Пустая корона - драгоценная ловушка

«Пустая корона» – драгоценная ловушка

Дневниковая заметка 16 ноября 2013 г. о телесериале по историческим пьесам Шекспира Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе со многими иллюстрациями.

The Hollow Crown, BBC, 2012.

 Британский телесериал «Пустая корона»  – относительно новая (2012 г.) экранизация второй тетралогии шекспировских хроник, называемой «Генриада» («Ричард II», «Генрих IV» (часть I), «Генрих IV» (часть II), «Генрих V»).


Такой фильм не могли не снять, потому что «Генриада» сама по себе – уже популярный сериал, предназначенный для театра, и не для того этот фильм снимали, чтобы он был неудачен. Он добросовестно сделан и способен вызвать удовольствие. Смотрится он просто, при стремлении создать современный телефильм никаких суперноваторских и взрывающих изнутри трактовок классических образов в нем в основном не наблюдается – кроме одной, о которой скажу в своем месте и скоро. Поэтому взрослый зритель, знающий и любящий сами пьесы, как я думаю, скорее всего должен быть доволен экранизацией: вы хотите видеть сэра Джона Фальстафа? – вот вам сэр Джон, и вы сразу поймете, что это он, а не судья Шеллоу, поменявшийся с ним местами прикола ради, и не фея Моргана с привязанным пузом. (:-))) Фильм подходит также в качестве «самой первой экранизации» для читателя, познакомившегося с пьесами, но ранее не смотревшего никаких фильмов по ним, хотя кое-какие сокращения и перестановки в сериале иногда заметно изменяют смысл текста. Обилие чернушно-бытовых подробностей жизни обитателей Истчипа и кровавые побоища по здравом рассуждении недостатками фильма считаться не должны: а чего мы хотели от фальстафовской эпопеи и рыцарских мордобоев XIV – XV вв? По сравнению с предыдущими экранизациями установка сделана на возможно большие динамизм и естественность. Самая большая допущенная условность, которую нельзя не заметить, даже если в эпохе совсем не разбираешься, – черные актеры в ролях некоторых представителей высшей британской аристократии, что пусть и неисторично, зато демократично. (Я не придираюсь к таким вещам вообще и в частности – после красавца Дензела Вашингтона в роли принца дона Педро в Бранином фильме «Много шуму из ничего» :-))) Один забавный ляп, вызванный этой условностью, я все-таки нашла, хоть и не сразу).


Четыре здоровущие серии – около двух часов, а то и больше каждая. Три режиссера-постановщика – у каждого короля свой. Общая концепция: корона, как и кольцо Всевластия (собственно, корона – тоже кольцо), вещь злая и человекогубительная. Она причиняет горе тем, кто ее носит, но раз уж ты с ней связался – храни ее. Тем вернее она тебя погубит.


Задается концепция в начале первой серии, основана она на фрагменте одного из монологов Ричарда II:

«… Пусть расскажут нам преданья
Печальные о смерти королей:
Одни из них низложены; другие
В бою погибли; тех сгубили духи
Низложенных с престола жертв; иных
Их собственные жены отравили;
Иные же зарезаны во сне:
Убиты все. Внутри пустой короны,
Венчающей нам бренные виски,
Смерть держит двор; шутиха там воссела,
Над властью издеваясь, скаля зубы,
Предоставляя миг нам, чтоб сыграть
Роль короля, сражающего взором,
Переполняя самомненьем нас…»

(перевод А. Курошевой).

Самым удачным считается именно первый эпизод, «Ричард II», самыми лучшими исполнителями – Бен Уишоу (Ричард II) и Саймон Рассел Бил (Фальстаф). Меня больше интересовал последний эпизод, «Генрих V», как самый для меня важный. Генриха V играет Том Хиддлстон, которого до того я видела только один раз: в роли будущего шекспировского зятя в фильме «A Waste of Shame», потому могу острить, что юноша после аптекаря Джона Холла получил повышение до принца Хала. Предполагаю, что он подошел бы также на роль еще другого Генриха, графа Саутгемптона. А Бен Уишоу, наверное, мог бы быть лучшим актером на роль Кристофера Марло.


