросил офицер.
- Да вот он доктор, чего его звать, - теряя голос, прохрипела Вера Сергеевна и закрыла лицо руками. – Давайте помолчим немного. Чуть-чуть. Хорошо?
Катя отвела взор в больничное окно, набухшей позолотой сверкал растекающийся во все стороны безмолвный горизонт, за которым простирались бескрайние донбасские степи и лесистые холмы. Жизнь там мерно тикала, словно стрелка метронома, ведущая ритм весёлого оркестра, а здесь всё остановилось, замерло в  каком-то апокалипсическом крике, который рвался из груди, но не мог найти выхода. Весь необъятный многоликий мир в мгновение сжался до переделов ничего не понимающего собственного тела, готового взорваться в душераздирающем вопросе: «Почему?!». Вот и всё, закончилась так и не начавшаяся  история любви Станислава Воскресенского и Екатерины Прошиной, бездарно растратившей свою молодость на жизнь с человеком, которого, наверное, даже и не любила. На улице жара, а морозно-то как, руки млеют от холода, зубы стучат!
В сознании, словно бумажные кораблики по журчащему ручью, проплывали картинки шёлкового прошлого. Девчонки из класса, смеющиеся над шуткой Кати, когда она повелительно и гордо приказала Славику стать певцом, печальные и полные надежды взгляды Стаса, смотревшие на Катю отовсюду и сопровождавшие постоянно и везде, где бы ни пересекались их тропинки,  щедрые рассказы Константина Эдуардовича, обещание которому так и просыпалось даром в жизненную пустоту.
- Ну, чем я могу вас успокоить, уважаемые? – съёжившись проговорил офицер.- Может, попросить чайку или кофейку у медсестёр?
- Как вас зовут, молодой человек? - немного облегчённо спросила Вера Сергеевна.
- Капитан Шмелёв, можно Саша, - представился военный.
- Имя запомню, сын мой тоже Саша, - опустила глаза Вера Сергеевна, в этот момент Катя вышла из состояния тяжёлого забытья, но, как и решила, ничего не сказала по поводу смерти Саши Минина под Бахмутом: «Достаточно Вере Сергеевне и этих переживаний».
- Да и фамилия у меня простая, запомните, позывной Шмель, меня и в школе так называли. Но я человек маленький, а Певец – это был гигант, я вам говорю как его командир. Вы должны знать, что Певец – просто человек с большой буквы. – Шмелёв перевёл дыхание, три раза широко перекрестился. – Царство небесное новопреставленному… Сына он похоронил. Сын ещё в прошлом году в плен к укропам попал. После трёх месяцев пыток их с другим пленным товарищем пустили на минное поле.  Сын погиб, а тот другой проскочил к нашим, он всё и рассказал Певцу, когда тот его разыскал. А так бы ничего не знал. Добровольцем он пошёл воевать, за сына мстить. Он был самым старым у меня в подразделении, но самым, как бы это сказать, безбашенным что ли, как будто бессмертным. После Светлодарска брал Зайцево, Опытное, под Артёмовском косил укроп, да так, что костей найти не могли. Не жалел ни себя, ни врага. Это вам от меня краткая характеристика бойца, героя. Буду ходатайствовать о награде, посмертно.  Что бы вам ещё рассказать?
- Артёмовск это же Бахмут по-ихнему, да? – поинтересовалась Катя.
- Да, Бахмут, - улыбнулся Шмелёв, - а вы телевизор что ли не смотрите?
- Нет, не смотрим. И кто там кого больше бил? Они наших или мы их?
- Да мясорубка это была. Сейчас и не скажешь.
  - А как его ранили, Славика? – спросила Вера Сергеевна.
- Мина прилетела. Попали под миномётный шквал, все отошли, а одного молодого бойца, совсем мальчишку,  в ногу ранило. Певец заметил, вернулся за ним, тянул на себе пару километров, наверное. И всё-таки и его достала своя мина, он раненого бойца, считай, от её разлёта и прикрыл. И заработал себе осколочек под самым сердцем. Доктора говорили, что совсем рядом с сосудами поселился, что нельзя лишнего движения было сделать. Не послушал их Певец. Да ещё и додумался по друзьям кататься. Может, уже что-то чувствовал, не знаю. Он вообще был очень чувствительным, людей насквозь видел, стены как рентген просвечивал, безошибочно выбирал маршрут движения. Эх, печаль … Искали мы его в субботу  весь день,  привезли на скорой вечером уже всего белого, врачи сказали внутреннее кровотечение открылось. Я ж тут рядом в палате лежал, поэтому успел перед операцией поговорить, за руку его держал.
