Еще одна история про короля и шута

Дневниковая заметка 23 апреля 2011. О шекспировских мотивах в фильме "The King's Speech". Ранее выложена в ЖЖ.


Еще одна история про короля и шута
 

Вместо эпиграфа. "Гамлет", вторая сцена третьего акта. Принц говорит с актерами: Speak the speech, I pray you, as I pronounced it to you. Перевод М. Лозинского: "Произносите монолог, прошу вас, как я вам его прочел". Перевод Б. Пастернака: "Говорите, пожалуйста, роль, как я показывал".


Мой отзыв на главного "оскароносца" нынешнего года очень запоздал, но мне хотелось, чтобы он был именно сегодня. И чтобы это было сочинение на тему "Шекспировские мотивы в фильме". Я ждала их, и я угадала.


Дело в чем: когда глаза мои читают название "The King's Speech", я воспринимаю это даже не как "Речь короля", а как "Монолог короля". Именно так называют монологи в шекспировских пьесах - "speeches". И, конечно же, моя первая ассоциация - большие монологи шекспировского "настоящего короля Англии" Генриха V, которыми он воодушевляет свои войска. В первую очередь - знаменитейший, "хрестоматийный" "St. Crispin's Day Speech" - "речь о дне Святого Криспиана" непосредственно перед битвой между англичанами и французами при Азинкуре. Сила воздействия этого обращения короля к подданным, ставшим его боевыми товарищами, столь велика, что если до королевского монолога англичане не слишком надеются на победу и мечтают о подкреплении из дому, то после него рвутся в бой и побеждают на чужой земле противника, превосходящего их числом и уверенного в своей мощи.


"...И Криспианов день забыт не будет
Отныне до скончания веков;
С ним сохранится память и о нас -
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,
Мне станет братом: как бы ни был низок,
Его облагородит этот день;
И проклянут свою судьбу дворяне,
Что в этот день не с нами, а в кровати:
Язык прикусят, лишь заговорит
Соратник наш в бою в Криспинов день" (С).

(Перевод Е. Бируковой)



Главный исторический эпизод фильма "Речь короля" очень близок этой сцене в хронике, разве что масштаб изменился. Тоже король обращается к своим подданным накануне большого сражения - но теперь не к одному лишь войску, а ко "всем своим народам", ибо считается, что война более не может ограничиваться полем битвы. Не напрямую и не с театральных подмостков, а по радио - но и аудитория у него теперь много больше: его услышит примерно четверть населения всего мира. Будущее долгое сражение станет общим испытанием для короля и подданных, но вначале личное испытание должен пройти король. Его речь - отчасти сродни ритуальному поединку или гаданию перед битвой: удастся выступление - значит, и все нелегкое дело будет удачным, потому что после этого обращения "его народы" должны вновь обрести боевой дух (как обретают его в шекспировской пьесе английские солдаты под Азинкуром). В обоих случаях король должен внушать тем, кто его слышит, уверенность: в случившемся нет вины их королевства, и с Божьей помощью они могут одолеть врага. А поскольку Британская империя Георга VI - наследница Англии Генриха V, это - ее история, исторический миф и литературная классика, ее "связь времен" в словах и образах, предполагаю, не слишком боясь ошибиться: в новую годину бедствий от короля ХХ века многие его слушатели ждут, что он воскресит перед ними утверждающий их национальное самосознание образ короля литературного и легендарного.


Даже и "продолжения историй" Генриха V и Георга VI, которые остаются за кадром, но известны своему зрителю, перекликаются между собой: да, эту великую битву мы выиграем, но триумф не будет вечным, королевство впоследствии ослабеет и утратит прежние владения.


Ближе к концу войны, в 1944 г. Лоуренс Оливье снимет экранизацию шекспировского "Генриха V", проникнутую чувством национального величия, с очевидностью имея в виду тогдашнюю современность. На время действия фильма "Речь короля", которое прекращается в начале войны, его герои, вернее, их исторические прототипы - король Георг-Берти, его семья, друг Лайонел - еще не могли видеть фильм Оливье и как-то соотносить реального Берти еще и с кинообразом одного из великих предшественников. Но мы сейчас можем его видеть и рассмотреть со всех сторон эту фигуру: не только великого, но и блестящего актера, уверенного в себе и щедро демонстрирующего в роли короля-победителя все свои незаурядные возможности, в том числе - способности декламатора и голосовые данные. Достаточно всего раз увидеть и услышать лишь одну сцену "Речи о дне Святого Криспиана" из этой экранизации, чтобы заметить и запомнить, как умел играть своим голосом Лоуренс Оливье.
А что будет, если человек, которому сама жизнь поручила произносить великие монологи театрального короля, страдает от заикания?


