Житие драматурга Трясокопьева

Дневниковая заметка 12 июня 2013. Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе.

Житие драматурга Трясокопьева, человека замечательного

О книге: Шайтанов И.О. Шекспир. — Москва: «Молодая гвардия», 2013. (Жизнь замечательных людей)

По прибытии своем в наш город новая шекспировская биография была как можно скорее приобретена и прочитана мною за день и два вечера, — а могла бы прочесть и быстрее, если бы не было других дел. Скорость свидетельствует, что книга заинтересовала и хорошо читалась, — судя по избранному автором характеру изложения, рассчитана она скорее на то, чтобы читали ее медленно.


Это скорее научная, чем научно-популярная биография, без претензий на самый широкий круг читателей (разумею — без заигрывания со вкусами «самого широкого круга») и почти без беллетризации (кроме одного фрагмента, названного «Сюжет для небольшого рассказа»: в нем Бербедж-отец накануне своей смерти прощается со старым «Театром»). Книга серьезная, добросовестно написанная, содержательная. Очень много ценных мелких деталей и комментариев, исторических, культурологических и филологических: например, откуда произошло название города «Стрэтфорд»; почему фразу Бена Джонсона насчет «small Latin» правильнее переводить «он знал довольно (а не мало) по-латыни», совсем как у Пушкина в «Онегине»; чем отличаются между собой «шут» и «клоун», и почему Фальстафа не следует в собственном смысле считать «шутом», таким, как Фесте, хотя ранее этого разъяснения автор называет сэра Джона, пользуясь шекспировскими словами, «шутом Времени»; какая большая разница между Фальстафом, написанным для Уильяма Кемпа, и Фесте, Оселком и Шутом Лира, написанными для интеллектуального Роберта Армина; часто даны сравнение разных русских переводов с английскими оригиналами и — там, где нет перевода, вполне передающего смысл оригинала, — анализ английского текста. (В книге приводятся и собственные поэтические переводы автора).

Симпатичная дотошность: предложены новые, более точные варианты русских переводов некоторых названий («Globe» — это буквально «Земной шар», «university wits» лучше передавать как «университетские остромыслы», а не «университетские умы»), и уточняется, как по-английски звучат фамилии, изменившиеся в русской транскрипции (сэр Уолтер Рали все-таки «Роли», а фамилия Эдварда Аллейна произносится «Эллин»). Еще одно важное достоинство — ссылки на основные биографические и литературно-критические работы, существующие на английском языке, в том числе вышедшие в последнее десятилетие, для аргументации, оспаривания и для насыщения читательского любопытства. Даже настолько подробная, какова она есть, книга не вышла оочень тоолстой, такой, например, как новые ЖЗЛ-биографии Чайковского или Прокофьева. Хотя даже и при скудости шекспировских биографических данных книга, наверное, могла бы быть вдвое толще, пожелай автор подробно рассмотреть все конкурирующие версии насчет биографии и включи развернутый анализ всех пьес, с точки зрения и стилистики, и идеи, и основных характеров. Но, по-видимому, автор не захотел повторять то, что считается общеизвестным, либо отдельно останавливаться на том, что счел недостойным внимания. Книга-то о Шекспире-поэте, а не о шекспироведении и не об «образе в массовой и немассовой культуре».
Можно выделить в повествовании несколько основных тем, которые вступают по очереди.


Первая — как естественнее всего было ожидать — бой врагам, т.е. нестратфордианцам. Эта тема задается с первых страниц: автор вежливо, но без околичностей заявляет, что нестратфордианские произведения лично его достали, и он намерен задать им, как следует…т.е., противопоставить им существенное опровержение. Занимается непосредственно этим автор больше всего в первой части книги, посвященной пребыванию героя в Стратфорде-на-Эйвоне и окрестностях в детские и юные годы, доказывая, что не мог его герой не посещать стратфордскую грамматическую школу, что полученных им там знаний латыни и греческого вполне хватило для шекспировского творчества (что так удивило Бена нашего Джонсона), а также должны были пригодиться и некоторые навыки, потому что в учебном процессе елизаветинских грамматических школ при изучении Древних Авторов довольно важна была театральность. Вообще показано, как обстоятельства жизни именно этого парня нашли отражение в шекспировском творчестве (сын и подмастерье перчаточника хорошо знает, как делаются перчатки, а помните, в «Виндзорских насмешницах» учитель говорит с уэльским акцентом? — ну так без проблем, учитель в грамматической школе как раз был валлиец).