Именно в «Ричарде II» содержится та самая взрывающая трактовка: Ричард весь окружен библейской символикой. Он возвращается в Англию во время переворота Болингброка, подобный одному из «королей-волхвов», идущих на поклонение. Сцена отречения выдержана в духе «Христос перед Пилатом». После отречения над Ричардом глумятся, как над Иисусом, и убивают его так, как Святого Себастьяна. Но несмотря на это, обаяние Христа – а точнее, обаяние, которого ожидаешь от образа Христа или вообще святого, терпящего мучения, – не передается Ричарду. Он красив, изящен, он проникновенно говорит, он останавливает внимание, – но при всем том, как не уворачивайся, к нему пристает характеристика «какой-то противненький». Как черный ужик на богатом разноцветном ковре. Ричард не обладает покоряющей привлекательностью, но вызывает жалость. Его должно жалеть, как жертву, даже и притом, что никак нельзя утверждать: «Его свергли без оснований».


Все-таки он был плохим королем – точнее, вовсе неподходящим королем для своей страны. Как может этот изнеженный молодой человек, рожденный для мечтаний, а не для боев, не раздражать своих вассалов-рыцарей в латах, желающих разрешать споры в поединке? Какой странный наследник для «Черного Принца»! Он – любитель не рыцарских традиций, а ренессансного изящества. Что он более чувствителен к мужской красоте, нежели к женской, в фильме показано аккуратно. Вначале Ричард уверен в абсолютном характере своей власти и утверждает ее вместе со своими фаворитами, выражая открытое презрение и к правилам рыцарства, и к предостережениям Джона Гонта. Затем он сознает заблуждение, и в сцене отречения Ричард не иначе как шутовствует над своим горем, над ложным превосходством Болингброка, над всей иллюзией королевского величия, за веру в которую он расплачивается. Божественность короля – о двух гранях: вначале – преклонение, затем – страсти.

По первому фильму может создаться впечатление, что самым лучшим английским королем был бы Джон Гонт (Патрик Стюарт) – благородный и мужественный старик, исполненный патриотических чувств, который знает, «что нужно Англии,» и умеет это выразить. Но он умер. Потому о нем можно сказать красивое и ничем не омраченное «был бы»: ему не пришлось брать на себя ответственность за те неприятные вещи, осуществить которые досталось его сыну и внуку Генрихам.

Сын Джон Гонта, Генрих IV в фильме присутствует в двух ипостасях. В «Ричарде II» Болингброк – это противоположность Ричарду, еще молодой рыцарь (Рори Киннир), имевший все основания злиться на Ричарда; он «как бы нечаянно» совершил переворот и теперь, оказавшись в роли короля Англии, должен иметь дело с последствиями: утратой покоя и необходимостью удерживать власть ценой крови, а крови слишком много. Ему тошно, но – некуда укрыться. В двух эпизодах о царствовании уже самого Генриха IV, король (Джереми Айронс) – освоившийся деловитый хозяин, но ключевые слова для него – больной и нервный. Тревоги власти забрали его здоровье. Его доканывает хроническое недоверие, в особенности к наследнику. Последний совместный эпизод отца и сына – когда Хал невовремя надел корону, и умирающий король ревнует сына к власти – заставляет немедленно вспомнить смятение Голлума (а затем и Бильбо Бэггинса), когда они расстаются с Кольцом. (Отца не так судьба королевства волнует, как похищение короны с подушки. Что, впрочем, – вопросы взаимосвязанные).