Понятно, конечно же, что фильм "Речь короля" основан не на одной этой ассоциации, должно быть, возникающей прежде всего у англоязычного зрителя, а и на фактах биографии Георга VI: проблема, необходимость побороть ее, дружба с логопедом, неожиданное престолонаследие. Но простой совокупности фактов было бы мало для сценария, им нужен общий внутренний смысл. Я думаю, что в "Речи короля" за него отвечают именно шекспировские мотивы, которые далеко не исчерпываются просто цитированием в разных эпизодах фильма известных текстов. Присмотритесь: улыбка Вила то и дело мелькает из-за плеча то друга Берти, то друга Лайонела, и ждет, что мы заметим ее. Это к шекспировским хроникам восходят темы "король - прежде всего человек" и "король как актер", на которых в значительной мере основывается действие фильма. Когда Лайонелу нужно, чтобы Берти принял решение лечиться, он кого дает ему читать? - "Гамлета". Но так, чтобы Его Высочество Герцог Йоркский сам почувствовал себя Гамлетом, размышляющим о покорности и сопротивлении. Чтобы литература и театр для него стали реальностью его жизни и помогли шагнуть. Берти-то привык, что все это - вещи отвлеченные и для него не предназначенные... Вместе с тем "шекспировские мотивы" играют в этом фильме не "в чистом виде": в соответствии с изображенной эпохой и характерами героев, а также, видимо, и в расчете на настроения современного зрителя они часто переосмыслены. А некоторые из них фильм, так сказать, "закругляет". Старая тема сыграна заново и получает новую развязку.


Я рискну не согласиться - авось он не обидится:-) - с королем-отцом Георгом V насчет того, что монархи стали актерами лишь в эпоху радио. По моему мнению, не только "король", независимо от того, сколько у него власти, но и каждый действующий политик, правитель любого уровня должен отчасти быть актером. Он должен внушать другим людям тот образ себя самого, который ему требуется, чтобы удержать и реализовать власть. Это в равной степени касается премьер-министра и школьного учителя, призывающего учеников к порядку на уроке. "Эпоха" с ее техническими средствами и особенными требованиями здесь не так много значит: наиболее прозорливые политики уже давно использовали в своих целях зрелищность и лицедейство. Мы привычно говорим, например, о Елизавете I или о Людовике XIV как об искусных коронованных актерах, и, описывая хотя бы кратко их царствования, едва ли можем обойтись без их спектаклей - может быть, это еще одна причина, почему они оба так любимы в театре и кино.


Но тут могут быть заявлены две оговорки. Одна - сопоставление театра политического и театра профессионального. Что даже и для моих примеров - неизбежно, так как Елизавета - королева Шекспира, а Людовик - король Мольера. Другая оговорка в данном случае больше занимает меня. Политик должен быть еще и актером, значит, для него этот талант желателен. Но горе политику, обладающему властью, если подвластные будут видеть в нем актера, чрезмерно увлекающегося лицедейством, и не более того. Здесь вспоминается свергнутый Нерон, умирающий с возгласом: "Какой великий артист погибает!"


Короли в шекспировском театре - при парламенте и при баронах, но это - короли, облеченные властью. Они не только царствуют, но и должны править: если они не правят или правят плохо, в стране будет смута. Георг VI - конституционный монарх, в большей мере король-символ нации, чем действующий политик. (По крайней мере, в фильме сделан акцент на роль символа практически без права решения и собственной политической позиции. Например, исторический эпизод, когда король позволил себе выразить поддержку Мюнхенскому сговору, здесь отсутствует: потому, скорее всего, что так герой предстал бы в невыгодном свете). Возможно, самое главное отличие между Георгом-"Берти" и шекспировскими королями, среди них - Генрихом V, в том, что Георг - прежде всего актер, исполняющий роль короля так, чтобы подданные были довольны. Вынужденное актерство для него - не средство проведения политики, а жизненное предназначение, почти как для актера, служащего в театре.