Капитан Шмелёв, сдерживая нахлынувшие скудные слёзы,  отвернулся к стене. Ни Катя, ни Вера Сергеевна слёз не сдерживали.
- Саша, скажите, почему люди на Украине такие злые стали? Что мы им сделали, что надо было идти на нас войной и убивать?
- Деньги им платят за убийства, и деньги немалые. Ни на каких заработках в той чёртовой Европе такого не заплатят. Вот и лезут на нас как вурдалаки за американский интерес, - задумчиво, не выражая никаких эмоций, словно читал научную лекцию, проговорил Шмелёв. -  А почему злые стали? Вы как учитель, наверное, должны лучше меня знать.
- Наверное, по той же причине: деньги вкладывают в обман, в раздор и лживое воспитание, - продолжила логическую цепочку Вера Сергеевна.
-  Наверное, так. Хотя…Случилась у нас однажды история. Сидим в окопах, боекомплект на нуле, а укры рядом, через сто метров, кроют нас из стрелковки, не дают головы поднять. И сами не дёргаются, и нам не дают. Кто-то из наших бойцов перед этим в брошенном доме похозяйничал, подобрал там старенький баян. И что бы вы думали? Взял Певец этот баян, развернул на все меха и запел. Певец же этот, как его, мульти…инструменталист, вот. И вы представьте,  заглохли укры. Слушали. Только Певец замолкал, делали один выстрел вверх, мол, пой ещё. И Певец пел, долго, до темноты. Значит, не всё человеческое в них уничтожено. Или не во всех. И это, я бы так сказал, несколько обнадёживает в этой войне.
-Да-а, - задумчиво протянула Вера Сергеевна, - баян-то хоть на место вернули?
- Да нет уже этого места, одна труба дымоходная осталась. Тут вот ещё что, главное чуть не забыл, засуетился Шмелёв и сунул руку в карман на груди. -  Перед операцией, Вера Сергеевна, в ходе которой Певец умер, он  дал мне ваш адрес и строго-настрого приказал передать вам вот этот свёрточек. Он вам его хотел отдать в субботу, ещё живым был, но, видно, уже плохо ему было, не получилось зайти. Здесь банковская карточка и пароль к ней. Снимите, это вам на лечение. Певец приказал, я исполняю его  волю.
- Да как же это? – замахала руками Вера Сергеевна. – У него жена есть, я не возьму, что вы!
- Берите-берите, там вам с лихвой должно на всё хватить, - Шмелёв  втиснул свёрток в руку Веры Сергеевны.-  А с женой он давно развёлся, ей и так квартира в Москве досталась. Так что всё справедливо. Звонили ей,  она отказалась не то, что  хоронить, но даже на кладбище приехать. Похоронили  сами, там, где он и велел, место захоронения по фамилии у смотрителя кладбища спросите, он хороший мужик, подскажет. В целом всё, у меня дела, вчера после ранения выписали, собираюсь в расположение. Извините, если что не так. И обязательно лечитесь! После победы приеду на могилку Певца,  зайду, проверю, адрес у меня ваш есть, помните это! До свидания!
 Шмелёв двумя жилистыми руками пожал тонкие кисти Кати и Веры Сергеевны и, не успев дождаться ответного «до свидания»,  громко зашагал по выложенному плиткой коридору отделения. Потом неожиданно развернулся и крикнул издали:
- Там в свёртке ещё адрес кошачьего приюта. Певец в Светлодарске  котика бездомного и раненого подобрал. Вылечил, откормил его, а потом отвёз в приют, оплатил содержание и хотел после войны забрать. Рыжий такой, красивый. Может, вы себе его возьмёте? Я не могу, у меня дома в Воронеже два своих кота и кошка…

10
Рыжий кот, свесив громадные мохнатые лапы с подоконника, внимательно наблюдал за бегающей по стеклу мухой на окне кухни Веры Сергеевны. Рядом в глиняном горшке торчали обломанные боковые стебли алоэ, оставался целым только центральный. Но ещё один лихой прыжок кота, и многострадальный цветок прикажет долго жить.
- Да пусть ломает, - улыбаясь Кате, ласково сказала Вера Сергеевна. – Что толку с того цветка, всё равно воды нет полить его нормально, и Василий Васильевич молчит как рыба. Ну, что это такое творится-то, когда такое было - без воды жить?