Точно в конце первой части (из шести), когда герой при не вполне известных обстоятельствах перемещается из родных мест в Лондон и начинает «потрясать сцену,» автору надоедает строить повествование по принципу «опровержения нестратфордианства», и с этого места он, прекратив воображаемый диалог с противниками, сосредоточится уже на самом герое, его мире и произведениях, а опровергать заявления, что «это не тот человек!» будет теперь при случае, по мере необходимости. (Как мне кажется, отход этот произведен не вполне удачно. В последующих главах книги есть несколько мест, когда автор вынужден ограничиться неполным комментарием или заявлениями вроде «здесь нужны еще дополнительные доказательства», «этого мы не знаем», «это предстоит еще выяснить».

Идеологические оппоненты, сколь я понимаю, с радостью воспримут эти признания как брешь в обороне и могут заявить с готовностью: так вот, видите, у Вас на эти случаи нет объяснений с Вашим Stratford man’ом, зато у нас они есть! а еще спорите! Тем более, что их ранее раздразнили — вызвали на честный бой, а затем удалились с поля с видом победителя, возможно, раньше, чем лишили всех путей к контрнаступлению. Но, так как я сама себя ощущаю закоренелым «стратфордианцем», спорить с автором по этому поводу у меня желания нет).


Вторая тема — собственно реконструкция шекспировской биографии, насколько возможно при современных достижениях исследователей. Разные версии — например, что делал вьюноша в «потерянные годы» — автор рассматривает осторожно, сравнивает их, и приходит к тому, что в них нет взаимных противоречий, а вот в их изложении могут быть искажения и преувеличения: и телят закалывал (от изготовителя перчаток это могло потребоваться, как одна из стадий производственного процесса — чтобы кожу получить), и с работой писца в суде, наверное, был знаком, мог и учительствовать. А насчет знаменитой легенды «убил оленя — высекли — удрал», высказано предположение, что повздорил стратфордский браконьер, скорее всего, не с самим сэром Томасом Люси, мировым судьей, а с его егерями, которые выдрали юного нарушителя в воспитательных целях, и что, ежели конфликт с самим сэром имел место, то бегство в Лондон растянулось, видимо, на несколько этапов: браконьер туда удирал и отсиживался. (Автор, должно быть, как и я (:-) и еще много кто), любит параллель «Шекспир — Пушкин»: замечает, что ведь и в биографии Пушкина был похожий эпизод, перед южной ссылкой Пушкин болезненно переживал сплетню, что его, мол, высекли за вольнодумство. Я (для внутреннего пользования) раньше скорее сравнивала легенду про «шекспировского оленя» с «пушкинским зайцем» — с тремя дурными приметами, которые помешали Пушкину выехать из Михайловского точно накануне восстания декабристов и спасли ему жизнь).


Третья тема — основная: это биография шекспировского творчества. Конечно, в книге много сведений о елизаветинском театре (а затем — об изменениях при Якове I), о театральных деятелях, об исторической обстановке и проч., но самое главное — работа героя книги как поэта и драматурга. Прежде всего — как поэта: в свете литературных веяний эпохи объясняется происхождение поэтического языка Шекспира, описывается соперничество с Марло и другими университетскими остромыслами, очень много места уделено поэмам и сонетам — так, что анализ драматургии смещается ближе к концу книги. Уделено внимание также плодам соавторства, с недавних пор пополнившим собрания сочинений Шекспира, — пьесам «Эдуард III» и «Два знатных родича». При этом в отношении спорных вопросов шекспировского творчества автор иногда доказывает обоснованность более традиционных ответов (первое издание сонетов, скорее всего, не готовилось автором, а друг — все-таки Саутгемптон), а иногда предлагает свои новаторские гипотезы (Шекспир как писатель дебютировал в популярных жанрах «хроники» и «трагедии мести», а комедии стал писать для частной сцены, когда их ему стали заказывать; самой первой написана все-таки первая часть «Генриха VI», возможно, в соавторстве с «остромыслами», а потом Шекспир переписал ее уже один; Шекспир, а не Кид, мог быть автором первого варианта «Гамлета»; «Укрощение одной строптивой» — это тоже, возможно, пьеса Шекспира, как и всем известное «Укрощение строптивой», только написаны они для разных сцен).