Насколько король-актер в условиях конституционной монархии имеет право рисковать, чтобы преподнести своей публике сюрприз? Обязан ли он с самого начала быть таким, каким его желают видеть? Генрих, принц Уэльский, согласно преданию, отраженному в хрониках, выиграл, удивив своих подданных: из показательного разгильдяя он превратился в человека ответственного. В любом случае он должен был соответствовать некому ожидаемому образу "хорошего короля" и рыцаря - в шекспировских хрониках как пример для подражания указывается Эдуард Черный принц, затем для следующих поколений в такой образец превратится сам Генрих. Но избранный им путь к этому любимому народом образу оказался нетривиален. Его подданные могли надеяться на "хорошего короля", но не могли быть уверены, что он окажется таким, и не могли этого требовать. Думаю, что "король Берти", в отличие от "короля Гарри", лишен подобной свободы дерзкой импровизации. Он, конечно, преподнесет приятный сюрприз своим слушателям-подданным, когда докажет им, что способен бороться, а не пасовать, и добьется этим их любви и уважения. Но с самого начала понятно, что у него в действительности нет выбора: он должен лечиться, потому что должен выступать. Роль "хорошего короля", как она представляется публике, более однообразна, чем роль актера, играющего короля: Колин Ферт может и даже должен играть заикание, чтобы доказать, что он - блистательный актер, а вот настоящий король, обращаясь к подданным, обязан говорить как можно более гладко.


Попробуем представить себе, что могло бы быть, если бы Георг VI был "абсолютным монархом" и человеком другого склада: "говорить хорошо" не было бы для него обязательным условием, напротив, в его государстве заикание могло бы стать нормой речи. Но, опять же, это должны были быть другое королевство и совсем другой человек. А в тех условиях, в которых он действительно находится, ему еще относительно везет: когда герцогу Йоркскому не удается публичное выступление на закрытии выставки, мы видим только отдельные разочарованные лица, но не улюлюкающую толпу, которая высмеивала бы его и преследовала.
Здесь возникает еще одна тема: ограниченности "театральных средств" власти (как и войны). Обращение к ним может помочь, а может и погубить. Я обычно вспоминаю в этой связи эпизод гибели комиссара Гинца из "Доктора Живаго":


"В последние месяцы ощущение подвига, крика души бессознательно связалось у него с помостами и трибунами, со стульями, вскочив на которые можно было бросить толпящимся какой-нибудь призыв, что-нибудь зажигательное.
У дверей вокзала под станционным колоколом стояла высокая пожарная кадка. Она была плотно прикрыта. Гинц вскочил на ее крышку и обратил к приближающимся несколько за душу хватающих слов, нечеловеческих и бессвязных. Безумная смелость его обращения, в двух шагах от распахнутых вокзальных дверей, куда он так легко мог бы забежать, ошеломила и приковала их к месту. Солдаты опустили ружья.
Но Гинц стал на край крышки и перевернул ее. Одна нога провалилась у него в воду, другая повисла на борту кадки. Он оказался сидящим верхом на ее ребре.
Солдаты встретили эту неловкость взрывом хохота, и шедший спереди выстрелом в шею убил наповал несчастного, а остальные бросились штыками докалывать мертвого" (С).


... Рассказать, о чем фильм "Речь короля" с применением шекспировских тем и образов, можно так: история о том, как человек, привыкший к роли "слабого короля" Генриха VI, превращается в "true king of England", "настоящего короля" Генриха V. А связующее звено, необходимое для этого превращения - "Гамлет", принц-"голый человек", который должен призвать к себе друга-"Йорика", чтобы победить.
У принца, а затем короля Берти есть все задатки "настоящего" короля, в отличие от его брата Эдуарда: в том понимании, что Берти - человек долга, сознающий свои обязанности и умеющий подчинять им жизнь. Но до поры - до времени Берти сам не знает об этом: его всегда "задвигали", и теперь он не предполагает у себя способностей к роли лидера ни на каком уровне. Из-за заикания, из-за братских издевательств, отцовской грубой требовательности, даже, как выясняется, нянькиной ненависти. Он привык подчиняться своим близким. Довольно скоро заметно, что герцог Йоркский is a wife-dominated husband, в его семье главная - жена. Если бы он, став королем, правил, а не только царствовал, само это обстоятельство могло бы повредить его власти. Хорошо, что герцогиня, а затем - королева Елизавета внимательна, ненавязчива, тактична, не продвигает интересы какого-нибудь алчного фаворита или своего властолюбивого родича, а любит своего мужа и не использует свое влияние ему во вред. Допущу здесь еще одну историко-литературную аналогию: если бы у царя Федора Иоанновича были проблемы с дикцией, и он жил бы в ХХ веке, может быть, царица Ирина так же возилась бы с ним и ездила бы с ним к врачу.


