Крещатик и салют

Крещатик и салют 


Что можно увидеть во время незапланированной вечерней прогулки в центре города.


В один из вечеров наступающей бесснежной зимы, на глухой и черной улице близко от центра, но почти без оконного света, остановилась надолго маршрутка.

Сюда свернуть, чтобы перескочить невозможную пробку, была идея разумная, но не оригинальная: почти сразу очутились в пробке, не слабее первой. Нечаянное водительское единодушие обозлилось и опечалилось неудачей. Маршрутка застряла прочно между двумя рядами легковых машин с горящими фарами, сопела и продвигалась не на метры, а на шаги упорными редкими ползками. Пассажиры стали ее бросать.
Шагнешь из ее желтого, уже полупустого туловища в холодный, как будто уставший за день воздух. Слева за забором – идет строительство, справа – стена в осыпающейся голубой краске, проломы на местах балконов и девичьи тени-кариатиды. Сверху – тропка неба. Место незнакомое. Маячат впереди, сейчас исчезнут пара обнявшихся и кудрявая девушка с двумя сумками, сидевшие только что рядом. Все же лучше, чем переезжать из одной пробки в другую. Слушать, как молодящийся и мужественный старик и его томящаяся попутчица рассуждают, из какого языка взялся корень слова "образование", и как две дамы, уже стоя на выходе, опознали водителя и с жаром заходились вспоминать, что этот на прошлой неделе провез их мимо остановки, почти три квартала заставил идти пешком. Шофер, вероятно, мужчина чувствительный, решил ответить и через полчаса после того, как дамы просочились вон, все еще отвечал …
К центру идешь за другими. Людей понемногу прибывает, делается увереннее. Идешь, куда все. Вот переход. Ждут и люди, и машины, пока знак светофора сменится, а тот развесил в обе стороны красных человечков запрета. Четверо раздраженных пешеходов не выдержали и ступают на дорогу, пока автомобили всех марок стоят и переливаются ворчащей, колеблющейся, затаившей силу массой.


Мимо банков, кафе и витрин с мельницами и ковбоями выходишь на улицу Большую Васильковскую, или Красноармейскую, недремлющую, разноцветную. Начинаешь карабкаться по ней, отражаясь среди других пестрых пятен, сменяющихся на искривленном стекле вечернего города. Огромные игрушки таращатся, едва не падают, из-за прозрачных стен магазина "Нова казка", продавщицы кажутся резиновыми, когда курят и смеются возле них. В подворотнях, при дверях, под вывесками расслабляются более-менее деловые фигуры. В прямоугольниках света из раскрытых дверей они рисуются друг против друга, хрипло перекидываются важными полусловами. Стремящийся, сметающий шум летит: куриное кудахтанье сигнализаций перекрывает режущие голоса милиции и "скорых". Люди вокруг движутся в одном направлении, почти все попадают в ритм усталого напряжения или развеянного ленивого интереса. Откуда взялся страх, необъяснимый, глупый, и накладывается на утомление длительной неопределенной ходьбой?


Торговля помалу сворачивается на ночь в переходе под площадью Толстого, и отделяются от стен компашки и кучки то ли хипующих, то ли сомнительных, то ли самых свободных на свете людей. Влюбленные, отставив сигареты, рвут друг друга на части на ступенях возле мусорной урны; они кажутся издали букетами черной проволоки с мелкими каплями блеска. Над площадью посвечивают желтым часы в виде ломтика сыра.


От площади Толстого улица уходит дальше рукавом между домами. Впереди и внизу острым углом лежит Крещатик, пересеченный густо нанизанными горящими гирляндами.
В отрезке ночного неба, освещенного многими множествами мигающих или лупоглазых ламп, приманчивых, но привычных, проснулось чудо. Красный сноп огней рассыпался детским воспоминанием.


Какой-то сегодня праздник?


Как будто с утра на рынке самые старые старушки между собой поздравляли: "Великий праздник".


Одинокой спичечной головкой поднималась ракета. Звучал хлопок, некогда задуманный, чтобы угрожать. Она разъединялась, пропадала в темноте, и вырастал непомерно большой огненный шар, зеленый, бежевый и красный, из цветов, звезд и листьев. Один в одном и один за другим растворялись они в воздухе.

Разворачивались в необъятную ширь только на одно мгновенье, без следа исчезали, оставляли после себя другой, долгий-долгий, миг впечатлений и ожидания. Возобновлялись.


"Жалкий салют. Только что много выстрелов, а так… Цветов мало. Почти одноцветный".


То же говорит гладко лысый, усатый, аккуратный и расторопный человек. Из какого-то подземного магазинчика он поднялся покурить с охраной; рядом с ними он выглядит, как демократически настроенный и благожелательный начальник.


"Це салют жалюгідний, несправжній. От я бачив салюти …"[1]


Зрелище наблюдали немногие, с медленным удовольствием и как бы свысока. Смотрели на салют чаще всего не в одиночестве, и выглядело, как будто он перевязал разбросанные по углам компании и пары. Стояли, спокойно смотрели высокий и худолицый парень с рыжими висками и взбитым перекисным хохлом и достающая ему чуть выше локтя бойкая черненькая стриженая девушка-ежик. Широкий и жирный охранник развлекал (тоже замечаниями о салюте) продавщицу, затянутую в фартук, которая вышла побалагурить с ним и стояла со сложенными на груди руками, почти не отрывая взгляда от того места в небе, где должен был повториться залп. Больше всех смотрели дети. Увидев издалека салют, девочка в красном башлыке и куртке закружилась, забилась у ног своего папы, даже упала на асфальт вниз ладошками, а он поднял ее и поставил, осторожно придерживая за плечи. Дальше по улице очередь понемногу затягивалась в маршрутку. Мальчик тянул мать за руку, в одной связке с голубым воздушным шаром, и звал: "Мама, салют, салют!" Она отвечала ему, прижимая к себе ручки наполненного пакета, глядя только на дверцу, куда по одному забирались люди, и куда ей с сыном предстояло втиснуться. А он не понимал, как может она не видеть.


С поверхности в подземные переходы "Метрограда" звуки салюта доносились притворно опасными, как лопанье над ухом пузырей и хлопки школьных бумажных страшилок.
Из разлома, с крещатой улицы, где, издали казалось, тесная толпа стоит, задравши головы к небу, поднимались люди. Шли парами, рядами, одиночками, повернувшись спинами к огненным брызгам, а вслед им еще и еще раскрывались щедрые объятия салюта.


Последний удар отгремел. Ожидание натянулось и отступило. Мотки дыма таяли в черной высоте. Быстрый голос в фонарном блеске запел, как он ехал из Берлина, не рассчитывая на слушателей. Вокруг фонарей и под стенами домов на площади стояли старики и старушки с цветами на продажу – по растрепанному букету сжавшихся цветочных головок в каждой руке – почти прозрачные и как будто незрячие. Поздравительные плакаты с восклицаниями темнели на стенах разделениями одной, сплошь раскрашенной, ленты.


Было чувство непринадлежности времени и месту, и дразнила своей озорной наивностью мысль, что все, разбегавшиеся по улице, разлетавшиеся стрелами, все превратились из брызжущих поднебесных звезд.

[1]Это салют жалкий, ненастоящий. Вот я видел салюты …(укр.)

07.03.2007