Уж если в этом фильме какое-нибудь из главных лиц и неудачно, то это Гарри Перси Хотспер. Чем он плох? – односторонностью. Он не трогательно искренний – он слишком глупый. Он, соответственно прозвищу, очень горячий, – в бою и в постели, – но он только горячий. Его жена Кэт кажется умнее, но не может иметь на мужа спасительного отрезвляющего влияния: она снисходительна к милому дурачку, который так любит с ней ласкаться. Понятно и вполне ожидаемо, что такой Хотспер проиграет принцу Халу, как глупость проиграет уму: у Гарри, принца Уэльского, даже и при всех отличиях тогдашнего рыцарского воспитания от современного, на лбу написано на восемь классов больше, чем у Гарри Перси. Но таким образом конфликт по сравнению с пьесой упрощается. В пьесе «Генрих IV» (часть I) линия Хотспера – это трагедия искренности: принципиально честный Хотспер гибнет, подставленный дядькой Вустером, и должен пасть от руки более рассудительного и умеющего играть Хала. В фильме скорее напрашивается следующий вывод: «Как хорошо, что Хал с папой вовремя замочили этого общественно опасного идиота! Изредка бывают у него проблески, например, справедливости, но он такой очевидный дурень, что было бы неожиданно, если бы его так никто не надул и не вздул! А получи он власть – бедная Англия…»

Уж если в этом фильме какое-нибудь из главных лиц и неудачно, то это Гарри Перси Хотспер. Чем он плох? – односторонностью. Он не трогательно искренний – он слишком глупый. Он, соответственно прозвищу, очень горячий, – в бою и в постели, – но он только горячий. Его жена Кэт кажется умнее, но не может иметь на мужа спасительного отрезвляющего влияния: она снисходительна к милому дурачку, который так любит с ней ласкаться. Понятно и вполне ожидаемо, что такой Хотспер проиграет принцу Халу, как глупость проиграет уму: у Гарри, принца Уэльского, даже и при всех отличиях тогдашнего рыцарского воспитания от современного, на лбу написано на восемь классов больше, чем у Гарри Перси. Но таким образом конфликт по сравнению с пьесой упрощается. В пьесе «Генрих IV» (часть I) линия Хотспера – это трагедия искренности: принципиально честный Хотспер гибнет, подставленный дядькой Вустером, и должен пасть от руки более рассудительного и умеющего играть Хала. В фильме скорее напрашивается следующий вывод: «Как хорошо, что Хал с папой вовремя замочили этого общественно опасного идиота! Изредка бывают у него проблески, например, справедливости, но он такой очевидный дурень, что было бы неожиданно, если бы его так никто не надул и не вздул! А получи он власть – бедная Англия…»

Обильно любимого и любвеобильного сэра Джона Фальстафа в сериях по пьесам о "Генрихе IV" столько, чтобы не оттеснить совсем в угол принца Хала. Все же сначала – о Фальстафе. Их – сэров Джонов – было так много, все, кому это надо, знают, каков должен быть сэр Джон, можно ли привнести в его образ нечто новое и исключительное? Полагаю, что индивидуальность данного сэра Джона – аристократизм (аристократиЗьм:-), сочетающийся с трактирно-бордельными манерами, глубоко затоптанный, но вполне не вытоптанный. Под аристократизмом в данном случае понимаю какие-то сохранившиеся обрывки внешности "благородного, но опустившегося" человека, а также сознание собственного достоинства, проявляющееся, к примеру, в беседах с Верховным судьей, порицающим сэра Джона за жизнь его неблаговидную. При красном спитом лице – благообразные седины. Из двух слов – "Толстый Рыцарь" – главное "Рыцарь" (Можно было бы заменить на "веселый барин"). Правда, сам себя он исключил из рыцарей: как хорошо известно, в силу присущего ему миролюбия рыцарская честь не является ценностью для сэра Джона, и в королевском лагере он все равно, что Дед Мороз в мастерской оружейника. Но среди других забулдыг Истчипа он – рыцарь, в том то и дело. Поймала Ниниана или другая чаровница мудрого Мерлина, покровителя и наставника Артура: Мерлин, ты будешь шутом. Никто не будет смотреть на тебя иначе, да и сам ты не будешь, хотя внутри останешься тем самым Мерлином, и будешь Артуру напарник. Поэтому, возможно, этому Фальстафу пристало называться "человек нигде не на своем месте". Как будто самое ему место в таверне, но там во всеобщей грязи слишком бросаются в глаза его белые кудри и борода, которые больше подошли бы Мерлину. А во дворце он – пришелец из таверны и нарушает представление лорда Верховного судьи о должном и допустимом. Все же, когда во второй части хроники Фальстаф облачается в длинные придворные одежды, возникает даже неожиданная визуальная параллель "Фальстаф – Леонардо" (а почему нет? Только вся художественная сила ушла у него в мужское достоинство...и брюхо разрослось.:-)