Берти не болен наследственной душевной болезнью, как исторический Генрих VI, и не благочестив сверх королевской меры, как Генрих VI - персонаж шекспировской хроники. Но, так же, как и этот литературный король, он тянется не к венцу и трону, а к частной жизни, и чувствует себя для нее созданным:


"Какой из государей на земле
Так мало видел радости, как я?
Едва с моей расставшись колыбелью,
Я был, грудной младенец, коронован.
Так страстно подданный венца не жаждет,
Как жажду я быть подданным простым". (C)

(Перевод Е.Бируковой)



Вот для того, чтобы избавиться от навязанной роли, более скромной, чем позволяют его силы, чтобы преодолеть навязанную робость и узнать свой истинный потенциал, Берти требуется "заглянуть в себя": отвергнуть все прошлые маски и посмотреть на себя, как на человека. Но затем этот человек примет новую роль - короля. И, чтобы все это сделать, ему нужен новый друг...королевский шут.


Прямо уж! Разве подчеркнуто вежливый, предупредительный, с джентльменскими манерами доктор Лог похож на распущенных скабрезных остряков из анекдотов о королевских шутах? Или на театральных плутов или насмешников? Или на бескрайнюю и выразительно неполиткорректную личность сэра Джона Фальстафа? На них - нет, но у доктора Лога лицо клоуна. Такого очень доброго, славного тряпичного клоуна, которому не хватает лишь колпачка и какого-нибудь смешного галстука из разноцветных лоскутьев: у кого-то из сыновей Лайонела могла остаться с раннего детства такая игрушка, сильно затрепанная от большой любви. Может быть даже у него самого где-нибудь хранится такой клоун.


А остальные черты обозначатся одна за другой. Доктор, оказывается, на самом деле - актер, и любит "острохарактерные" роли.(Среди них - Его Величество хроникальный и драматический "злой король" Ричард III). Его "высокопоставленный" пациент с самого начала не знал о нем всей правды: плутовство! И вместе с тем, в их беседах он побуждает Берти быть искренним, "неформальным", быть собой настоящим. Методы, которыми доктор лечит, очевидно актерские и "шутовские": он заставляет принца-пациента петь, шутить и ругаться. Ну и, конечно же, совершенно "шутовская" сцена, когда Лайонел сидит на троне, провоцируя гнев короля: только шут мог так спокойно забраться на королевский трон!


Шут-лекарь-друг исключительно требователен. Сын и брат королей должен играть с ним только по его правилам, главное из которых - не хвататься за королевское величие, когда оно всего лишь может служить убежищем и оправданием для собственной слабости. Даже когда это непривычно, неудобно - все равно, быть искренним: и с другом, и с самим собой.


Некогда Генрих V должен был показательно отвергнуть шутообразного рыцаря Фальстафа, считавшего себя его другом, чтобы доказать своим подданным: пришел настоящий король. Маневр сработал, но Фальстафу разочарование стоило жизни. Король выиграл свою великую битву, но прежде принес покаяние в грехах. Пышность, свойственная сану, не застилала ему глаза, он понимал, что это только внешний атрибут его роли, - и смог провести роль отлично.


Теперь Георг VI должен был приблизить к себе логопеда и бывшего актера Лайонела Лога, уже как настоящего друга, чтобы доказать прежде всего самому себе: я могу стать настоящим королем. И позволить этому неожиданному человеку руководить собой, принять его дружбу без фиги в кармане. Даже важнейшую на тот момент из своих королевских речей он произносит в присутствии Лайонела - при его поддержке и следуя его указаниям. Успех речи, таким образом, словно делится на двоих. А зритель может подумать: если король стал прежде всего актером, ему больше, чем когда-либо раньше, нужен актер-наставник.


И, может быть, так в легенду про короля и шута был вставлен недостающий осколок справедливости.