Катя мечтательно смотрела на Рыжика. Сегодня сорок дней, как Славика нет, сорок дней, как он был здесь, в этом доме, в этом подъезде, в который никогда в своей жизни не заходил, потому что стеснялся, боялся навредить Катиной семейной идиллии. Зашёл один раз, первый и последний, после чего ушёл в вечность. Ушёл не как оперный вокалист Станислав Воскресенский, объехавший всю Россию и Европу, а как русский герой  с позывным Певец. А идиллии-то у Кати и не было…
Вот, сейчас, сидят они с Верой Сергеевной, заменившей Кате и мать, и лучшую подругу, и ждут Юру Брежнева, а Юра, как всегда, непунктуален. Опять, небось, встретил какого-нибудь дружка,  и на ходу, закусывая дикими яблоками, которые растут на каждом углу, выполняет свою норму приёма спиртного в сутки. Как он обычно шутил. Но нет, вот и Юра, трезвый, румяный, опрятно одетый в чистые новые джинсы и чёрную футболку с надписью «СССР», элегантно заходит в квартиру, что крайне неожиданно - с тремя букетами цветов и с модной спортивной сумкой через плечо.
- Это вам, Вера Сергеевна, это тебе Катенька, а это две гвоздики на могилку Славки, уже договорился с соседом, он подвезёт на кладбище туда и обратно. Вы со мной? – важно, по-хозяйски присаживаясь за стол и наблюдая за изумлённой реакцией женщин на букеты, спросил Брежнев.
- А что, поедем, Вера Сергеевна? – засуетилась Катя. – Там и помянем, чего здесь высиживать. Может, и Рыжего с собой возьмём?
- Почему бы и нет, я сама хотела, с утра думала – на кладбище бы. Да чем туда доедешь? А раз Юра договорился, то давайте.
- Сосед через часок подъедет. А пока, может, по чайку? - Юра достал из спортивной сумки двухлитровую пластиковую бутылку питьевой воды, большую пачку индийского чая и большой пакет свежих ароматных эклеров. – Там ещё вино кагорчик для вас и конфеты, достать или лучше на кладбище возьмём?
- Не доставай, Юра, правильно мыслишь, - ответила Вера Сергеевна, наблюдая за улыбающимся в лучах утреннего солнца лицом Кати.- А ты чего это с утра пораньше и трезвый сегодня, да блестишь как новая копейка?
- Вера Сергеевна, я же вам уже давно сказал, что завязал. Всё, хватит, не моё это, - деловито пояснил Юра. – Вы не думайте, я не алкоголик и не бандит какой. Ну, сидел, да, но я ж не за разбой и не за убийство сидел. Там и вины моей, собственно, не было, бухгалтер портачил, а я подписывал. А сейчас всё, с понедельника иду в налоговую, буду регистрировать предпринимательство. И за работу теперь – только денежку. Достаточно бесплатно и за сто грамм пахать. Я же всё могу по ремонту делать, буквально всё. Решил ремонт в своей квартире замутить. Да не просто ремонт, а такой, чтобы все девки охали и ахали.
- А зачем тебе девки, ты ж уже не мальчик, Юр? - захохотала Вера Сергеевна.
- Вечно вы за слово ловите, привычка у вас вот эта учительская. Ну, не девки, я женщин имел в виду. Женщину одну. Нравится она мне, давно. Только она не знает об этом. Счастливой её хочу сделать, жить ради неё хочу. Вот так.
- А мы её знаем, Юра? - присаживаясь поближе, заигрывающе прошептала Катя.
- Знаете, - гордо ответил Брежнев. – Но не скажу пока. Я ещё должен этой женщине понравиться. И она ещё сама замужем, только муж от неё ушёл к другой. И пьёт с ней.
- Вот оно как, - закивала головой Катя и подвинулась к Юре ещё ближе, - а понравишься ли ты ей? А вдруг нет? Вдруг ей не сантехник, а принц на белом коне нужен?
- Одного принца она уже воспитала, а потом потеряла, - тяжело дыша, прокряхтел Брежнев.  - Сразу говорю, что певцом становиться не буду, пусть принимает меня такого, как есть – сантехником. А не примет, значит, буду просто другом. И муж её бывший меня ничем не напугает, не таких на место ставил.
- Юра, ты же футболист, да? – продолжила напирать грудью на предплечье  Брежнева Катя, вынуждая его, ёрзая на табуретке, пятиться в угол кухни. – Ты ж, наверное, всё свободное время свой футбол по телевизору смотришь, да?
- Да какой футбол Катя, уже и забыл, что это такое. И болеть-то не за кого, ни «Шахтёра», ни «Зари», а российский футбол я совсем не понимаю без наших команд. Я книги читаю, мне Певец, то есть Славка, много заданий надавал – чего прочитать. А он мой друг, лучший друг. Вот так!
- Пейте чай, молодёжь, - перебила Вера Сергеевна, - время идёт. Летит время…

Июль 2023 г.