Истчипские сцены вульгарны, скандальны и иногда тепло лиричны: во-первых, и у этих жителей есть свои маленькие радости, во вторых – все это скоро кончится. Образ мистрис Куикли несколько поступился значением более молодой Долль Тершит, у которой с сэром Джоном сложные отношения: обычно они раздают друг другу брань и колотушки, а при расставании выясняется, что у них – любовь (и похоже, что Долль по-настоящему беременна, не исключено, что и от сэра Джона).


Сцена сразу после коронации, когда молодой король Генрих отвергает Фальстафа, такова, как и должна быть, – страшна. Фальстаф мог бы прямо на месте потерять рассудок или помереть от сердечного приступа. Она тем более страшна, что ничего совсем неожиданного для зрителя не происходит. Принц Хал в фильме – "скорее хорош, чем плох". Понятно, почему он от дворцовой жизни обратился к низам общества: он любопытный, живой, любит жизнь, а во дворце воздух отравлен подозрительностью и смертью, в особенности после отцовского переворота. Но тем более понятно, что он не может не вернуться из "низов" вверх, во дворец: там – его предназначение. Он как будто привязался даже и к Фальстафу неожиданно для себя и крепче, чем может сам себе в этом признаться, но...нет, не ждите, что из-за этого сцена их последнего расставания будет смягчена. Сэру Джону лучше бы погибнуть в битве при Шрусбери, чем только притвориться. Фальстаф обожает Хала. Но почему Хал должен об этом знать, если он слышал, как Фальстаф, его не видя, сплетничает о нем с собутыльниками и говорит гадости? Натура сэра Джона не только слишком обширна, но и настолько многогранна, что не оставляет даже Халу шансов вполне понять ее. Монолог Фальстафа в начале второго акта первой части хроники (перед ограблением), где он говорит зрителям о своей любви к Халу ("Он подсыпал мне любовных порошков"), и монолог во второй части, где он заочно проходится по младшему брату Хала Джону, противопоставляя ему Хала, в фильме отсутствуют. Наверное, зря.



О заключительной части фильма – экранизации «Генриха V» – следовало бы разразиться отдельной заметкой, проанализировав ее вдоль и поперек, но лучше этого не делать, так как финал остается частью сериала. Вкратце говоря: эту серию постарались сделать совсем непохожей на предыдущие знаменитые киноверсии пьесы, при этом героя оставили героем, но показали отдельные неприятные моменты, в предыдущих фильмах затушеванные либо сокращенные.


Принц Хал, впоследствии король Генрих – еще раз, сам по себе скорее хороший парень. (С оговоркой на изложенное выше – обстоятельства расставания с сэром Джоном). Он привлекателен умом, энергией, внутренней силой. Два основных его актерских приема: он или делает глубокие глаза святого мученика, или надевает, как маску, ироничную усмешку, и посмеивается он в том числе над своим саном. Но, как и все его предшественники, он – раб лампы…то есть – раб «пустой короны», которая заставляет его быть несобой и делать зло по необходимости. В отличие от Ричарда он – именно король, которого хочет его держава, вернее, – его приближенные. Слова для него: «актер на роль Святого Георга». Герой по внешности, но жертва и одна из жертв – по существу. Не то чтобы он так уж сильно хотел воевать с Францией – но отец завещал ему, а те ближайшие, на кого опирается его власть, ждут от него этого и ничего иного, и он подчинился им, и сразу же вошел в роль. Он провел роль отлично, одержал великую победу… и умер, оставив молодую вдову, малыша и бесхозное королевство, потому что таково свойство «пустой короны»: благо ее призрачно, и совершенные королем жестокости требовали возмездия.