Четвертую тему книги можно определить так: интерпретация пьес и определение их современного значения. «Современного» в двух смыслах — с точки зрения обстоятельств написания и для нашего времени. Автор воздерживается от подробного анализа, ограничиваясь краткими очерками, в которых стремится сформулировать главную мысль и главную, по его мнению, ценность почти каждой пьесы, при этом стремясь к обоснованности, но не желая быть банальным. Здесь, по всей видимости, открывается главный простор для читательской полемики, так как прочтение пьес и не только, должно быть, у каждого вдумчивого зрителя и читателя свое. (Мне, например, не кажется, что фильм Браны «Генрих V» 1989 г. звучит вполне как «извинение перед французами». А то там не было бы сцен, когда англичане барахтаются в грязи по дороге к Азинкуру, потому что эти сцены с очевидностью вызывают у зрителя жалость именно к англичанам, а французские дофин и коннетабль не были бы заметно антипатичны по сравнению с более располагающим к себе Генрихом. Я скорее думаю, что фильм осуждает войну как явление и политическую интригу как двигатель агрессии, но показывает, что и война — пространство, где люди действуют и по-разному себя проявляют. А насчет Гамлета мне в один прекрасный день пришло в голову: наверное, главное — не то, что он «рефлексирующий», а то, что он — искренний человек, который никак не может терпеть лицемерия, и для борьбы с лицемерием вокруг себя применяет актерство). Но здесь, как мне кажется, спорить можно сколько угодно, и не зазорно спорить дилетантам с профессионалами, потому что кроме общеисторического значения произведения, — ответа «почему оно великое», — есть еще его особое значение для каждой близко его принимающей личности, которое, однако, эта личность никому не может навязать. Тем более здесь: сказано — «я зеркало поставлю перед Вами», значит, будут отражения.


Заканчивается книга поклоном гению, пришедшему в конце Возрождения перед началом Нового времени, чтобы так много в этой новой эпохе предсказать, и уважительным удивлением перед тем, что этот гений, умевший предвидеть такое множество лиц, оставил в тени одно лицо — свое собственное.


Теперь я имею сказать несколько глупостей, которые, я надеюсь, простительны. Наверное, книгу можно упрекнуть в том, что Шекспира-человека в ней не так много — книга главным образом о Шекспире-поэте, то есть о том, чем человек замечателен и интересен. Выводы о личности делаются более на основе документов, чем художественных текстов: человек был, по мнению общавшихся с ним современников, скорее обаятельный, к любителям «богемного образа жизни», видимо, все-таки не принадлежал, так как избегал селиться в типично «богемных» районах, в своем деле был «жесткий профи», прекрасно знавший техническую и коммерческую сторону и всегда с ними считавшийся, деловой и не чуждый, как видно, ни общения с «низами общества», ни того, что называют «холодная рассудочность» (пьесу «Перикл, царь Тирский» написал в соавторстве с держателем борделя). Иногда он мог быть и жулик «ловкач»: возможно, «остромыслы» обиделись на «ворону-выскочку» и обвинили его в плагиате из-за того, что ему одному достались слава и гонорар за работу, первоначально выполненную в соавторстве. Но злоупотребления так называемым «биографическим подходом», когда из художественных произведений стремятся делать более-менее однозначные выводы о событиях личной жизни и об отношении к ним, автор избегает. Вы не найдете в книге попыток ни «восстановить» в форме сентиментального, насмешливого, нравоучительного или еще какого рассказа историю шекспировской женитьбы, ни переадресовать Шекспиру ревность Отелло, ни окончательно определить в слове характер отношений с покровителем (не целомудренные не исключаются). Там, где о личных обстоятельствах сохраняется «множество мнений», автор предпочитает оставить это «множество», очевидно имея свое мнение, но не желая переходить на тон сплетни или доставлять радость любителям скабрезностей. Друг — Саутгемптон, а вот Даму за давностью найти не представляется возможным (вот это жаль! :-))


В чем здесь ирония судьбы, как я думаю: отсылки к личным обстоятельствам в произведениях Шекспира наверняка присутствуют и введены туда сознательно (об этом достаточно красноречиво свидетельствует всем известный пример: «отец Гамнета играл отца Гамлета»). Значит, «биографический подход», многократно скомпрометированный, здесь был бы возможен, как он возможен, например, с Пушкиным, но только в случае, если бы мы знали биографию более подробно, чем она известна. Личность в художественных произведениях тоже отражается с большей выразительностью, чем в деловых и бытовых документах: недаром родилась мысль о том, что маска — это способ быть искренним. А только на основании художественных произведений выводы о биографии и личности их автора делать нельзя, а то нарвешься на путаницу, которую создают твое и только твое персональное восприятие и «собирательный образ»: писатели не обязаны быть единственными прототипами своих героев и единственными поставщиками «жизненного материала» для своих произведений.


Но по книге бесспорно видно, что автор своего героя уважает и любит, и знает, за что он его уважает и любит, и пытается не просто поделиться этим с читателем, но убедить. А значит — читать ее интересующимся непременно стоит.



P.S. Мысль о том, что в ХХI веке эпоха, называемая «Новое время», заканчивается, и ранее не была чужда, а встреченная в эпилоге книги несколько опечалила: если заканчивается эпоха — значит, то, что в этой эпохе любили, тоже может отойти в прошлое. Остается надеяться на то, что эпоху не для того назвали «Новым временем», чтобы она завершалась, — или переименуют, или растянут... то есть, будут и дальше настаивать на связи времен.

Вместо иллюстрации. "Шекспир-браконьер", картина художника Томаса Брукса, 1818 г.