О Шекспире, Льве Толстом и двух их читательницах

Еще одна заметка памяти моей мамы, 10.08.2023. Ранее выложена в ЖЖ.

О Шекспире, Льве Толстом и двух их читательницах

К числу маминых студенческих воспоминаний, которые я неоднократно слышала, принадлежало то, как она, будучи студенткой топографического техникума, делала, по заданию преподавателя русской литературы Зубакова, доклад об известном критическом очерке Льва Толстого “О Шекспире и о драме”. Очерк знаменит тем, что Лев Николаевич в нем разносит культ Вильгельма Ивановича, как только может. При этом Лев Николаевич – не тот человек, замечания которого можно презреть. С ними можно не соглашаться, находить возражения, но совсем отбросить их можно вряд ли. Точно так же тот, кто интересуется Шекспиром, Толстым или обоими, не может не знать этого очерка.


Также очерк Толстого знаменит своим неожиданным послесловием, данным впоследствии Соломоном Михоэлсом – тоже значительным авторитетом (не криминальным – в области театра). Очерк строится на пересказе и анализе Толстым “Короля Лира”. Михоэлс был, как известно, согласен с замечаниями Толстого, но сам обратил внимание, что, когда Толстой в конфликте с семьей бежал из дому в Оптину пустынь, он сыграл короля Лира в жизни. Известно также замечание по этому поводу Григория Козинцева: “И даже грим такой же”.


Прежде, чем я продолжу, нужно признать, что студентка топографического техникума, даже самая добросовестная и любознательная, не может считаться великим специалистом по Шекспиру и Толстому, а ее доклад – как раз тот случай, когда рецензия больше всего характеризует рецензента. Однако следует признать – я хотела бы признать – что проявившие интерес преподаватель и студентка достойны уважения.


Сам текст маминого доклада для меня не сохранился, но я знала его вывод. Моя будущая мама решила, что Толстой Шекспиру завидовал как прошедшему проверку временем.


Из текста толстовского очерка именно такой вывод с очевидностью не следует, но читатель может, если захочет, к нему склониться. Исходя из своего опыта и общих представлений о жизни.


У меня вывод на ту же тему был другой, и он тоже не следует непосредственно из текста Толстого. Он следует просто из одного наблюдения, которое меня занимает, хотя не может считаться ни вполне научным, ни вполне для всех убедительным.


Касается наблюдение шекспировского образа Меркуцио из “Ромео и Джульетты”. Известно со слов великого английского поэта, а также критика Джона Драйдена (1631-1700), что Шекспир говорил, что он вынужден был убить Меркуцио в третьем акте, чтобы тот не убил его – поскольку в Меркуцио он показал верх своего мастерства. Именно этим высказыванием, скорее всего, объясняется, почему в телесериале Will Shakespeare/Life of Shakespeare 1978 года по сценарию Джона Мортимера Шекспир в постановке “Ромео и Джульетты” играет Тибальта (этот ход в сериале мне не понравился). Сам Драйден считал, что Меркуцио мог бы жить дальше.


Лев Толстой по гороскопу “дева”, то есть, принадлежит к одному из двух знаков, которые, как считается, управляемы Меркурием. Если “близнецы” Пушкин – такой Меркуцио, который Шекспира любит (обычно), то Толстой – это Меркуцио, который, можно сказать, мстит. Меркурий – божество перемены, и составляющая недовольства Толстого Шекспиром – отсутствие перемены там, где она, по настоянию Толстого, требуется. “Может быть, такие анахронизмы, которыми полны все драмы Шекспира, не вредили возможности иллюзии в XVI и начале XVII века, но в наше время уже невозможно с интересом следить за ходом событий, которые знаешь, что не могли совершаться в тех условиях, которые с подробностью описывает автор” ©. Или то замечание, что все персонажи говорят одинаково. “Если и есть различие в языке, которым говорят лица Шекспира, то это только различные речи, которые произносит за свои лица Шекспир же, а не его лица” ©.


Этот аргумент, объясняющий отношение Толстого, странен, но тоже возможен. Для тех, кто захочет его принять. Для меня он вытекает из отношения Пушкина, чья судьба больше напоминает героя шекспировской пьесы.


Вот так я думаю, моя дорогая мамочка, которая любила меня больше всех на свете. Пусть и это мое рассуждение теперь объединяет нас.