Такое понимание образа Генриха V из пьесы Шекспира приближает его к фигуре Филиппа V Длинного у Дрюона – конечно, с тем непременным отличием, что Генрих – воинственный король (он говорит, что более всего ему подходит имя солдата), а Филипп ценит благо мира (и этим опережает многих современников). В обоих случаях смерть молодого короля следует вскоре за апофеозом. Оба они – способные правители, понимают свою ответственность и могут нравиться (всеохватывающая фраза «у них есть привлекательные черты»), но, играя в соответствии с правилами своей игры, каждый из них совершает – или же допускает – зло, которое не может остаться без последствий для них согласно с правилами более высокого порядка. (Сопоставляю именно художественные образы: Филиппа – в романах и Генриха – в фильме 2012 г).

Еще кое-что, чего раньше так не было. Король в фильме не вещает с возвышенности/из седла, обращаясь ко всему своему воинству, а работает «на узкую целевую аудиторию» – пытается говорить с небольшими группами, с конкретными лицами, по возможности обращаясь к каждому. Потому произошло распределение монологов по адресатам: «Once more unto the breach…» обращен к простым солдатам, участвующим в штурме, а «This day is called the feast of Crispian» – к ближайшим соратникам. Что может быть логично: аргументы великой чести и славы, передающейся до конца мира, вряд ли убеждают рядовых настолько, насколько знать и принцев.

Ляп – не ляп, а умолчание в историческом комментарии, завершающем фильм. Что король умер молодым от дизентерии в нем сообщается, но не сказано, что это произошло во время нового, уже после его свадьбы, похода во Францию, когда он принуждал французов к исполнению мирного договора и еще раз дал Франции много причин для недоброй памяти.

Меня отдельно интересовало, как обойдутся с фигурой Хора и не выбросят ли ее вообще. Не выбросили, но обошлись оригинально: Хор почти все время за кадром. В самом конце выясняется, что Хор – это мальчик, бывший паж, который не погиб, как в пьесе, от нападения французов с тыла на английский обоз, а остался жить, дожил до старости и оказался тем самым солдатом из королевской речи, который должен каждый год особо отмечать праздник Криспина и Криспиана. И вспоминать деяния короля Генриха, которого он пережил и на чьих похоронах еще мальчиком присутствовал. Во время вступительного «О for a Muse of fire…», вроде бы прославляющего Генриха, на экране – скорбная процессия. (Частичное заимствование из начала другой хроники, «Генрих VI» (часть I), но там в сцене похорон отсутствует Екатерина с наследником). Историческая ирония: молодые надеялись на счастье, а пришло горе…

Пророчество короля Генриха сбылось, но отчасти: и через много лет после него жив тот солдат, чья судьба соединилась с королевской, как бы он ни был низок по рождению, тот, кто всегда будет помнить Криспинов день. Однако не только благодаря победе, но и ради всех жертв того дня. Именно в память о них, а также – о жертвах последующей войны Роз, он просит «милостиво принять» представление. Короли, каковы бы они ни были, проходят. Народ остается.

Итог. Если только у вас не пропал аппетит от моего пересказа, фильм к просмотру всячески рекомендуется.

P.S. Обнаруженный мною ляп.

В хронике «Ричард II» есть персонаж герцог Омерль, сын герцога Йоркского, которого папа хочет заложить перед новым королем за участие в заговоре, а мама хочет спасти. В хронике «Генрих V» есть персонаж герцог Йоркский, который погибает в битве при Азинкуре.

Исторически это один и тот же человек – Эдуард Ленгли, второй герцог Йоркский

Герцог Омерль в «Ричарде II» 2012 г. - белый актёр (Том Хьюгс). Герцог Йоркский в «Генрихе V» 2012 г. - чернокожий актер (Патерсон Джозеф).

Я думаю, что так поступили нарочно, поскольку Омерль в фильме «Ричард II» 2012 г. сделан убийцей Ричарда, а герцог Йоркский в «Генрихе V» – персонаж героический. В «Много шуму из ничего» 1993 г. Дензел Вашингтон и Киану Ривз тоже не очень похожи на сводных братьев. Но там установка на подчеркнутую условность, а «Корона» как-никак – «историческая».

Иллюстрация: Том Хиддлстон в роли Генриха V

На Вордпрессе: https://valyarzhevskaya.wordpress.com/2013/11/16/hc/