Грибоедов, Нина и Юнона и Авось

Дневниковая заметка 27 марта 2007 г. Ранее выложена в ЖЖ (там у неё заголовок "P.S.")

Грибоедов, Нина и "Юнона и Авось"

Я часто – может быть, уже слишком часто – рассказываю своим студентам историю смерти Грибоедова. Я выхожу на нее почти нечаянно с разных частей всевозможных спецкурсов, потому, что хочу рассказывать. Понятно, что восприятие зависит от группы, а рассказ – от повода. А поводов здесь множество: международная ответственность, дипломатическая неприкосновенность, правила «священной войны» в исламе, и в особенности то, что называется модными словами «манипулирование массовым сознанием».

Года два назад я рассказывала в группе, где было много умных девочек. Все, что я имела им сказать, они, естественно, уже знали, но подзабыли. Так же естественно, что от описания тегеранских событий я перешла к Нине.

«Это одна из самых известных историй о любви в русской литературе», – говорю я, уже значительно отклонившись от темы.

«А «Юнона и Авось»?» – подхватывает лучшая студентка.

И до меня не сразу, но почти тотчас же дошло, что две легенды – Резанова и Кончиты, Грибоедова и Нины – много чем перекликаются.
У меня со времен лицейских сочинений привычка отыскивать, «что на что похоже». Когда-нибудь она мне приестся, но пока еще нет.

Я не могу сейчас вспомнить даже, задала ли я им тогда вопрос: «А вам не кажется, что у этих историй много общего?» Сейчас, чем больше думаю, тем больше убеждаюсь: сходство есть. Любовь графа Резанова произошла где-то за 22 года до того, как полномочный министр отправился в Персию через Тифлис. У брака Грибоедова, кажется мне, много общего как раз с легендой, которую рассказали Вознесенский-Рыбников-Захаров.

Понадергала цитат, которые намеренно привожу без ссылок. Задачка на ассоциативное мышление:

«Помнишь, друг мой неоцененный, как я за тебя сватался, без посредников, тут не было третьего. Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, скоро и искренно мы с тобой сошлись, и навеки. Помнишь первый вечер, как маменька твоя и бабушка и Прасковья Николаевна сидели на крыльце, а мы с тобою в глубине окошка, как я тебя прижимал, а ты, душка, раскраснелась, я учил тебя, как надобно целоваться, крепче и крепче. А как я потом воротился из лагеря, заболел, и ты у меня бывала. Душка!..»

Помнишь, свадебные слуги,

после радужной севрюги,

апельсинами в вине обносили не?

как лиловый поп в битловке,

под колокола былого,

кольца, тесные с обновки

с имечком на тыльной стороне,-

нам примерил не?

а Довыдова с Хвастовым,

в зал обеденный с восторгом

впрыгнувших на скакуне,-

выводили не?

а мамаша, удивившись, будто давленые вишни

на брюссельской простыне

озадаченной родне, -

предъявила не?

(лейтенантик Н
застрелился не)

(В рукописном отделе ИРЛИ хранятся письма Николая Дмитриевича Сенявина, находившегося и 1827—1829 гг. на военной службе на Кавказе и пережившего там безответную любовь к Нине Чавчавадзе. Любовная драма Сенявина разыгралась в Тифлисе весной 1828 г., незадолго до сватовства Грибоедова, выехавшего в то время в Петербург с Туркманчайским трактатом.)

а когда вы шли с поклоном,

смертно-бледная мадонна

к фиолетовой стене

отвернулась не?


«Нас там непременно всех перережут, — сказал он мне, приехавши ко мне прямо после этого назначения. — Аллаяр-Хан мне личный враг. Не подарит он мне Туркманчайского трактата».

Эту речку в мурашках простуды,
Это адмиралтейство и биржу
Я уже никогда не забуду.
И уже никогда не увижу.




…Выходя из-за стола, я взял ее за руку и сказал ей: «Venez avec moi, j’ai quelque chose ; vous dire». Она меня послушалась, как и всегда, верно думала, что я ее усажу за фортепиано, вышло не то; дом ее матери возле, мы туда уклонились, вошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыхание занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее; она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее…
Наконец, после тревожнаго дня, вечером уединяюсь в свой гарем; там у меня и сестра, и жена и дочь, все в одном милом личике; разсказываю, натверживаю ей о тех, кого она еще не знает и должна со временем страстно полюбить…

Ангел стань человеком,

Подними меня ангел с колен.

Тебе трепет сердечный неведом,

Поцелуй меня в губы скорей,

Твоим девичьим векам

Я открою запретнейший свет,

Глупый ангел шестнадцатилетний…

Ты узнаешь земные -

божество, и тоску, и любовь,

Я тебе расскажу о России,

Я тебя посвящаю в любовь!!


То был ангел-хранитель всего семейства, а в то же время и существо, которому поклонялись все служившие тогда на Кавказе, начиная от главноуправлявших и наместников до самых маленьких чинов. Она носила с собою какой-то особенный ореол благодушия, доступности, умения войти в нужды каждого и делать эти нужды других всегда своими.
Как грузинка, она показала выполнением данного ею обета, на какое глубокое чувство христианского самопожертвования способна грузинская женщина во имя любви. Для этого ей не понадобилась ни монашеская ряса, ни келья. Не разрывая связей с той средой, в которой она родилась и жила, всю себя посвятила она ее служению. Больше всего на свете дорожила она именем Грибоедова, и своею прекрасною, святою личностью еще ярче осветила это славное русское имя.

«Потерпим еще несколько, Ангел мой, и будем молиться богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться.»

Тридцать лет в ожиданье прошло,

Ты в пути, ты все ближе ко мне.

У меня отрастает крыло

Я оставила свечку в окне.

(Кончита еще продолжала ждать живого Резанова, когда к Нине уже вернулся Грибоедов – на гору Давида).

Дело не в «что произошло», и не в изложении фактов, а в интонации фактов. Есть всякие мелкие дразнящие совпадения, вроде примерно такой же разницы в возрасте (16 и 40, 15 и 38, если считать, что Грибоедов 1790 года рождения), или горестного Сенявина, вместо калифорнийского жениха дон Фернандо, и маячащей Закавказской компании, которую Грибоедов собирался учредить для благоустройства края – они все подзадоривают.
Главное – суть:

Есть мужчина, который не может найти покоя. Ему нужен смысл жизни и нужна свобода. И есть женщина, совсем юная, для которой смысл жизни – любовь к этому вот беспокойному мужчине, и после его смерти тоже.

И к ним обоим – удивляющееся уважение: «Бывает же такое!» Уважение к подтверждению чуда.

У Грибоедова даже было больше оснований сказать резановские слова:

Российская империя – тюрьма,

Но за границей – та же кутерьма.

Потому что деятельность Резанова пришлась на «дней Александровых прекрасное начало», когда верили, что вот-вот придет свобода.

Читая немного о первой половине ХIX века, пришла к впечатлению: они стремились к Свободе – и находили смерть. Касается не только поэтов и декабристов, но и обоих царей – и Александра, и Николая (в царских случаях я имею в виду – освобождение от бремени власти, в случае Николая – еще и от невыносимо тяжелой ответственности).

Еще могла быть третья такая же (почти) пара, как Резанов (из легенды) и Кончита, Грибоедов и Нина – князь Андрей и Наташа. Но Толстой решил, что любовь – это жизнь, а не смерть, что служить она будет живым, а не ушедшему.

Литература хотела быть жизнью, а жизнь оказалась литературнее.